Вследствие того, что всё выше перечисленное передавалось в их роду из поколения в поколение, она сделала вывод, как и многие её предшественники, что всё это – новое ранее неведанное генетическое отклонение. Не анальгезия и альбинизм, а что-то новое и неизученное, но с характерными признаками этих заболеваний. Среди Альф такие отклонения норма. Более того, это залог их выживания. В этом постарался естественный отбор, что умело отсеивает среди Альф менее приспособленных. Если приводить пример, утрированный и с биологической точки зрения недостоверный: острые клыки у волка тоже появились не сразу у всех, сначала только у одной особи. А потом эта особь благодаря клыкам стала сильнее сородичей и смогла убивать больше дичи, соответственно, оставила больше потомков, что переняли острые клыки у него. И теперь у всех волков острые клыки, потому что волки без клыков вымерли. Альфы похожи на волков, только вместо клыков у каждого рода свои особенности, что помогают им выживать. Для них с Себастьяном – это их внешность, отсутствие чувства боли и недюжинные умственные способности, которые идут рука об руку с пониженным иммунитетом, кучей различных проблем со здоровьем и ослабленной мышечной системой. Себастьян физически слабее сверстников. И как бы он не старался, нарастить мышечную массу у него не выйдет. Такова уж его генетика. Однако удивительным образом сочетание таких генетических особенностей сделало их род одним из самых сильных и уважаемых среди Альф. Таких как они называют Тридцать Третьи. Ходит легенда, что в мире таких всего Тридцать Три семьи. Грубо говоря, они на вершине пищевой цепочки среди Альф. Их боятся и уважают, но она не считала это даром, это скорее проклятие. И возможности снять эту «порчу» у них нет. Если волк родился волком, он будет жить как волк и умрёт как волк. У него нет выбора. Он не может однажды просто начать жевать траву, потому что он не корова и не овца. Он – волк, которому нужно мясо, которого ненавидят все, кроме его семьи, и хотят убить.

Существует теория, что человек учится всему, основываясь на контрастах. То есть он понимает, что хорошо, только столкнувшись с тем, что плохо. Познает радость через грусть, а удовольствие через боль. Как же быть человеку, который не чувствует боли? Как ему понять, что такое удовольствие?

Даже при рождении Себастьян не плакал. Ей вообще не вспомнить ни одного раза, чтобы он заплакал или закапризничал. Он никогда на её памяти не улыбался, не смеялся, не грустил. Будто у него есть только два состояния: спокоен и раздражён. Она сама не отличалась эмоциональностью и с выражением эмоций были проблемы, потому она искренне надеялась, что у сына те же проблемы. Что он просто не умеет выражать эмоции и не переживает их бурно, а держит в себе. Однако его выходка на Арене показала, что он не «не умеет их выражать», а что их попросту нет. Вследствие ли отсутствия боли или по другим причинам не ясно. Но что же сейчас происходит? Судя по выражению лица, он в ярости. Кричит на Хикари, а она, не переставая, хохочет. Он схватил её за руку и потащил вниз, видимо, домой.

Она убрала винтовку и спустилась вниз встречать ночных гуляк. Сложив руки на груди, она встретила их прямо у порога. Заявились они оба грязные с налипшей травой на одежде и в волосах. На секунду они застыли, поняв, что попались, но потом Себастьян невозмутимо продолжил идти, а Хикари попыталась спрятаться за его спину.

– Ай! – вскрикнула Хикари, когда её схватили за ухо. Себастьян ожидаемо даже не пискнул, смотря куда вперёд. На лице у него больше не было злости, лишь глубоко шокированные круглые глаза.

– Где вы….

– Мам, завтра, – перебив, сказал Себастьян. – Всё завтра. Хватит с меня на сегодня потрясений. Я спать.

Опешив, она его отпустила, и он пошёл в комнату.

– Может, вы и меня отпустите? – взмолилась Хикари.

– Завтра в восемь утра оба на совместный завтрак. Сейчас в душ и спать. Из дома ни шагу, – сказала она достаточно громко, чтобы и Себастьян слышал, и отпустила ухо Хикари.

Миллион улыбок

Эти развивающиеся на ветру волосы. Эти будто сверкающие изнутри глаза. Её улыбка. Широкая во все молочные зубы. И смертельная пропасть под её ногами.

Он открыл глаза, лёжа в постели. Это был его первый сон. Каким же он был ярким, будто реальным. Сердце стучало в груди, не желая успокаиваться. Шумно выдохнув, он слез с кровати, мельком глянул на часы – полвосьмого утра, – и пошёл умываться.

«Почему она это сделала?» – вопрос, прочно застрявший в голове. Пока чистил зубы, пока одевался, пока спускался вниз, он думал об этом. И ответа не находил как не старался.

Это противоречит всему, что он знал о людях. Люди – существа, ведомые желанием. И есть основные желания, которым не получится сопротивляться, продиктованные биологией: желание спать, есть, пить, размножаться и жить. Как он понял по себе самому, они есть не у всех людей, но если они есть, отказаться от них нельзя. Ты можешь, если относительно не сильно голоден, отказаться от сочного стейка, но если ты не ел неделю, то ты его съешь при любых обстоятельствах. И так с остальным. Если ты хочешь спать, то, как бы не сопротивлялся, рано или поздно уснёшь. Если хочешь пить, начнёшь лакать хоть из грязной лужи. И у Хикари, безусловно, желание жить было. Да сложно даже представить себе человека, что любил бы жизнь больше, чем она. Каждой мелочи, каждому мгновенью, каждой ерунде она радовалась, как никто другой. Но почему тогда она прыгнула? Она знала, что внизу ждёт мучительная смерть. И когда подходила к краю, у неё явно и мысли не было прыгать. Что же произошло в её голове в ту секунду, когда она посмотрела на небо перед тем, как взять разбег? Зачем она это сделала?

Глубоко задумавшись, он не заметил, что Хикари поджидала его в коридоре, и прошагал мимо. Она, схватив его за ворот рубашки, оттянула назад, вернув в реальность.

– Как думаешь, нам сильно влетит? – спросила она тихо, утащив за угол. Небольшое укромное место подальше от коридора за большим растением. Там их не должны услышать.

– Почему ты прыгнула?

– Да какая разница?! Я спросила, нам влетит?

– Пока не ответишь на мой вопрос, я на твой тоже отвечать не стану.

– Я вообще-то первая спросила….

– Почему ты прыгнула?

– Ну вот что ты пристал? Не знаю. Захотела и прыгнула.

– И всё?

– И всё.

– По-моему, ты что-то недоговариваешь….

– Я ответила на твой вопрос, теперь, будь добр, ответь на мой. Нам сильно влетит?

– Не знаю.

– Тебе наплевать, что ли?!

– А почему мне должно быть не наплевать?

Судя по его выражению лица, это была не издёвка. Он искренне не понимал, почему должен переживать.

– Ты не мог бы… ну… не рассказывать маме об этом?

– Про то что ты, как сумасшедшая, прыгнула с обрыва? – уточнил он.

– Да, именно про это, – злобно процедила она сквозь зубы. Не хватало ещё шантажа с его стороны.

– Ладно, – внезапно легко согласился он.

Подошли на завтрак они точно вовремя. От тарелок, разложенных на столе, шёл пар. Аромат базилика и помидоров дразнил аппетит так сильно, что Хикари непроизвольно облизнула губы. Мама сидела посередине обеденного стола, их тарелки стояли напротив.

– Доброе утро, – сказала мама с натянутой улыбкой на лице. Её фирменная улыбка – насквозь фальшивая.

Как бы сильно еда на тарелке не манила, подходить к столу Хикари не торопилась. Слишком уж напряжённая атмосфера зависла в воздухе, а эта улыбка ничего хорошего не сулила. Иногда ей казалось, что у мамы Себастьяна есть миллион самых разных улыбок. Она злилась с улыбкой, грустила с улыбкой, даже плакала с улыбкой. Но каждая из этих улыбок разная, и редко какая отдавала дружелюбием.

Похоже, страшно от такой улыбки становилось только ей. Себастьян, как ни в чем не бывало, подошёл к столу и сел.

– Доброе, – без эмоций на лице сказал он, задумчиво смотря куда-то перед собой. И вряд ли, думалось ей, он размышлял о том, что им сейчас прилетит за ночную прогулку.