Настоящие ветераны, те женщины, которые бывали здесь так часто, что сбились со счета, утверждали, что бояться совершенно нечего. Сущая ерунда, легче, чем удалить зуб. Но от схваток, медленно растекавшихся в глубине ее тела, Вале хотелось подтянуть ноги к подбородку и сжаться в крохотный комочек. Однако она не пошевелилась. Ей казалось, что вместе с кровью из нее вытекла вся энергия, и уютная поза оставалась неосуществимой .мечтой. Ноги лежали неподвижно. Мертвые, чужие. После того как санитары оставили ее, неподвижную, как труп, она смогла только повернуть голову. Она уставилась в стену палаты, стараясь не думать о себе, о своей жизни, вообще ни о чем. Просто смотрела на обшарпанные трубы и штукатурку, которых десятилетиями не касались ни кисть маляра, ни даже тряпка уборщицы.

Бездумно она глядела на дорожку коричневых капель, что протянулась на серой стене. Старые пятна, большие и маленькие, так давно стали неотъемлемой частью стены, что теперь уже никто не смог бы сказать, что это такое - засохшая кровь или просто грязь. Валя и раньше болезненно переносила операцию. Ко она не припоминала, чтобы ей когда-нибудь приходилось так тяжело. Да, она всегда воспринимала ее как своего рода наказание. Но все же не такое суровое. Закрашенные окна, оставляющие за стенами больницы все краски холодного дня. Железные скрипучие кровати. Из операционной доносились резкое звяканье металла и отрывистые короткие слова команды. Но унизительная неспособность пошевелиться, тяжесть и боль внизу живота, казалось, отгородили ее от мира реальности. Если уж ей никто здесь не может помочь, то пусть хотя бы не трогают, оставят в покое, одну, на этой койке с несвежим бельем, на которой день за днем одна женщина сменяла другую.

Сквозь всеподавляющий запах дезинфекции прорывалась отвратительная вонь. Что-то знакомое, название вертелось на кончике языка, но все время ускользало, доводя Валю до сумасшествия. И собственное неумение найти нужное слово еще более усиливало испытываемое ею чувство одиночества. Она вспомнила, как ей пришлось врать - снова слова, слова, - чтобы на день вырваться из школы. Интересно, что они знают, о чем догадываются. Нет ничего отвратительнее маленьких начальников. Вспомнила детей с бледными лицами. «Употребление определенного и неопределенного артикля в английском языке…»

Нет. Она не станет думать об этом сейчас. Особенно о детях. И о Юрии. Где он сейчас? Проклятая война. Неужели где-то шла война? Невозможно себе представить. Ее грохот не доносился сюда. Трлько одни и те же сообщения в выпусках вечерних новостей. Юра ушел на войну. Она знала. Но истинный смысл происшедшего не достигал ее сознания. К тому же нехорошо думать о Юре сейчас.

Сейчас ей хотелось бы избавиться вообще от всяких мыслей. Волшебным образом стереть из памяти все воспоминания. Но чем сильнее она старалась отключиться от действительности, тем явственнее возникали перед ней картины ее жизни, выплывая из самых далеких закоулков памяти. Чужие кровати, вранье, предательство. Самое ужасное - предательство. И щетина на лице чужого мужчины, царапающая ее подбородок. Запах его дыхания.

Более всего на свете она ненавидела слабость. В первую очередь свою собственную, и всегда старалась ее перебороть. Но только для того, чтобы оказаться в итоге еще слабее, еще большей дурой. И вот теперь эта тупая физическая слабость, приковавшая ее к постели. И постоянное подташнивание.

Большая часть ее соседок по палате лежали молча. Никто здесь не хотел заводить новые знакомства, остаться в чьей-то памяти. Подобно грязному железнодорожному полустанку, клиника была тем местом, где не следовало задерживаться и откуда все старались убраться как можно быстрее и незаметнее.

С какой-то девушкой случилась истерика. Валя старалась не отрывать взгляда от пустынной поверхности оштукатуренной стены. Но голос, молодой и полный боли, не смолкал. Валя подумала, что, найди она в себе силы встать, она бы врезала девчонке. И посильнее.

- Новенькая, - объявила одна пациентка соседкам. В ответ раздались смешки и хихиканье.

Раздались шаги.

Против воли Валя прислушалась. Тяжелая поступь. Как у мужчины. Шаги дешевых ботинок по растрескавшемуся кафелю. Валентина зажмурилась. Сейчас она все отдала бы, чтобы еще несколько минут полежать вот так, чтобы ее никто не беспокоил. Ее лучшее платье, замечательное красное платье из Америки. Французский жакет, подаренный ей Нарицким перед вечеринкой с иностранцами. Маленькие радости ее жизни. Возьмите все.

- Больная! - сухо произнесла сестра привычное слово. - Больная, ваше время истекло.

Валя неохотно открыла глаза и слегка повернула голову.

- Больная, вам пора идти.

- Я… плоха себя чувствую, - проговорила Валя, сама себя презирая за страх и подобострастие, звучавшие в ее голосе. Но все же продолжила: - Мне надо полежать еще несколько минут. Пожалуйста.

- Здесь вы не дома. Ваше время истекло. И у вас нет кровотечения.

Валентина взглянула с подушки на бесформенную фигуру, возвышавшуюся над ее кроватью. В ней с трудом угадывалась женщина. Серый халат медсестры выглядел так, как будто его в последний раз выстирали давным-давно, притом в грязной воде. На отвислой груди, высохшей за долгие годы недоедания, полы халата стягивала пластмассовая пуговица, отличная от всех остальных. Когда медсестра говорила, в ее голосе не звучала злость. Вообще никакие эмоции не оживляли ее речь. Только бесчувственный голос долга, уставший от бесконечных повторений. Поэтому и спорить с ней казалось бесполезным.

Несколько секунд Валя глядела в лицо медсестры, пытаясь перехватить ее взгляд. Но в глазах женщины не было блеска жизни. Так, осколки стекла в прорезях маски, испещренной красными прожилками вен, и нос пьяницы между ними.

«Неужели и я стану такой? - подумала Валя, охваченная внезапным ужасом. - Неужели точно такое же существо сидит во мне и дожидается своего часа?» Такая мысль казалась страшнее смерти.

В последней инстинктивной попытке избавиться от медсестры Валя покачала головой.