В час ночи позвонил Эд Сервано и сказал, что они сделали кучу зрелищных кадров, но пожар уже почти потушен, так что сенсации не будет.

— Ничего, все равно привозите пленки, — сказала Даниэль. — У нас в библиотеке еще нет хороших кадров пожара на нефтехранилище.

Она со вздохом повесила трубку:

— И такое бывает.

Шумно вернулась группа с шоу, которая привезла кассету с резвящимся Девил-Боем. Одновременно с этим прибыл курьер, который привез пачку утренних газет. Газеты положили на стол Даниэль — в них могли найтись темы будущих репортажей. На самом верху оказалось «Ежедневное знамя». Я открыл колонку «Частная жизнь» и перечитал опровержение Леггата.

— Что вы там ищете? — спросила Даниэль. Я показал ей заметку. Она прочла опровержение и вскинула брови. — Я даже не думала, что у вас что-то выйдет, — призналась она. — Что, и компенсацию выплатить согласились?

— Пока нет.

— А придется, — сказала она. — Они уже проявили слабость.

Я покачал головой.

— Британские суды не приговаривают к огромным штрафам за клевету. Во-первых, неизвестно, выиграет ли Бобби, если подаст в суд, а даже если он и выиграет, у него может просто не хватить денег на оплату адвокатов, разве что «Знамя» заставят оплатить ему судебные издержки, а это тоже еще бабушка надвое сказала.

— Да? — удивилась Даниэль. — А вот у нас дома адвокатам платит только тот, кто выиграют дело. Но зато тогда адвокат получает жирный кусок — иногда до сорока процентов.

— Нет, у нас не так.

«У нас, — устало думал я, — приходится действовать с помощью угроз».

С одной стороны: я натравлю на вас совет по делам прессы, я позабочусь, чтобы это дело дошло до парламента и чтобы ваш журналист, который только что вышел из тюрьмы, снова туда вернулся. А с другой — тебе перережут связки, мы позаботимся о том, чтобы тебя лишили жокейской лицензии за взятки, мы засадим тебя в тюрьму…

«Вы будете обесчещены и опозорены, и об этом узнают все!»

«Сперва поймайте!» — подумал я.

Я смотрел, как монтажник Джо, чернокожий, с ловкими пальцами, разбирается в хаосе отснятого материала, прищелкивая языком, выбирает лучшие куски и сшивает их вместе, чтобы подать репортаж в наиболее выгодном виде. Сногсшибательный выход на сцену Девил-Боя, появление членов королевской семьи, которые прибыли раньше, исполнение новой, совершенно ни на что не похожей песни, сопровождающееся множеством ужимок и прыжков по сцене…

— Тридцать секунд, — сказал Джо, прокручивая готовый репортаж. — Может быть, пойдет целиком, а может, и нет.

— По-моему, репортаж хороший.

— Тридцать секунд — это довольно много для программы новостей.

Он перемотал кассету, достал ее из магнитофона, сунул в коробку, где уже был наклеен соответствующий ярлык, и отдал тощему человеку, работающему на передатчике, который уже ждал ее.

— Даниэль говорит, вы хотите научиться работать с монтажной аппаратурой. Что вы хотите знать?

— Ну… для начала — что вообще может делать эта техника?

— Много чего. — Джо пробежался своими черными пальцами по панели, едва касаясь кнопок. — Они берут любую пленку и переписывают на любую другую. Вы можете усилить звук, можете отключить его, можете переписать в другое место или наложить звук с любой другой кассеты. Можете совместить изображение с одной кассеты и звук с другой, можете совместить запись с двух разных кассет, так что будет казаться, будто двое людей разговаривают друг с другом, хотя их снимали в разных местах и в разное время, вы можете врать напропалую и выставлять правду ложью…

— А что еще?

— Это, считай, все.

Джо показал мне, как все это делается, но он работал так быстро, что я не поспевал уследить, что он делает.

— У вас есть кассета, которую надо смонтировать? — спросил он наконец.

— Да, но мне сперва надо к ней кое-что добавить, если получится.

Он оценивающе взглянул на меня. Сдержанный негр примерно моих лет, с веселой искоркой в глазах, но улыбается очень редко. Рядом с его безупречным костюмом и кремово-белой рубашкой я почувствовал себя ужасно неопрятным в своем анораке. Неопрятным, измотанным, потным и тупым. Все-таки день сегодня, пожалуй, был чересчур длинный…

— Даниэль говорит, с вами все о'кей, — сказал вдруг Джо. — Почему бы вам не спросить у шефа разрешения воспользоваться монтажной как-нибудь ночью, когда она будет не занята? Если хотите, я вам все смонтирую, вы только скажите, что именно вам нужно.

— Джо — славный парень, — сказала Даниэль, лениво потягиваясь на сиденье взятого мною напрокат «мерседеса» по дороге домой. — Если он сказал, что сделает вам кассету, значит, сделает. Ему ведь скучно. Он сегодня три часа дожидался этой кассеты с Девил-Боем. А он свою работу любит. Просто-таки обожает. Так что он вам с удовольствием поможет.

Начальник, у которого я спросил разрешения, тоже проявил великодушие.

— Если на аппаратуре будет работать Джо, то пожалуйста.

Он посмотрел на Даниэль. Она сидела, уткнувшись в газеты, и отмечала интересные статьи.

— Мне сегодня звонили из Нью-Йорка, поздравляли с тем, что в последнее время у нас стало гораздо больше хороших материалов. Это все ее заслуга. Так что если она говорит, что с вами все о'кей, значит, все о'кей. У нее день тоже был долгий и трудный.

— У меня такое чувство, — зевая, призналась она, — что до Тоустера — несколько световых лет.

— Хм… — сказал я. — Интересно, что сказала принцесса Касилия, когда вы вернулись домой, на Итон-сквер?

Даниэль поглядела на меня. Глаза ее смеялись.

— В холле она сказала мне, что хорошие манеры — признак сильного человека, а в гостиной спросила, как я думаю, сможете ли вы участвовать в скачках в Аскоте.

— Ну и что вы ответили? — спросил я с легкой тревогой.

— Я сказала, что сможете.

Я успокоился.

— Ну тогда все в порядке.

— Я не стала говорить, что у вас не все дома, — мягко продолжала Даниэль, — но сказала, что вы будто бы не чувствуете боли. Тетя Касилия сказала, что с жокеями такое часто бывает.

— Чувствую, — возразил я.

— Но?

— Н-ну… понимаете, если я не буду участвовать в скачках, я не заработаю денег. Мало того — если я пропущу скачку, а лошадь выиграет, счастливый владелец может в следующий раз посадить на лошадь того жокея, который выиграл, так что я вообще больше не буду ездить на этой лошади.

Даниэль, похоже, была слегка разочарована.

— Так, значит, вы не обратили внимания на эти раны исключительно по материальным причинам?

— По крайней мере, наполовину.

— А еще почему?

— А как вы относитесь к своей работе? Как Джо относится к своей? Вот и у меня примерно то же самое.

Она кивнула, помолчала, потом сказала:

— Но тетя Касилия этого бы никогда не сделала. Она не отдала бы лошадь другому жокею.

— Она — нет. Но ваша тетя вообще не такая, как все.

— Она сказала, — задумчиво заметила Даниэль, — чтобы я не считала вас простым жокеем.

— Но ведь я и есть простой жокей.

— Она так сказала сегодня утром, когда мы ехали в Тоустер.

— А она не объяснила, что имеет в виду?

— Нет. Я ее спрашивала. Она ответила что-то невнятное насчет внутренней сущности… — Даниэль зевнула. — Как бы то ни было, вечером она рассказала дяде Ролану про этих ужасных людей с ножами — это она так выразилась. Дядя был шокирован и сказал, что ей не следует впутываться во всякие скандальные истории, но она осталась абсолютно спокойной. Она только кажется фарфоровой, а на самом деле она очень сильная. Честно говоря, чем больше я ее узнаю, тем больше восхищаюсь.

Дорога из Чизика на Итон-сквер, которая днем вечно забита пробками, сейчас, в четверть третьего ночи, была, как назло, пуста. На всех светофорах, как только мы к ним подъезжали, загорался зеленый свет, и, несмотря на то, что я ни разу не превысил скорость, поездка закончилась слишком быстро.

Мы подъехали к дому принцессы куда раньше, чем мне хотелось бы.