— Они за целую милю от пожара! С таким же успехом могли бы сидеть в Бруклине.

— А кто такой «талант»? — спросил я.

— Эд Сервано… А-а, талант? Талант — это человек с микрофоном, который говорит в камеру. Репортер, короче.

Она взглянула на графы таблицы, висящей на стене позади ее кресла.

— «Событие» — это тема репортажа. Пожар, Девил-Бой, посольство и так далее.

— Понятно, — сказал я.

— «Место» — это понятно. «Время» — тоже. «Группа» — это съемочная группа, которая снимает репортаж, плюс талант. «Формат» — это насколько полно освещается событие. Полный формат — это съемочная группа, талант, интервью — короче, все вместе. А «без голоса» — это только оператор с камерой, а комментарий накладывается потом. Ну и так далее.

— И вы решаете, кого куда посылать?

Она кивнула.

— Начальник отдела, другие координаторы, которые работают днем, и я, да.

— Ничего себе работенка! — сказал я.

Она улыбнулась одними глазами.

— Если мы будем работать хорошо, у компании будет высокий рейтинг. Будем работать плохо — вылетим с работы.

— Ну работа есть работа, — сказал я.

— Ах, вот как? А что бы вы предпочли — находиться в миле от пожара на нефтехранилище или соваться в самый огонь?

— Хм…

Телефон зазвонил.

— Новости! — сказала она, сняв трубку.

Ей принялись что-то говорить.

— Послушайте! — сказала она измученным тоном. — Если он опоздает, это событие. Если заболеет — это событие. Если он не соизволит выйти на сцену — это тоже событие. Что бы ни случилось, это событие, так что сидите там, ладно? Если уж совсем ничего не случится, попытайтесь сфотографировать членов королевской семьи, когда они будут уходить.

Она положила трубку.

— Девил-Бой еще не явился в театр. Он одевается больше часа.

— Отсутствие события — тоже событие…

— Я же не хочу, чтобы нас обошли другие телекомпании, если случится какая-нибудь сенсация, верно?

— А откуда вы вообще узнаете про события?

— Ну… из агентств, из газет, из полицейских сводок, из всяких сообщений — да мало ли откуда?

— Боюсь, раньше я никогда не задумывался, как вообще новости попадают в телевизор.

— Да, иногда ради десятисекундного репортажа приходится работать целый день.

Телефон зазвонил снова, и прилетевший на вертолете Эд Сервано сообщил, что он уже на земле. Даниэль вежливо попросила его подойти поближе, даже если ему придется получить ожоги первой степени, и по тому, как она улыбалась, я понял, что ради нее он и в огонь прыгнет.

— Язык у него хорошо подвешен, — сказала она, вешая трубку. — И пишет, как поэт.

Глаза ее блестели — видимо, таланты «таланта» искренне ее радовали.

— Пишет? — переспросил я.

— Ну то, что он говорит в выпусках новостей. Все наши репортеры пишут для себя тексты сами.

В это время поступило новое сообщение с шоу: Девил-Бой, с рогами, хвостом и всем прочим, едет в театр на машине «скорой помощи», с сиреной и мигалками.

— Он что, заболел-таки? — спросила Даниэль. — Если он выкинет какой-нибудь трюк, постарайтесь его заснять.

Она повесила трубку и пожала плечами.

— Это вихляющееся отродье сатаны займет в новостях в два раза больше времени, чем пожар на нефтехранилище. Что поделаешь, поддельный ад куда интереснее настоящего. Так вы хотели посмотреть монтажную?

— Хотел, — ответил я, и она провела меня через большой офис, а потом по коридору. Я восхищался ее грациозной походкой. Мне хотелось зарыться руками в облако ее темных волос, поцеловать ее, переспать с нею…

— Я сперва покажу вам студию, — сказала она, — это интереснее, — и свернула в коридорчик поуже, который вел к двери с надписью: «Если горит красный свет, не входить!» Красный свет не горел, поэтому мы вошли. Комната была небольшая. Пара кресел, кофейный столик, телекамера, телевизор и выключенная кофеварка с бумажными стаканчиками. Единственное, что было здесь необычного, — это огромное окно, из которого открывался вид на Темзу и Хаммерсмит-бридж, залитые морем света.

— Мы берем интервью в прямом эфире здесь, перед окном, — сказала Даниэль. — В основном у политиков, но также и у актеров, писателей, спортсменов — короче, у любых известных людей. А по мосту на заднем плане проезжают красные автобусы. Это очень впечатляет.

— Да, наверно… — сказал я.

Она метнула на меня быстрый взгляд.

— Вам не скучно?

— Нет, что вы!

Она красила губы розовой помадой, а брови у нее были вразлет. Темные смеющиеся глаза, белая, как сливки, кожа, длинная шея, груди под одеждой как яблоки на тонкой ветке… «Черт возьми, Кит, — сказал я себе, — отвлекись от ее грудей и попытайся спросить хоть что-нибудь умное!»

— А как эти материалы попадают в Америку? — спросил я.

— Вот отсюда.

Она подошла к закрытой двери в одной из стен и отворила ее. За дверью обнаружилась другая комната, совсем маленькая и полутемная. В комнате было тепло и слышалось слабое гудение приборов, которые занимали всю стену.

— Здесь стоят передатчики, — сказала Даниэль. — Отсюда сигнал передается на спутник. Только не спрашивайте, каким образом, — у нас есть человек с измученным лицом, который разбирается во всех этих кнопках, — вот он этим и занимается.

Она закрыла дверь комнаты, где стояли передатчики, мы снова прошли через студию, потом по коридору и очутились в монтажных. Их было три.

— О'кей, — сказала она, включила свет, и я увидел небольшое помещение, вдоль одной из стен которого стояли три телевизора, несколько видеомагнитофонов и стеллажи с видеокассетами. — Вот на этом мы и работаем, хотя нам все время грозятся поставить аппаратуру нового поколения. Но наших ребят эта техника устраивает, так что я подозреваю, что ее нам поставят не скоро.

— А как это работает? — спросил я.

— Прокручиваешь черновую кассету на левом экране, выбираешь лучшие куски, потом записываешь их на другую кассету, которая прокручивается на втором экране. Потом можно переделывать и компоновать, пока тебя не устроит то, что получилось. После этого готовую запись передают в Нью-Йорк, где ее обычно еще раз сокращают. В зависимости от того, много ли у них других материалов.

— А вы сами умеете работать с этой техникой? — спросил я.

— У меня медленно выходит. Если вы действительно хотите разобраться во всем этом, подождите, пока мы получим пленки с пожаром и с Девил-Боем, и посмотрите, как работает Джо — он один из лучших монтажников.

— Класс! — сказал я.

— Даже странно, что вы так этим интересуетесь.

— Ну, понимаете ли, у меня есть несколько кассет, которые нужно смонтировать, и хотелось бы знать, как это делается.

— А, так вы за этим сюда так рано приехали?

Я видел, что если я скажу «да», она ничуть не обидится.

— Отчасти, — сказал я. — Но в основном затем, чтобы увидеть вас… ну и посмотреть, как вы работаете.

Она стояла достаточно близко, чтобы обнять ее, но я совершенно не догадывался, о чем она думает. Ее душа была отделена от моей точно кирпичной стеной. Ужасно неприятно.

Она смотрела на меня по-дружески — но и только. Ясно было одно: заниматься любовью прямо сейчас, не сходя с этого места, ей совсем не хочется.

Она спросила, не хочу ли я посмотреть библиотеку, и я ответил:

— Да, пожалуйста.

В библиотеке стояли не книги, а ряды кассет — репортажи прошлых лет, давно забытые, но ждущие своего часа, точно бомбы в арсенале, записи того, что было сказано когда-то, от чего уже не откажешься.

— Это обычно используется в некрологах, — сказала Даниэль. — Или когда всплывают старые скандалы и все такое.

Мы вернулись на ее рабочее место, и в течение следующего часа я сидел и следил за развитием событий (Девил-Бой явился-таки в театр при полном параде, одетый, обутый и накрашенный, в сиянии прожекторов, под восторженно-истерические вопли фанатов, запрудивших всю улицу), а также успел познакомиться с коллегами Даниэль: начальником отдела, монтажником Джо, исхудалым специалистом по передатчикам, двумя свободными операторами и скучающей без дела женщиной-талантом. Даниэль сказала мне, что всего у них человек шестьдесят. Дневная смена, которая работает с десяти до шести тридцати, куда больше, чем ночная. Днем на ее месте сидят двое.