– Владыке Дуги́ уже сообщили о деяниях фениксов, – бодро сообщил прибывший из дворца слуга. – Он дозволил потерпевшим разместиться у наядов, а заодно изъявил волю собрать к полуночи воинский совет.

– Благодарю, – Глен кивнул и покинул купальню следом за слугой.

Небосвод уже помигивал звездными огнями. В Танглей они сверкали особенно ярко и услаждали взор. Казалось, облачные стражи рассыпали драгоценные камни по чёрным шелкам. Любо-дорого смотреть!

Пока Глен пытался возвратиться в избитую реальность, где ещё вчера не находилось места мстительным фениксам, раздорам с сестрой и беседам с Эсфирь, вёзший его Ирис поумерил шаг. Застыл у рва, усаженного шипами и заполненного водой. Пар валил от неё клубами. На поверхности воды лопались поднявшиеся из глубин пузыри, а воздух вокруг пропитался лазурным сиянием.

Ров сверкающим кольцом опоясывал дворец – десятки островерхих башен, облицованных льдом. В детстве Глен сравнивал обитель правящих с игольницей великанов. Ходили слухи, что при её постройке пало около пяти сотен океанидов, отчего изредка дворец величали возведённым на крови и костях.

Линейка хранительниц огибала ров, поблескивая остриями копий. Высокие и беловолосые, закутанные в доспехи из чешуйчатой кожи, девушки ступали шаг в шаг и выдерживали равное друг от друга расстояние.

– Благой ночи, господин, – хором произнесли они.

– Благой ночи. – Глен спешился, похлопал скакуна по спине и двинулся к перекинутому через ров мосту.

Взору предстало диковинное зрелище. У моста восседал воин. Белый плащ делал его почти незримым на снегу. Только исходившее от воды сияние выделяло могучий силуэт туманной голубизной.

– Прошу прощения, любезный, – проронил Глен, привлекая внимание. – Вам дурно? Позвать лекаря?

Воин повернул на зов изрезанное шрамами лицо, освещенное лазурным светом. В густой бороде путались сосульки.

– Господин Сэра́… – Глен признал своего мастера. – Благой ночи.

Ответом послужило лишь биение собственного сердца.

Мастер Сэра́ трижды моргнул, словно пытаясь разгадать, кто же замер перед ним и выпустил в мир заздравные речи. На дне его зрачков полыхнул серебряный огонь – мимолётный и такой незнакомый.

Что за диво? В душе Глена всколыхнулось зыбкое волнение.

Сэра́ поднялся и возвысился несокрушимой горой. Широкоплечий и белоглазый, с меловыми волосами до плеч и развитыми мышцами, он воплощал собой девичьи грёзы. В Танглей не отыскалось бы более прославленного и верного суровым идеалам клана стража. Выданными за боевые заслуги орденами он мог бы набить пару сундуков, а воспитанные им воины населяли добрую треть полуострова.

Запах крови и угрозы пропитывал мастера Сэра́, словно дождевая влага. С его уст не соскользнули слова приветствия. Он не поклонился. Тронул рукоять меча, и тот со скрежетом выскользнул из ножен.

Будь на месте Сэра́ иной воин, Глена озаботила бы блеснувшая рядом полоска клинка, но ныне он не повёл и бровью. И напрасно. Меч разрезал воздух, давая понять, что грядет удар. Глен резко ушел в сторону, ускользая от поцелуя стали. В голове вспыхнула мысль, что он плутает во снах, потому как наяву Сэра́ не позволил бы себе роскошь напасть на ученика и сына владыки.

Поблизости вновь сверкнул клинок.

Невозможная истина холодом пронзила Глена. Он отпрыгнул от широкого резака, выгнулся назад, пропуская над торсом второй удар меча и призывая чары. Их хлад разлился по венам. Снежная пыль стекла с рук, кружевом метели закружилась перед лицом мастера и заставила его отскочить.

По округе разнёсся трубный вой рога. На песнь боя начали сбегаться стражники.

– Опамятуйтесь! – воскликнул Глен.

Но Сэра́ не внял призыву. Белая вспышка чар сорвалась с его пальцев и впиталась в землю. Ледяной кол с треском отделился от почвы. Взмыл в воздух и крутящимся веретеном понёсся к цели. Глен смастерил ледяной щит. Кол врезался в него и отлетел. За ним последовал второй, третий, четвертый. Удары градом сыпались на щит. Глен прикрывался им и медленно пятился. Сэра́ шёл на него, бесшумно ступая и сжимая покрывшийся изморозью меч.

Глухой треск подсказал, что дело плохо. Удар. Ещё удар – и щит разлетелся ледяными осколками. На выделку нового у Глена не хватило бы чар. Приходилось отступать и уворачиваться от нёсшихся в лоб кольев. Клятый кафтан сковывал движения и гасил скорость. Сэра́ не давал и мига для передышки. Не позволял обнажить клинок, напирая грубо, с остервенением.

Океаниды рекой полированной стали стеклись к месту схватки. Двое обнажили сабли и бросились на Сэра́. Он пустил в ход меч, и стальной звон расплылся по воздуху, тяжелый и скорбный, как погребальная песнь. Невзирая на внушительные рост и вес, мастер двигался столь лихо, словно в его теле расплавились кости. Он непрерывно отражал удары.

Клинки порхали. Их пронзительный звон сотрясал ночь. Сэра́ достал одного собрата – меч укусил океанида в бок, и тот отпрыгнул ко рву и зажал колотую рану. Между пальцев заструилась голубая кровь.

Глен выпустил в мастера снежный поток. Тот сбил Сэра́ с ног. Но он тут же вскочил и подставил меч под саблю другого океанида. Подставил и подавился вздохом, когда по спине прошлось лезвие подло зашедшего сзади. Кровь голубым пятном вспухла на белом плаще Сэра́. Капли окропили снег и запарили на холоде. Мастер упал на колени, позволяя углядеть нападавшего.

– Дядя? – изумился Глен.

– Здравствуй, мой хороший, – елейным голоском пропел Камус.

Облаченный в белые штаны и рубаху с кружевными манжетами и жабо, он размашистым движением откинул за спину доходившие до лопаток волосы и спрятал окровавленную саблю в ножны.

Плутоватость Камуса чувствовалась во всём: в насмешливом взгляде, в кривом изгибе бледных губ. Даже его пальцы будто пускались в шальную пляску, когда он поглаживал подбородок. И одному только Умбре известно, на кой Камус нарисовал на щеке улыбающийся лик – две точки и дугу под ними.

– Мы с моей достопочтенной леди едва не пропустили всё веселье. – Камус сладко потянулся, протягивая руки к небу, и вдруг прокричал: – Милая Леит! Ну как я тебе? Сумел впечатлить?

Воины уже окружили Сэра́. Пока одни застёгивали на его руках оковы, другие помогали раненому стражу. Третьи озирались. В их числе пребывал и Глен. Ответ на невысказанный вопрос – к кому обращался Камус? – восседал на снегу у моста и скрывался в пошитой из кусков белой кожи кукле.

Она выглядела пугающе…

– С лестницы недавно упала, – с ноткой сожаления пояснил Камус. – Слегка раскорячило девочку…

Раскорячило – неподобающее слово. Правая рука куклы скручивалась вокруг шеи удавкой, левая нога была завязана узлом. Светлая шевелюра вздымалась над головой необъятным облаком. Глаза – алые пуговицы, под ними темнели разводы чёрной краски. Рот – круглый провал в набивке. Из-за него кукла казалась изумленной, будто охнула, да так и застыла – челюсть защемило.

– Аж зарыдала от восхищения, – Камус приложил пятерню к груди, как бы страшно польщённый. – Леит, ну что ж ты молчишь, право слово? Хоть бы благой ночи хранителям пожелала…

Кукла, само собой, не отозвалась, продолжая сидеть с открытым ртом и таращить в небо пуговицы.

– Владыка Дуги́! – Возглас нарушил тишину враз с тем, как за мостом распахнулись железные ворота.

Хранители уронили взгляды наземь и припали на колено. Глен последовал примеру собратьев. Покосился на Сэра́ – и воспоминание о недавней схватке разлилось в сердце горечью. Непонимание произошедшего твёрдым комом поднялось к горлу. Следом пришла усталость. Пришли невнятные, но дурманившие истомленный разум чувства хранителей: неверие и отрицание.

Обращаясь к своему дару в толпах, Глен зачастую терялся – как если бы превращался в ледяную глыбу, омываемую волнами. Он поспешил вырваться из плена чужих тревог, пока они не затянули, точно водоворот.

– Поднимитесь. – Голос владыки резал без ножа и надламывался, как старые кости.

Глен встал. Приосанился и обнаружил, что с боков его стиснули Дил и Кира́. Поклонился и встретил пронизывавший холодом взгляд: отец замер в двух шагах, рослый, с широким размахом плеч.