– Вы не будете присутствовать при моем разговоре с Сергеем? – удивленно уставился на Савву Афиногеновича фон Шпинне.

– Да я бы с радостью, но забыл дать кое-какие неотложные распоряжения! Вы меня извините…

– Нет-нет… – остановил его начальник сыскной, – если неотложные, то, конечно же, идите. Мы постараемся справиться и без вас. Я правильно говорю, Сергей? – Широко улыбаясь, полковник посмотрел на Протасова-младшего.

Гимназист вяло кивнул.

После того как Протасов-старший покинул кабинет и звук его шагов затих в глубине коридора, Фома Фомич не спеша, словно нехотя, повернулся к Сергею. Тот стоял у двери, опустив взгляд и ежеминутно одергивая дрожащими руками кургузый пиджачок. Он давно уже вырос из него и потому выглядел в этой одежде как-то особенно нескладно и беззащитно. Начальник сыскной только сейчас обратил на это внимание, ему, ни с того ни с сего, стало жаль подростка. Совершенно расхотелось задавать вопросы. Фома Фомич не понимал отца, который оставил сына наедине с чужим человеком, и не просто с чужим, а с полицейским. Это могло говорить или о равнодушии к своим детям, или о действительно важном деле. Но что для отца может быть важнее родного сына? У фон Шпинне не было ни сына, ни ответа на этот вопрос.

Хотя желание задавать вопросы и пропало, Фома Фомич должен был выполнить свою работу, оставаясь верным обязательствам, которые взял на себя. Впрочем, он решил сильно не давить на подростка, отказался от официального тона и перешел на «ты».

– Надеюсь, это не ты заводишь обезьяну? – Голос у начальника сыскной был будничный, а взгляд рассеянный, но это все равно напугало Сергея. Он встрепенулся, поднял глаза, со страхом глядя на фон Шпинне, затряс головой:

– Нет, это не я, не я… – На лице отобразился нешуточный испуг. Появившаяся на скулах бледность мгновенно расползлась по пухлым, еще детским щекам. «Мальчик чего-то боится… – тут же мелькнуло в голове Фомы Фомича, – только вот чего?»

– Не ты? – Начальник сыскной не спеша прошелся из стороны в сторону. Ноги тонули в толстом ковре, как во мху. – А кто?

– Не знаю! – Гимназист задергал плечами. Он готов был разрыдаться.

– Ты сам видел, чтобы игрушка ночью ходила по дому?

– Нет.

Полковник внимательно смотрел на подростка. Опыт подсказывал – Сергей, скорее всего, говорит правду, может быть, о чем-то умалчивает, но не более того. Да и какой смысл ему врать?

– От кого же ты это узнал?

– От кого узнал?

– Да! Если сам не видел, то кто тебе рассказал об этом?

– Я не помню… – Гимназист быстро хлопал белесыми ресницами. – Наверное, отец… Да, мне отец рассказал.

– Может быть, все-таки кто-то другой? – Начальник сыскной подошел к столу фабриканта и провел рукой по краю. – Хорошая полировка! – заметил с уважительными нотками в голосе. Это отвлекло Сергея.

– Полировка? – Он забыл, о чем его спрашивали. Но Фома Фомич крепко держал в руках руль.

– Может, это был не отец?

– Отец! – после раздумья твердо сказал Протасов-младший.

– Кто еще присутствовал при этом?

– Все, это было за обедом.

– Что именно он говорил, можешь вспомнить?

Сергей, наморщив лоб, поведал начальнику сыскной уже известную ему историю о том, как механическая обезьяна заходила ночью в комнату Протасова-старшего. Внимательно слушая, фон Шпинне обогнул письменный стол и сел, откинувшись на высокую спинку резного стула. Поймал себя на мысли, что сын повторил рассказ отца слово в слово, точно выучил наизусть. Часто сталкиваясь в своей работе со сговорами, Фома Фомич все же отринул эту возможность. Едва ли отец будет сговариваться с младшим сыном, которого к тому же считает не совсем умным. А может быть, слова «все мои дети дураи!» – попытка запутать полицию? Да, есть о чем подумать…

– Кто тебе еще говорил о ночных прогулках обезьяны?

– Больше никто… Если не считать прислугу…

– Прислуга тоже в курсе?

– Да!

– У тебя есть предположения, кто заводит обезьяну? Или ты даже не думал об этом?

– Почему не думал? Думал! Мне кажется… – Сергей замолчал и низко опустил голову.

– Говори, говори. Мне очень интересно знать, что тебе кажется! – подбодрил начальник сыскной.

– Я думаю, – гимназист выпрямился и, покусывая губы, устремил полный сомнения взгляд на фон Шпинне, – обезьяну никто не заводил!

– Значит, ты, как и твой отец, считаешь, что она ходит без завода?

– Нет! – натужно рассмеялся Сергей.

– Тогда не понимаю… – Начальник сыскной поставил локоть правой руки на стол и, подперев кулаком подбородок, сощуренно посмотрел на гимназиста.

– Думаю, она вообще не ходит ночью по дому! – шепотом проговорил Сергей. Его розовые щеки тут же приобрели пунцовый цвет. Он отвел взгляд от фон Шпинне и просительным тоном добавил: – Только вы отцу про это не рассказывайте.

– Что значит не ходит? Но ведь видели…

– А кто видел? Кто? Кроме отца – никто! – страстным шепотом сказал Сергей. Было заметно, он давно носил эту мысль в себе, только вот высказать никому не мог, а тут появилась возможность.

– Считаешь, твой отец говорит неправду? – Голос начальника сыскной стал мягким, доверительным, во взгляде возникли понимание и участие. А тон был таким, что вопрос полковника можно было смело трактовать как поддержку: «Да, я тоже так думаю…» Он поманил Протасова-младшего рукой и предложил сесть на стоящий у стола свободный стул.

– Да! – усевшись, ответил Сергей.

– Но зачем? – Лицо Фомы Фомича выражало крайнюю степень удивления. Однако это была всего лишь игра, рассчитанная на подростковое воображение. В голове начальника сыскной тем временем заметались, зароились мысли. Десятки вопросов без ответов.

– Я не знаю, может быть, нас напугать или приживалок…

– Приживалок-то зачем? – недоумевал начальник сыскной.

– Не знаю.

«Младший сын Протасова, – глядя на Сергея, размышлял фон Шпинне, – скорее всего, просто недолюбливает отца, как, впрочем, и остальные члены семьи. И поэтому ему хочется, чтобы Савва Афиногенович говорил неправду, так хочется, что он даже верит в эту возможность. Не исключено, пытается отомстить отцу за какие-нибудь детские обиды… Обезьяну никто не заводит, и она не ходит ночью по коридорам! В это можно было бы поверить, но все карты путает обращение фабриканта в полицию… Зачем?» Правда, фон Шпинне смущало, что промышленник попросил его заняться этим делом в частном порядке. Но даже так человек в здравом уме много раз подумает, прежде чем пускаться в подобную авантюру – вводить в заблуждение полицейского. Фабрикант же не похож на того, кто поступает импульсивно. А если это все хорошо про- думано?

– Сергей, а как ты объяснишь утренний приход обезьяны в комнату твоего племянника Миши? – спросил фон Шпинне. По глазам Протасова-младшего было видно, он ждал этого вопроса, может быть, даже хотел заговорить об этом первым, но его опередили.

– Никто не видел, как она туда шла. Мишка проснулся, она уже стояла в его комнате, просто стояла…

– С твоих слов получается, в комнату Миши обезьяну кто-то принес?

– Да так оно и есть! – Резкий и уверенный ответ напомнил Фоме Фомичу, что он разговаривает с сыном Протасова. Как бы ни отзывался отец о своих детях, они оставались его детьми, с его повадками и характером.

– Савва Афиногенович?

– Не знаю, может быть, и он… – Щеки гимназиста горели, но это был уже не пунцовый огонь смущения, а полыхающее пламя дерзости. Сын ступил на скользкую и опасную дорожку, он сомневался в честности отца и высказывал эти мысли вслух. В патриархальной семье Протасовых подобные сомнения могли расцениваться не иначе как попытка подорвать устои. Осознание собственной смелости волновало подростка, придавало его жизни некий новый, еще не до конца осознанный смысл.

– Но зачем ему это? – Удивление начальника сыскной на этот раз было искренним. – Ведь, как я понял, он любит внука, даже больше чем вас, своих детей. И так поступить с ребенком. Это не похоже на Савву Афиногеновича.