Двинувшись вперед, я с трудом сглотнула из-за волнения. Лишенные красок стены, огромные своды, бесконечная мрачность и таинственность заставляли меня трепетать. Я была просто песчинкой. Тот разум, что возвел этот зал, был уникален и беспощаден.

Увидев надпись над проемом арки, я остановилась. Если верить себе, это было что-то типа: «Свершившемуся быть». А затем мне открылся округлый зал с девятью трибунами, за которыми стояли мужчины. Девять глав Совета, Большая девятка.

Мое сердце дрогнуло во второй раз. Нет, я понимала, что они нереальные, но все-равно растерялась. Что же будет, когда я окажусь перед ними на самом деле?

Мужчина, стоящий за центральной трибуной прямо передо мной был хищным, и черноволосым, его скулы и надбровные дуги четко очерчены, уши вытянуты и заострены к верху, а на пальцах чернели длинные иглы-ногти. Нажав на иконку, возникшую в воздухе рядом с ним, я услышала пояснение в наушниках: «Имя – Авор. Раса – арх. Возраст – неизвестно. Пол – мужской. Роль – старший из глав совета».

Не все из этих мужчин походили на людей. Были откровенно пугающие: покрытые чешуей, и хвостатые, словно рептилии, но один надолго завладел моим вниманием. Он был длинноволос и смугл. Его лицо было безупречным, а взгляд черных глаз глубоким и проницательным. Одежда незнакомца напомнила китайские одеяния времен династии Хань. Черный широкий пояс подчеркивал узкую талию, а развитые мышцы груди и рук очерчивала тонкая струящаяся ткань.

Я прикоснулась к иконке, и голос сообщил: «Имя – неизвестно. Раса – деррианец. Возраст – неизвестно…» Хм, таинственный незнакомец, значит.

Когда демонстрация закончилась, и с меня сняли очки, я почувствовала себя так, словно упала в кроличью нору и побывала в другом мире.

– Невероятно, правда? – спросил Ветров, когда я плюхнулась на стул, пытаясь успокоить дрожь в коленях.

Олег с усмешкой наблюдал за мной, облокотившись локтем на плечо Петра.

– У всех такая реакция…

– Там была надпись, – проговорила я, вытирая испарину со лба: – Сперва я приняла это за «Свершившемуся быть», но это не то… – и проваливаясь в мир лингвистических аллюзий: – Здесь другое значение. «О принятых решениях не жалеют». Возможно, это не зал переговоров, – и обернулась к Ветрову, едва не теряя сознание от надсадного дыхания и паники, охватившей меня: – Это зал суда.

– Подожди минутку, – Ветров уселся рядом на стул и заглянул в мое взволнованное лицо. – Слушай, как ты это делаешь?

– Делаю что?

– Переводишь с ходу. Программа для перевода писалась почти год, а ты делаешь это по щелчку пальцев.

– Это просто моя особенность, – я потерла шею, чувствуя себя неловко. – Я хорошо запоминаю языки. Просто знаю их и все.

Сложно даже объяснить, как рождается это знание – оно просто есть. И именно эта особенность толкала меня устраивать пикеты, выступать за дипломатию и переговоры, будто я единственная, кого главы Совета могут услышать. С самого детства я чувствовала странную связь с космосом.

– Ты сказала, что нас собираются судить, – произнес Ветров тоном, по которому было не ясно, верит он мне или нет. – Если это действительно так, должны ли мы защищаться?

– Чтобы защищаться, надо понимать, в чем именно мы виноваты.

Минутная готовность.

Отходят опорные фермы. Клубится паром сжиженный кислород. Меня оглушает рев ракетных двигателей. Сердце поднимается к самому горлу – нечем дышать.

Я резко подскочила в кровати, и единственное, что услышала, – собственное надсадное дыхание. Время едва перевалило за полночь, за окном стояла густая летняя ночь. В небе не было ни единого темного пятна – все усыпано звездами, и мне до смерти захотелось выйти на улицу, наплевав на карантин, а лучше упасть в траву, чтобы надышаться запахом земли и зелени.

Мне впервые было страшно. Так страшно, что захотелось все отменить. Или сбежать.

Забравшись на подоконник, я приникла к стеклу, чтобы рассмотреть глубокое нутро ночного неба. Там, в безвременном пространстве, где свирепствовал холод, было то, ради чего я теперь жила. То, что заставляло меня гореть. Сердце било тревожно, но размеренно.

Прошло две недели подготовки, и в голове я раз за разом прокручивала инструкции. Утром нам предстоит влезть в скафандры, разместиться в «Икаре», а затем столп огня за восемь минут поднимет нас на расстояние в четыреста километров над поверхностью земли.

Из моего окна было видно, как светлеет небо.

Мне было не с кем попрощаться. Мать умерла, когда мне было двенадцать, а отец нас бросил еще раньше. С подругами, которых было не так уж и много, общаться из космодрома было запрещено, а с мужчинами, несмотря на мои двадцать три года, не складывалось.

Когда пришло время, меня сопроводили в комнату подготовки и буквально вдели в тяжеленный «Орлан» (прим. – российский скафандр). В груди у меня заклокотало, но я вовремя взяла себя в руки. Не хватало еще расклеиться перед самым стартом.

После всех напутственных слов руководства, я чувствовала себя так, будто надышалась оксидом азота. Все вокруг казалось нереалистичным и смешным. Я рассыпалась в шутках, пока автобус вез экипаж к месту старта, но после прибытия у меня заледенели от страха руки и ноги, а тело начала сотрясать крупная дрожь.

Когда мы поднимались на лифте к люку, меня не отпускала тревога. Ощущение погружения в страшный сон усилилось, когда я разместилась в космическом корабле.

Услышав в динамиках голос Одинцова, который руководил полетом с Земли, я немного успокоилось. Этот человек был тем самым якорем, который не давал мне умчаться на волнах паники. Уж я точно должна доказать ему, что я чего-то стою. Я напряженно слушала, как он готовит корабль к старту.

«Протяжка один».

«Есть протяжка один».

«…продувка».

«Есть продувка».

Если я выживу, то больше не стану проситься в космос!

«Надув».

«Есть надув. Есть сброс».

Я почувствовала, как включились двигатели.

«Пуск».

Раздался оглушительный рев, и ракета завибрировала. Невероятная мощь подняла ее над стартовой площадкой.

«Пусковое питание…»

«…предварительное. Промежуточное…»

Вибрация усилилась – ракета-носитель поднимала нас в еще темное предрассветное небо.

«Параметры системы управления в норме. Двигатели первой и второй ступени работают нормально… Параметры конструкции ракета-носителя в норме».

Уверена, сейчас нас вдавливает в кресла перегрузка не меньше полутора единиц. Почему наши человеческие возможности не настолько развиты, чтобы сделать полет в космос комфортным? Можем ли мы научиться этому у галактического сообщества? И примет ли оно нас?

Я закрыла глаза – еще немного, и мы выйдем на орбиту.

«Есть отделение пилотируемого космического корабля…»

Мое сердце чудовищно колотилось от волнения, когда пилоты взяли курс на станцию совета, и я увидела ее – великолепную, обласканную лучами солнца – сквозь иллюминатор.

Когда «Икар» пристыковался, вся моя жизнь раскололась на «до» и «после». В ту самую чертову секунду, когда я выбралась из люка. Первое, что потрясло меня – гул пустоты. Помещения станции были настолько велики, что любой звук здесь терялся, словно в гигантском лабиринте.

– Кто мог создать это? – сорвалось с моих губ с таким глубоким восторгом, что за моей спиной хмыкнул Ветров.

Я впервые вспомнила, что не одна. Делегация двинулась вглубь огромного зала, но вскоре мы остановились, чтобы расстаться с тяжелыми скафандрами. Пилоты должны были остаться здесь, в зал переговоров были допущены только я, Олег, Алексей Ветров и наш дипломатический представитель – спикер, которому разрешалось вести диалог от лица людской миссии.

– Можно снять гермошлем, – скомандовал один из пилотов. – Уровень содержания кислорода двадцать пять процентов. Здесь есть гравитация.

Мне несколько раз объясняли сценарий этой встречи, но я все-равно чувствовала себя растерянной. Сняв шлем, я втянула чистый, прохладный воздух.