И у нее были на то причины. Прорыв в генетике человека совпал с первой волной космической экспансии. В то время люди основывали поселения по большей части не на планетах, а на огромных космических станциях возле них. В системах вокруг Земли появилось несколько тысяч таких городов, порой по нескольку десятков вокруг одной звезды. При этом, как ни странно, иногда соседи по системе не знали друг о друге. Человечество научилось перемещать корабли на огромные расстояния, но вот его зрение на этих расстояниях оставалось весьма ограниченным. Конечно, в Метрополиях были развернуты агломерации телескопов на всех видах частиц всех диапазонов энергий, со сказочно сложной оптикой и запредельными вычислительными возможностями, но даже они были сосредоточены на объектах за пределами тех звездных систем, где сами находились. В большинстве же колоний все ограничивалось простейшими системами мониторинга метеоритной угрозы и вспышек на звезде. Даже сейчас, сотни лет спустя, цивилизация словно разорвана на несколько крупных островов, а в те времена это были даже не острова, так, осенние листья, унесенные порывом ветра в полосу прибоя.

Большинство станций в итоге вымерли или были заброшены. Единицы, удачно расположенные на трассах между полноценными планетарными колониями, продолжали функционировать. Из некоторых сделали музеи.

Самый жуткий был посвящен генетическим экспериментам над людьми. Новые технологии будто вдохнули жизнь в чудовищные практики фашизма. Человечество не могло не попробовать. Кентавры и многорукие шивы. Сексуальные рабы с настолько длинными конечностями и гипертрофированными прелестями, что они не могли самостоятельно стоять. Люди с жабрами. Попытки создать универсальных солдат, разумеется. Пока базовая, материнская часть цивилизации в муках рожала новые этические принципы медицинской обоснованности, ее неконтролируемые осколки пустились во все тяжкие. Где-то дело не зашло дальше изуродованных эмбрионов. Генно-модифицированных секс-рабов, достигавших половой зрелости в пять лет и живших не больше пятнадцати, действительно продавали в трех системах. «Неужели этого нельзя было избежать?» Можно ли прийти к обществу, где у каждого есть право родиться здоровым, где практически все болезни излечимы, где средняя продолжительность жизни перешагнула за сотню лет, можно ли оказаться на этом уровне технологий, оставив где-то в стороне и не принося в реальность все эти ужасы, бережно законсервированные в музее генетики?

Вязиницына: Будем пересчитывать модель ситуации?

Пауза.

Семенов: Нет. У нас всего один геном аборигенов. Это лишь одна точка. Ее экстраполяция не даст ничего внятного, только увеличит неопределенность.

Малиника медленно выдохнула до полного опустошения легких. «Все верно».

Семенов: На что конкретно влияют найденные генетические модификации?

Вязиницына: В основном на репарацию ДНК. Еще на регенерацию.

Вопрос по ее непосредственной специальности подействовал не хуже медикаментозного успокоительного.

Вязиницына: Вообще-то геном сломан, причем тем же способом, что и у всей сколько-нибудь сложной жизни на планете. Но негативные последствия от поломки нивелированы сложным комплексом модификаций. То есть организм как бы разрушается, но при этом успевает себя восстанавливать.

Звучало как-то глупо. Обычно живые организмы в основном только этим и занимаются. Просто менее интенсивно.

Малиника развернула планшет горизонтально, сдвинув чат влево и открыв отчет по аборигену.

Вязиницына: На человеке реверс-инжиниринг модификаций провести сложней, чем на ящерице. Примерно сорок процентов изменений делают непонятно что.

Семенов: На видео местный выглядит обыкновенным. Рисунки на лице ― скорее всего, краска.

Малиника продолжала вглядываться в расшифровки ДНК, словно могла угадать назначение необычных последовательностей лучше компьютера.

Вязиницына: Некоторые из измененных участков связаны с нервной деятельностью.

Пауза. Малиника хорошо знала Владимира, но вот так, через чат, представить его реакцию на новые данные было сложно.

Семенов: На твоих скриншотах написано «изменение на месте». Что это значит?

Вязиницына: Это значит, модификация выполнена непосредственно в этом организме, а не в гаметах, не в эмбрионе и не в предках.

Пауза. Искусственных маток во времена Ковчега не существовало.

Семенов: Хочешь сказать, они отправляли в автоклав детей?

Малиника дрожащими пальцами бесцельно потыкала в отчет.

Вязиницына: Не знаю. Если они делали модификацию на взрослом, то ресурсов не жалели. Анализ не показывает возраст, только проходила ли модификация половое размножение и одноклеточное состояние или нет.

Семенов: Я думал, даже единичные модификации сформировавшегося существа ― это очень сложно.

Тут настало время Малинике помедлить с ответом. Действительно, вносить изменения в геном не зародыша, а сформировавшегося существа, особенно животного, сложно и зачастую бессмысленно. Тела содержат миллиарды клеток, и затолкать редактирующий агент в каждую из них непросто. В специальном автоклаве, под неусыпным контролем компьютера, человек должен провести несколько дней. В медицине эта методика применялась в основном на маленьких детях для лечения генетических заболеваний, да и то все реже и реже. Если риск вредного сочетания генов был велик, то проще отредактировать эмбрион и выполнить ЭКО. У взрослых генетической терапией лечили рак, но в этом случае проблема обычно была намного моложе самого организма и часто локализована в конкретных тканях, так что полной модификации всего тела не требовалось. «Видимо, и генетики Ковчега пытались удалить приобретенные изменения, вызванные аномалией». Все обнаруженные ранее лаборатории по экспериментам над людьми никогда не модифицировали взрослых. Причина проста: если фенотип (например, порок сердца или патология нервной системы) уже сформировался, то изменение вызвавших его генов, как, скажем, при синдроме Дауна, ничего не исправит. «Разве что может доломать».

Вязиницына: Да, сложно. К тому же трудно предсказуемо. Одна и та же модификация на разных людях может давать разный эффект. Или не давать никакого эффекта, если конкретный ген задействован только на этапе роста и формирования и этот этап уже завершен.

Вязиницына: Модификация взрослых ― это способ лечения, устранения проблемы, а не добавление чего-то нового.

Она вновь пролистала список модификаций аборигена.

Вязиницына: Не понимаю, почему их так много.

Семенов: Какой бы ни была причина, на имеющиеся случаи не похоже. Прогнозы по одной точке вряд ли будут достоверными, а вот нагнать паники могут.

Пауза.

Станция сейчас не в поле видимости. Геостационарные ретрансляторы, выведенные на орбиту три дня назад, позволяли не терять связь между базами в космосе и на поверхности, только вот видеосвязь шла с небольшой, но очень раздражающей задержкой. Не слишком помогало даже семантическое сжатие, когда камера считывает движения, которые потом воспроизводятся на синтетическом аватаре, сосканированном с человека. «На котором нет ни новых седых нитей в волосах, ни обветренных губ, ни красных глаз».

Семенов: Модель продовольствия с последним пакетом генетических модификаций должна дать больше возможностей для маневра.

Вязиницына: Да, я постараюсь выжать из нее максимум.

Пауза.

Что тут сказать? Что в текущей ситуации Малиника разбирается гораздо лучше, чем Владимир? Что он может взять ответственность на себя, но никакой пользы от этого не прибавится?

Двое смотрели на экраны своих планшетов, на сухие строчки чата. И приходили к одним и тем же выводам.

Семенов: Держи меня в курсе.

Вязиницына: Обязательно.

Вязиницына: Спасибо.

* * *

Наземная база, 2550-07-19 12:12