От жалости к нему или страха за себя самого?

– Семью. И в кошмарах. И в хороших снах. Почти всегда мне снится семья.

– Наверное, в кошмарах ты ее теряешь.

Киваю. Так и есть. А вот в каких обстоятельствах – говорить не стоит. Я ведь не знаю, как далеко Элибер нырнул в мои воспоминания в нашу первую встречу, сам того не понимая.

– Сигурд передал тебе насчет Кали?

– Да. Я уже собирался написать письмо Верховному жрецу, но удержался. Ты, может, прав. Пока этого делать не стоит. Я понять не могу, почему Божок-оборотень столько времени угрожал мне смертью в разных ипостасях, а сейчас расхаживает по замку как ни в чем ни бывало и ко мне не подходит. Ему ничего не стоит лишить меня жизни. Так почему бы и нет?

– Многим ничего не стоит тебя убить, Элибер. Да и время для него штука абстрактная. Думаю, он тебе объяснит, когда ты решишься на разговор.

Взгляд Элички проясняется с каждым моим словом. Он возвращается в реальность, забывая о своем «ночном кошмаре». Мысленно ругаю Ее, и понимаю, что зря. Она ведь не видит Элибера и не догадывается, как легко лишить его рассудка.

– Завтра. После завтрака. Пойдешь со мной?

– Ну я же обещал.

Элибер серьезно кивает и перебирает пальцами кусок одеяла.

– Знаешь, Ривер, если ты будешь пить на службе – долго здесь не продержишься. Все мои пажи пьянствовали и терялись.

Я усмехаюсь. Интересно.

– Правда? И почему ты думаешь спиртное их так соблазняло?

– Из-за меня, наверное. Я же бываю не в себе. Во мне очень много жестокости, о которой ты не догадываешься, и почему-то проявлять ее при тебе мне совсем не хочется.

Да уж. Не догадываюсь, ну-ну. Конечно. Как ты еще не сообразил, что я тебя насквозь вижу?

– А ты никогда не думал, что не могут сто пятьсот пажиков, прошедших мимо тебя, по случайному совпадению спиваться?

– А как так? Ты вот тоже за вино мое хватаешься постоянно.

– А вот так. Я не пьяница. Превратиться в него – мой главный страх. Так что будь уверен, свой пост я удержу, в отличие от моих предшественников.

Элибер хмыкает. Поджимает бледные губы и запускает пальцы в спутанные длинные волосы.

– Хорошо. Не хочется мне убивать тебя раньше времени.

Смеюсь. Конечно, только в этом и дело. Элибер, зараза.

– Расскажи мне, как ты таким стал.

– Каким?

– Холодным и жутким. Ну и немного тронутым.

Он стреляет серым взглядом, сжимает кулаки, и губы его превращаются в тонкую сжатую полоску.

«Ты и сам знаешь».

«Знаю. Но узнал случайно, этого не желая. А теперь хочу, чтобы ты сам рассказал. Так, как видишь. Не злись».

Он смягчается. Откашливается, опускает глаза и прячет замерзшие руки под одеялом.

– В детстве меня не воспринимали всерьез. Считали дурачком. Я не мог дать отпор, и все пользовались этим, желая меня проучить. И однажды я стал именно тем, кого они так хотели видеть. Хотели и боялись.

Киваю.

– А чего ты сам хотел? Чего хотел дурачок Элибер?

– Осчастливить всех.

Ликую. Значит мне не показалось. Значит я видел его, спрятанного глубоко под сердцем. Из Элибера мог бы получиться хороший наемник, если бы он только услышал то же, что слышал я, когда мы обменивались местами. Ребенка за клеткой ребер. Он плачет и мечтает, чтобы боли больше не существовало. Ребенок, так сильно запуганный, что никогда в жизни не вылезет из железной клетки, потому что процесс этот болезненный, а он и прошлых страданий вынести не смог. Сломался и разбился под общим гнетом стервятников в замке.

– Хорошее желание. Жаль, они его не услышали, – улыбаюсь, ловлю непонимающий взгляд Элички и отвечаю на него, – зато я услышал.

– Странный ты, Ривер.

– Да и ты со своими внутренними темными тварями не особо от меня отличаешься, – весело подмигиваю, ощущая, как дрожат от непередаваемого восторга колени. Ведь если когда-то ты чего-то очень сильно хотел, это желание возможно возродить. Вспомнить, как сильно ты об этом мечтал и оно загорится – наполнится новым смыслом. Нужно только, чтобы тебе в этом немного помогли. Напомнили, каким ты был, когда этого хотел.

Время вернуться назад.

Элибер пристально вглядывается в мои глаза, пытаясь считать мысли. Я думаю, это необязательно. Он и так их слышит.

– Возьми со стола листок с пером. И чернильницу. Принеси.

«Приказ о моей казни написать хочешь?» – спрашиваю, подчиняясь. Роюсь на его рабочем столе, выискиваю перья. Замечаю их раскиданными на полу. Тоже мне знаток, где у него что лежит. Придется с утра здесь убираться.

«Не неси чепухи».

Возвращаюсь на свое место. Протягиваю ему бумагу и письменные принадлежности, а он качает головой и говорит:

– Пиши: «Королевский приказ».

Я утыкаюсь тупым взглядом в желтоватый кусок мертвого дерева. Опускаю чернильницу на тумбу и обмакиваю перо. Щеки вспыхивают алым.

– «Господину Фаррису. Из рук в руки», – продолжает диктовать он, не замечая моего смущения. Сглатывает горький ком в горле, мешающий произнести то самое, что скребется в глубине сердца. – «Прошу оповестить вас о местонахождении моей чародейки как можно скорее».

Отрываю взгляд от бумаги и всматриваюсь в такого же, как я, покрасневшего Элибера. Я проклят, честное слово. В такой важный момент – и бесполезный. По нервным вздрагивания короля вижу, как тяжело даются ему эти слова. В конце концов, именно в этот момент Элибер признает чародейскую власть. Признает важность всех колдунов.

– Написал? – он злобно косится в мою сторону, высовывает пальцы из-под одеяла и нервно кусает ноготь.

– Элибер, я не умею писать.

С губ Белого волчонка срываются ругательства. Он выдергивает из моих рук бумагу вместе с пером и пишет сам.

– Так научись, деревенщина! Как можешь ты служить мне, ничего не умея?!

– Вы там не только не жестите, Светлейший, – я сгораю со стыда, но не могу оторвать удивленный взгляд от того, как слова ловко выходят из-под руки Элибера. – Мне бы, чтоб научиться, учитель нужен.

Он косится на меня уголками глаз и надменно хмыкает. Дать бы ему хорошенько по роже, аж кулаки чешутся.

– Ага, еще учителя тебе нанимать, разбежался. Букварь в архиве тремя этажами ниже. Скажешь архивариусу, что тебе в отдел детской литературы. Сказки там, и прочее дерьмо, – ловким движением покрасневших на холоде пальцев он сворачивает листок в тонкую трубку. – Поставь королевскую печать. Она в моем кабинете. Потом отнеси к птицам.

Перехватываю послание из королевских рук.

– Ты никогда не пытался не задевать людей, которые к тебе по-доброму? – спрашиваю, чувствуя подкатывающее раздражение. Вот нормально же все было, я его и утешить прибежал, а этот наглый тип и дураком меня обозвал и деревенщиной. Придурок зажравшийся.

– Это еще с чего бы? Стелиться мне что ли подо всех?

– А с чего это я должен под тебя стелиться? Хочешь, чтобы тебя уважали, будь добр уважать взаимно. Иначе в следующий раз брошу тебя в темноте одного, и хоть усцысь со страха. Реветь будешь – все равно не приду.

Элибер вспыхивает. Зрачки его расширяются от подкатывающей ярости, крылья тонкого носа раздуваются, подбородок взлетает чуть ли ни к небу. Того и гляди, прыгнет и удушит. Или шею свернет. Или глаза выдавливать начнет, это он любит. И кусаться. Или уши отрезать.

Сердце мое пожирает пламя.

«Вы сейчас друг друга перебьете, бестолочи», – смеется Она.

«Замолчи!» – орем почти одновременно, пожирая друг друга злыми взглядами.

– Как ты смеешь так со мной разговаривать? Угрожаешь? – Элибер подтягивается на кровати, группируется, сразу видно – готовится мои мозги размазать по стенке.

– Что, суровая правда в глаза попала?

– Да я тебя сейчас… – шипит, как змея, нащупывая на тумбе чернильницу. Стоит мне только увидеть, как он подхватывает ее в руке и запускает в мое лицо, как я ныряю вниз и уворачиваюсь от нового синяка или рассеченного лба.

– Что ты мне «сейчас»? Смотри, Эличка, не захлебнись в пене. А то как бешеный, честное слово. Я тебе тут, дерьма ты кусок, о том, как с людьми разговаривать надо, а ты убить меня хочешь.