– Любопытно, – отозвался Буассар. Наконец-то всплывали новые подробности касаемо покойничка Джакомо. Стоило поболтать об этом с Карлом позднее.

И с Малатестой, разумеется. Мутант поставил не на ту лошадь. Лишний раз ткнуть альбиноса в её дерьмо для отца Жермена – как за здрасьте.

– Очень. И да, врать не стану. Будь моя воля, всю вашу шайку бы отправил на костёр. Чтоб горели синим пламенем. Для вас нет места на стороне живых, – плевался Флэй словами. – С Вами Равновесный Мир поломан, а лучшие из людей гибнут ни за что, ни про что. Уходят в никуда, а вы остаетесь тут. Это нечестно. А справедливость должна быть восстановлена! Так и будет. Со временем.

Альдред все развивал и развивал свою мысль. Между тем перед глазами его проносились лица тех, кого он успел повстречать за месяц службы в отделе персекуторов.

Они были бы живы, если бы ситуация сложилась фундаментально иначе. Как того и заслуживали. Но бразды правления в лапах стервятников.

– Капитан Колонна – прямое отражение вашей деградации. Вы ненавидите честных братьев по вере. И он плевать хотел на чужую преданность делу. Там, в Янтарной Башне, мы повстречали Марио Валентино…

Туннельные крысы переглянулись, не припоминая такого. Альдред же представил его так, словно это знаменитость инквизиторского Корпуса. Жермен Буассар, услышав имя, лишь хмыкнул: никто есть никто. Хотя на ступени иерархии, занимаемой Флэем, покойник действительно мог что-то из себя представлять. О нем он не слыхал.

– Самый обыкновенный миротворец. Человек – с большой буквы! Служака не шёл на чистой воды самоубийство. И при этом был готов защитить того, кого еще можно было спасти. Да, он нарушил Кодекс. Но поступал рационально. За это Колонна подписал ему смертный приговор. Его зарезали, как собаку, – пояснил ренегат, как видел это.

В обратном переубеждать узника отец Жермен и не подумал бы. Ему стало понятно, что повязали канцеляры самого настоящего смутьяна. Альдред Флэй неоднократно нарушил Кодекс – что хуже, идя вразрез с буквой церковного закона. Оправдать его было нечем. Соответственно, со сдавшего персекутора спрос был никакой.

Привести приговор в исполнение – и дело с концом.

Не он первый. Не он последний.

– Я сейчас расплачусь! – передразнил его кто-то из туннельных крыс.

Две другие поддержали жалкую попытку в юмор вымученным смехом. Просто тем самым подрывали моральное состояние Флэя.

Они не понимали: это его посмертное откровение.

– Мне смешно от одной только мысли, что я, видите ли, предал Священную Инквизицию. Кого я предал, Буассар?

Жермен считал, Альдред в первую очередь предал именно себя. Но говорить ничего не стал. Мальчишка и сам должен был это понимать.

Увы, тот лишь бесновался по-прежнему. Его понесло дальше, чем Верховный мог себе вообразить. Изрядно удивленный, калека даже приподнял брови.

– Я предал Инквизицию? Инквизицию, которая стережет монстра, ей же взращенного? Воинство Света с Тьмой, где ненавидят истинных верующих и греют форменных душегубов вроде Рауша? Гнилую кодлу Верховных, коррумпированное начальство, которое не считает жизни людей, а только монеты? Рядом с такой падалью осознанно остались бы только последние шлюхи!

Лизоблюды, стоявшие за спиной начальника, правильно поняли: речь шла о них.

– Церковь, что на вере честного народа зашибает золото и скупает земли, как не в себя? Если Папу – кого из трёх? Они уже договорились, кто настоящий, или пока тишина? Может, священников с припасенными индульгенциями от всех смертных грехов? Противоположности, которые ввергли весь Запад в никчемную религиозную кабалу? Равновесный Мир, который замкнулся сам в себе и сломался?

Монолог замыкал риторический вопрос:

– Кого, Буассар?

Ответа так и не последовало. Альдред Флэй много чего наговорить успел. Местами его мысли даже совпадали с размышлениями, посещавшими голову отца Жермена. Перед ним наивный мальчишка. Но не глупый, нет.

Более того, он опасен – правда, для себя в первую очередь. В силу молодости, окружения из идеалистов у ренегата сложилось неверное впечатление о своей службе, Церкви, Равновесном Мире вообще. Альдреду было бы в пору принять серые оттенки действительности, а не пытаться с ними бороться или отбирать средства обманом.

Так в свое время поступил Жермен Буассар. Дьюла Петефи. Радован Модрич. И были блаженны кроткие, войдя в уже проторенную колею.

Целее был бы Альдред, не идя против шерсти.

Но юнец выбор свой сделал. За него и поплатится.

– Это не я предал Инквизицию. Это Инквизиция предала меня. Вы предали её. Предали меня и таких, как я. А отплатить вероломной скотине той же монетой лично мне не зазорно. Я поступил так, как посчитал нужным. Мне не о чем сожалеть.

И действительно, Альдреду стало легче. Он сказал ровно то, что думает. Своему заклятому врагу, впервые с тех самых пор, как поступил в Священную Инквизицию. Раньше у него бы и духу не хватило. Но сейчас, когда путь назад отрезан, он ощутил предсмертную легкость. Что-то, сравнимое с левитацией.

Люди не умеют летать. И следом за мимолетной иллюзией следовало мерное, прозаичное, тяжелое падение вниз. Флэй не мог не вернуться на бренную землю. Там его ждал Жермен Буассар.

Верховный Канцеляр улыбнулся узнику умилённо. Представление доставило ему удовольствие, которое почти забылось в последние девять дней. Альдред сумел настроить коротышку на нужные эмоции. Теперь же лысый людоед и сам должен был выйти на сцену, как непосредственный участник экзекуции.

Он пробубнил многозначительно:

– Тебе есть, за что умирать. И ты умрёшь.

Буассар считал, у Флэя голова совсем пуста. Еще до того, как он огрел его своей тростью, таковой была. Значит, второй раз шибануть – вовсе не лишний. Ума у ренегата нет, а в дальнейшем и не нужен будет: в течение следующих часов уже мёртвый будет.

Металлическая палка пришлась примерно в то же место, только с другой стороны.

У ренегата перед глазами всё поплыло. Внутри черепа раздался хруст.

Реальность обратилась морскими волнами, неспособными удержаться на месте. Жар охватил всё тело.

Тяжело дыша, Альдред слегка очухался после удара, откинул голову назад и расслабился полностью. Отдался вяжущей, тупой боли в голове, заполонившей всё его естество. Казалось, его собственное тело стало чужим и враждебным.

Канцеляры что-то активно между собой обсуждали. Он же не мог разобрать ни слова. Туннельные крысы подлетели к нему, принялись распутывать и поднимать с насиженного места. Вырожденцы куда-то тащили его силой. Между тем отец Жермен проковылял к фонарю, снял его с крюка и поплелся следом.

Попутно прихвостни Буассара мало-помалу срывали с него одежду, остатки снаряжения. Толкали из стороны в сторону. Альдред позволял с собой так обращаться, будучи не в состоянии дать отпор. Канцеляры у него в глазах двоились. Протяжный докучливый звон царапал ему слух.

В конце концов, он остался в одних изодранных штанах босиком. Самый рослый из троглодитов подлетел к нему. Флэй не успел отреагировать: видел будто бы с задержкой. Кулак впечатало под дых. Он согнулся, кряхтя и роняя слюни. Его пихнули прямо на орудие пытки, являвшееся излюбленным и самым ходовым у канцеляров.

Человек, попавший на такой снаряд, сознается во всех смертных грехах – своих и чужих. У него не хватит силы воли утаить хоть что-то. Он сделает всё, чтобы прекратить свои страдания. Ибо боль перманентна, невыносима.

Если перед канцелярами не стояла цель убить осужденного, на своих двоих жертва не уходила всё равно. После такой пытки невозможно было восстановиться.

Многие оставались калеками на всю жизнь, если даже сохраняли конечности. Все зависело от кровожадности туннельных крыс, часто пренебрегавших рекомендациями более сознательных и исполнительных предшественников.

Альдред находился между небом и землей. Поэтому даже не мог осмыслить, что его ждёт. Былая боль не утихала. И казалось, будто грядущая уже не удивит его. Ещё никогда в жизни он так не ошибался.