Все это старается Пиалче вообразить, но она ведь дальше Казани не ездила. Какой из себя Смольный? Пиалче задумалась, подперев голову руками.

Вдруг широко распахнулась дверь — на пороге Мигыта.

Его появление для Пиалче — большая неожиданность. Она его не ждала. Да и в доме, кроме нее и спящей малышки Лаймы, никого нет.

— Добрый день! — поздоровался незваный гость.

— Добрый день! — ответила Пиалче. — Каким ветром Вас сюда занесло, Мигыта Гаврилыч? — удивленно, но не очень приветливо спросила она.

Мигыта засмеялся:

— Иду по улице. Дошел до твоего дома, а дальше и шагу ступить не могу! Дай, думаю, зайду. Посмотрю, как живут. В детстве-то бывать мне тут много раз приходилось. Как-никак, мы с Йываном друзьями были. Учились вместе. Росли вместе. Эта проклятая война разлучила всех нас. Теперь наши судьбы разные. Никогда и не встретимся, быть может.

Пиалче была испугана и появлением самого Мигыты, и его обращением к прошлому. Раньше он с ней никогда так не разговаривал. Несколько придя в себя от неожиданности, Пиалче предложила Мигыте сесть.

— А почему Вы думаете, что вам встретиться не придется!

— Как тебе объяснить? По-моему, виновато время. Смута нас разъединила. Разница между нами теперь большая. Я мужиков ваших не понимаю. Ну, Янис — тут можно еще понять. Он давно сломан. Побывал в тюрьмах, здесь в ссылке находился. А Йыван-то что делает, Йыван-то!

Слушая речь своего нежданного гостя, Пиалче снова растерялась. «Что это он несет такое? Зачем Йывана и Яниса ругает?» Спросить, что заставляет Мигыту так плохо говорить о близких ей людях, Пиалче не решалась. Она внимательно слушала дальше...

— Ведь Йыван — сам из крестьян, а служил офицером. Подумать только, как судьба ему улыбалась: уважение, почет. А он идет против Отечества. Остается обоих только пожалеть. Как они заблуждаются?! Куда переметнулись?! Защитниками Советов оба стали — доходят до нас слухи, не глухие мы... Видишь ли, бьются за новую власть. Но, положа руку на сердце, говорю тебе — сегодня они есть, эти Советы, а завтра их не будет. Понятно тебе?

Пиалче только плечами пожала.

— На чужое богатство позарились! — негодовал Мигыта. — Кто его им даром уступит? Никто! Понять надо, республика окружена. Скоро ей конец. Белые займут Казань. Уж тогда мы ихнюю власть в порошок сотрем. И несдобровать тогда ни Йывану, ни Янису.

Пиалче слушала не перебивая. Да она и сказать-то ничего не могла. Побаивалась Мигыту. Скажешь что-нибудь не так. Лучше семь раз отмерь, один отрежь. Лихорадочно соображала она: «Зачем он пришел? Что ему здесь надо? Видно, нечего ждать от него хорошего. Но как сделать, чтобы он замолчал?»

Омерзительна была Пиалче самодовольная улыбка Мигыты, его тихо журчащий голос... «Зачем все-таки он явился? Чего ему от меня надо? Есть же у него какая-то цель?»

Напрасно Пиалче искала ответы на вопросы, которые приходили ей на ум. Молодой женщине было трудно разгадать намерения самодовольного лесопромышленника, упивающегося собственной речью. Было очевидно, что пожаловал он не случайно. Но все же, какова его цель? Задать вопрос ему она не посмеет. Выставить за дверь — не может. Ведь она — не хозяйка в доме, ее приютили добрые люди. А вдруг она чем-то им навредит? Резкость может не понравиться матери Йывана. А может, он с добрым намерением пришел... Хозяевам помочь хочет... Но зачем тогда его злые слова против Яниса и Йывана?! Против Советской власти!

В голове Пиалче все спуталось. Ей стало казаться, что она попала в невидимые тиски. И они ее сжимают, сжимают... А вырваться нет сил. «Господи, хоть бы пришел кто-нибудь!»

Тревога Пиалче росла с каждой минутой. Мигыта тем временем вел себя в избе как хозяин. Он выдвинул стул на середину избы, развалился, широко расставив ноги. Внимательно все осматривал, словно проверял — все ли на месте, все ли в порядке. Вынул из кармана серебряный портсигар, нажал указательным пальцем на кнопку, крышка подскочила, он взял папиросу, закурил.

— Как здоровье твоей дочери? — вдруг перевел он разговор.

— Слава богу, — ответила Пиалче.

— А как ее зовут?

— Лаймой.

— Лайма? — удивился он.

— Да, Лайма.

— А что это за имя?

— Янис так назвал дочку. Латышское оно. А по-нашему, Пиалче.

— Значит, и ты — Пиалче, и твоя дочь — Пиалче?

— А что Вас удивляет?

— Да нет, не удивляет... Почему одинаково?

Мигыта встал со стула, бросил папиросу в лохань, подошел к спящей малышке, приоткрыл покрывало, улыбнулся.

— Пусть спит, не трогайте ее, — сказала Пиалче.

— Не тревожься, дорогая, ей я ничего дурного не сделаю. Вот покрывало поправил, чтобы ей хорошо дышалось. Пусть себе спит! Говорят, ребенок растет во сне.

— Если бы ребенку нужен был только сон, было бы легче его вырастить! — сказала Пиалче.

— Понимаю, тебе одной трудно с ребенком. Но, думается, есть выход. Я бы тебе помог.

— Я уж сама, Мигыта Гаврилыч, подниму ее на ноги! Как-нибудь обойдусь без посторонней помощи.

— Зря ты так говоришь, я очень люблю детей. Были бы они у меня, на руках бы носил... Я вообще людей люблю.

«На руках бы носил... Ну и хитер, — подумала Пиалче. Сразу сжалось сердце. — Если бы ты любил людей, не погубил бы Сандай — ведь ей чуть больше шестнадцати было. А разве ты только Сандай довел до смерти, разве только ее сделал несчастной? Почти все твои прислуги тобой осрамлены! И Анюта чуть не покончила с собой. А скольких разорил ты? И сейчас, душегуб, о своей любви к детям болтаешь...»

— Ей-богу, носил бы на руках, — снова повторил Мигыта.

— Как же у Вас язык поворачивается, Мигыта Гаврилыч, говорить о любви к детям! — неожиданно вырвалось у Пиалче.

— А что, неправда?..

— По-моему, неправда...

— Ошибаешься, дорогая. Я детей люблю...

Мигыта прочитал мысли Пиалче, но виду не подал. Он продолжал показывать свою нежность к ребенку.

Обычно, если кто-нибудь смотрит на спящего ребенка, он обязательно пошевелится или проснется. И маленькая Лайма тоже забеспокоилась. Подняла ручку к глазам, принялась тереть веки. Открыла глазки, с удивлением посмотрела на незнакомого. Внимательно, даже не мигая. Была очень недовольна — сморщила личико.

Пиалче подошла к люльке, откинула одеяльце, взяла дочурку на руки.

— Вылитая мать, — подобострастно сказал Мигыта.

— Я же ее родила, — резко вымолвила Пиалче, опускаясь на стул. — На кого же быть ребенку похожим?!

— Очень хорошенькая, но жалеть ее надо, — озабоченно проговорил Мигыта.

Пиалче рассердилась:

— Это еще почему?

— Сиротка она, несчастная.

— Как это — сиротка? — вспыхнула молодая женщина. — Откуда Вы взяли?! «Может, с Янисом что случилось?» — вдруг промелькнула мысль.

— Отец же в Советах. Как не быть малютке сироткой!..

Пиалче облегченно вздохнула. Значит, жив и здоров, раз в Советах. И, может, скоро вернется.

— Жизнь уладится, и наш папа будет дома, — глядя на дочку, вымолвила Пиалче.

Митыта насмешливо улыбнулся.

— Теперь он сюда не вернется! Бежать ему придется как зайцу. Говорю совершенно точно: Советам скоро будет каюк. А при другой власти ему тут не жить. Хочешь, не хочешь, вдовушкой останешься век вековать. Чем так жить и мучиться, вышла бы лучше за меня замуж, — неожиданно предложил Мигыта. Он коршуном наклонился над Пиалче, дышал ей прямо в лицо. — Всему моему добру хозяйкой станешь. Без горя, без муки будешь жить. Ни в чем нужды не знать. Я давно о тебе думаю. Не зря же после всеобщего моления в гости к себе пригласил, аль не помнишь? Тогда еще решил на тебе жениться. Пойми, я богато живу, всего у меня вдоволь. Одеваться будешь, как царица, есть-пить на золоте, серебре. Барыней станешь. Будете обе счастливы: ты и маленькая Пиалче. Забудь своего Яниса. Слышишь, забудь! Какой толк от него? Ну, скажи, что хорошего он может для вас сделать? Пойми, от него польза, как от козла молока.

Пиалче молчала, словно громом пораженная, еле сдерживалась, чтобы не обругать Мигыту. Ей не хотелось явной ссоры, но в душе поднималось презрение и ненависть к этому негодяю. Пиалче внутренне собралась, поднялась со стула, положила Лайму в кроватку.