Моление тянулось часа два. Для кого-то пробежали они как мгновенье, некоторые устали. Но в основном все остались довольными — и жрецы и народ. Все-таки выполнили обряд. А вдруг поможет?!

— Теперь остается нам лишь ждать милости божьей, — переговаривались между собою люди.

Костер догорал. Молодежь разбежалась по домам. Возле пылающих еще угольков остались лишь жрецы да старцы.

Празднично было на душе у каждого. Приглашали друг друга в гости — просили отведать блинков и свежего кваску. Таков уж обычай — этому учили жрецы. Все вроде становились равными — и богатые и бедные. Никаких ссор в этот день затевать нельзя.

— Грех! — говорили жрецы.

На молении был Каврий, приехал с завода и Мигыта, который частыми посещениями отцу не надоедал. И они молились вместе с другими: просили у бога денег побольше, спроса на товар и долгие лета.

Мигыта овдовел. Умерла его жена Серафима Васильевна. Это она в свое время помогла ему стать лесопромышленником. Теперь богаче его тут и не найдешь. А Серафиму Васильевну уже забыли. Здесь она при жизни появлялась редко, а муженек был рад век ее не видеть.

Мигыта задержался у дома своего отца. Мимо шли тетушка Овыча, Оксий и Пиалче. Они оживленно переговаривались, делились впечатлениями.

— Почему же вы нас минуете? — крикнул им Мигыта. — Заходите в гости — попить кваску праздничного, блина священного отведать!

Тетушка Овыча сбавила шаг, удивленная неожиданным приглашением.

— Благодарим! — отозвалась она.

— Спасибо! — сказала Сксий.

Мигыта благодушно улыбался:

— Потом скажете спасибо! Нехорошо в такой праздник мимо проходить, раз приглашают. Заходите!

— Заходите, заходите, — любезно вторил ему Каврий.

Неловко было отказываться. И отец, и сын ласково улыбались. И не чувствовали женщины в их словах притворства или хитрости.

В доме встретили гостей приветливо. Служанки мигом собрали на стол. Чего только там не было! Пиалче невольно вспомнила праздники у помещика Еремея, которые он в свое время не раз устраивал на глазах челяди. Мигыта и Каврий явно подражали сбежавшему барину.

— С божьей помощью теперь война кончится, и мужики вернутся! — говорили старики после всеобщего моления.

Но и война, разумеется, не кончилась, и мужики не возвращались в свои дома, и жизнь в деревне нисколько не улучшалась. Наоборот, с каждым днем становилась все тяжелей. А у многих вместе с теми священными молебственными блинами и мука в доме кончилась.

Да, радости ничего не сулило. Куда ни бросишь взгляд — всюду горе да печали. По дворам ходят нищие с котомками, надеясь, что им подадут хоть корочку хлеба. Но и крошки не перепадает. В избах хоть шаром покати.

Где голод, там и болезни. Взрослые еще как-то переносили лишения. А дети... Дня не проходило без похорон. Смерть косила людей не только на фронте. И здесь, вдали от пуль и снарядов, гибли люди. В деревнях — падеж скота от бескормицы. В закромах не осталось зерна далее для весеннего сева. Страшно людям думать о будущем! Стиснуть зубы и ждать голодной смерти? Где же выход из этого ада?..

Оставалось прибегнуть к милости богатеев. Снова крестьянам Нурвела пришлось кланяться Каврию, надеяться на помощь Красноголового Полата, вспомнить Янлыка Андрея...

Богатеи почувствовали себя властелинами, разговаривать с разорившимися односельчанами не хотели. Затаили злобу после неудавшегося передела земли. А уж коли и соглашались ссудить зерном, то заранее уговаривались — после сбора половину урожая им — за помощь. Других условий не принимали.

Поняли крестьяне — всеобщее молебствие не помогло и тут. И пуще прежнего засомневались в пользе от богов.

Тетушка Овыча засеяла свое поле, призаняв зерна и пообещав осенью расплатиться. А жене Федора Кузнеца — тетушке Онисе — отказано. Никто из богачей не протянул ей руку помощи. Да еще и посмеялись вдобавок.

Пришла она к Каврию.

— Эх, Ониса, Ониса! — с издевкой сказал он, закатывая глаза. — Не знаю даже, что тебе сказать! Прошлый год из-за раздела земли бунт подняла. Земли тебе не хватало? Говорил же тогда: не плюй в колодец — пригодится воды напиться. Вот так и получилось. Люди, которых ты поносила, стали тебе нужны. А ты их ругала на чем свет стоит. Нехорошо! Нехорошо! Вот пришлось тебе ко мне прийти сейчас. Меня же умоляешь, от меня помощи ждешь. Какая же ты все-таки глупая баба! Теперь тебе и своя-то земля не нужна...

Ониса смирила гордыню.

— Спасибо за добрые слова, — сказала она, вместо того чтобы вступить в спор.

— Не торопись, не торопись! — остановил ее Каврий. — Ты права, я добрый, худа не желаю даже врагам... Ты отдай мне свой надел. Тогда зерна тебе дам.

Ониса опешила от такой прямой наглости.

— А сколько дашь-то? Земля там больно хорошая.

— Да уж не обижу. Отсыплю, чтобы тебе до нового урожая хватило.

— Подавись ты своим зерном! — не выдержав, вскипела женщина. — Пусть оно в твоем горле застрянет!

Тетушка Ониса продала корову, как раз когда она доилась и была единственной кормилицей. Купила на эти деньги зерно и засеяла поле.

Многие же земли в Нурвеле остались невспаханными. Миновала весна. Наступило лето, за ним — непогожая, суровая осень. Но вместе с мокрым, холодным снегом вдруг пахнуло теплом: добрая весть прилетела в эти края. В Петрограде свершилась революция, вся власть перешла в руки Советов. Дошли до Нурвела и Декреты новой власти. Один из них давал крестьянам землю.

Новость эту крестьяне встретили восторженно. Все ликовали.

И вдруг еще радость — начали возвращаться домой солдаты с фронта. В основном это были раненые. Те, кто мог держать оружие, перешли на сторону Советской власти и теперь воевали за нее.

Объявился дома и муж тетушкн Онисы — Федор Кузнец. Он участвовал в штурме Зимнего, потом воевал под Псковом. Там он был тяжело ранен и теперь вот вернулся в родную деревню.

Не прошло и двух недель, как его, знающего и почитающего все новое, избрали старшим по селу. Вот и стал Федор Кузнец руководителем Советской власти в деревне.

Дни бежали. Холодную зиму сменила весна — добрая долгожданная весна, весна 1918 года, весна новой жизни.

В одно ясное весеннее утро деревня была разбужена ударами колокола. Все встревожились. Народ стекался к церковной площади. Каждый пытался узнать, в чем дело, спрашивали друг друга, но никто толком не мог ответить. Люди сгрудились возле церкви, так и не выяснив, почему их созвали набатом. Переговаривались, высказывали разные предположения, прикидывали — к добру это или к дурной вести. На улице, ведущей к площади, показался Федор Кузнец. Рядом с ним шагал человек в кожаной тужурке, с виду незнакомый.

— Кто это?

Тетушка Овыча всмотрелась в приезжего.

— Да это же Сапай! — узнала она.

Толпа зашумела.

— Вот это да!

— Откуда он взялся?

— Какую-то весть привез, видать.

— А что беспокоиться? — задал кто-то вопрос. — Ничего плохого!

— А ты откуда знаешь?

— Да подыми глаза! Сам дядюшка Тойгизя в колокол бьет.

Вышел вперед Красноголовый Полат.

— Не иначе Сапай явился для своих подати собирать, — ухмыльнулся он. — Новую-то власть кормить надо!

— Поди, снова хлеб им понадобился! — громко вздохнул Каврий, тоже чуть выдвинувшись вперед. — Или скотина...

Янлык Андрей скорчил гримасу, показал кукиш:

— Вот им вместо хлеба...

— Не дадим — и баста, — подытожил Каврий.

Крестьяне с интересом и волнением ждали, что будет дальше. Все молчали. Даже шепотом не переговаривались. Сапай поздоровался со всеми. Одному жал руку, другого хлопал по спине, кое с кем перебросился словом-двумя, богатеев особо не выделял.

Церковный сторож с помощью добровольных помощников принес из избы стол, несколько табуреток. Федор Кузнец сел, оглядел собравшихся. Рядом занял место Сапай.

Федор уловил напряженность в воздухе, не мог придумать — как рассеять тревогу, успокоить односельчан. Большого опыта в такой работе у него еще не было. Он попытался улыбнуться, но улыбка не получилась — сказывалось волнение.