— Не мешайте работать землемеру!

— Разойдитесь по-доброму! — пытались уговорить их другие.

Но крестьянки шли напролом, не обращая внимания на угрозы и оружие. До схватки было недалеко. Старший стражник, посылая на головы очумелых баб проклятья, выхватил пистолет.

— Всех перестреляем! — пригрозил он.

Тетушка Ониса отчаянно схватила его за руку.

— Ты в нас стрелять хочешь?! — возмутилась она. — Враги убивают мужей и сыновей наших, а вы нас стрелять собираетесь? А ну, бабы, беритесь за дело!

Женщины, размахивая топорами, налетели на стражников. Те пытались стрелять вверх, но в лавине криков эти выстрелы никто не услышал. Завязалась драка. Богатеи не ожидали такой одержимости от баб — струсили малость и оставили поле боя. Стражники стрелять больше не решались, да и драться опасались.

К жительницам Нурвела присоединились крестьянки из других деревень. Толпа собралась огромная. На этот раз и старики приковыляли на поле. Каврий и другие словно в рот воды набрали, ни с кем не обсуждали события. Все будто надолго успокоилось. Но на этом не кончилось.

Несколько дней спустя зять Каврия взялся собирать зерно и домашний окот для нужд армии. Разные люди есть на свете. Иной крестьянин, чей сын или брат на фронте, все отдаст ради победы. Мать Йывана, например, добровольно сдала последнюю овцу.

— Может, сыну попадет хоть кусочек баранины!

Помогать зятю взялся и Каврий. И как всегда хитрил. Зайдет в избу, разговор начинает издалека, осторожно. Вспомнит сначала о доблестном русском воинстве, как оно храбро сражается. Сулит быструю победу.

— Вот я, к примеру, — начинает он, — с газетой не расстаюсь. Читаю все о войне. Нужно помогать нашим славным воинам, они бьются с ярым врагом за землю нашу.

Слушали Каврия всегда внимательно, говорил он складно, и слова его принимали за чистую монету. С тем же Каврий заявился и к тетушке Овыче, матери Йывана. Оксий дома не было.

— Вчера я читал в газете об одном нашем русском батальоне, который сражается на земле Балтики, — сказал он, потихоньку осматривая избу. — В латышском крае. Героически сражается тот батальон. Город твердо удерживает в руках. Никак не могут враги его захватить. Находят у стен себе могилы. И царю нашему батюшке честно служат солдаты...

— И мой сын, может, в тех же краях, — говорит тетушка Овыча. — Я то прошлый раз последнюю овечку ради него отдала.

— Все может быть, — сочувственно вздыхает Каврий. — И твой сын, а может, и муж Пиалче. Небось сам царь-батюшка восхищается их подвигами. Храбрые солдаты. Пусть бьют ненавистного врага. А мы по силе возможности будем им помогать. Да, надо им помогать, иначе нельзя. Бедняжки терпят и голод и холод. Ничего не скажешь, война! Мы-то здесь как-нибудь перетерпим, а им там каково? И народ об этом знает. Последнее, можно сказать, отдает... Я это лишь к слову говорю. Сама понимаешь, решать самой надо. Может, чем еще облегчишь жизнь сыну?

Где воюют Йыван и Янис, он не знал, все врал по вдохновению. Каврий всем говорил одно и то же, только подставлял другие имена, в зависимости от того, в какую избу заходил. Солдатскую мать убедить и заставить поверить — дело не хитрое. Умей лишь задеть в ее душе больное место — в огонь и в воду пойдет. Все сделает.

И тетушка Овыча после ухода гостя еще больше пригорюнилась.

— Окся, доченька, — завела она разговор, когда та прибежала домой. — Мы-то здесь живем, хлеб едим. А Йыван наш на фронте. Трудно ему. Голодает.

— А как мы можем помочь? Ведь овец уже отдали. Да и не попадет ничего нашему Йывану. Поверь уж мне.

— Телку, может, отдадим в казну?.. — не слушая возражений дочери, говорила тетушка Овыча.

— Сама, мама, знаешь, что делать. Я в твои дела не буду вмешиваться. Обидишься еще. Поступай, как душа тебе подсказывает. А я бы телки не отдавала...

— А брат-то?..

— А что брат? Думаешь, дойдет до него наша телка?..

Всю ночь размышляла тетушка Овыча над словами Каврия. «Отдать телушку или не отдавать?» — мучила ее мысль. Напоследок решила — прав Каврий, а не Оксий.

С восходом солнца тетушка Овыча повела телку в город. Идет, огорчается. Временами и Каврия поносит, и себя поругивает. «Ну чего уж тут! Сын в солдатах, а мне телку жаль...» А самой расставаться с телушкой тяжело. «Из нее корова вырастет... Молоко будет, масло. Оксий у меня худая — кожа да кости. А маленькая Пиалче? Кашу на воде придется варить. Может, зря я ее веду?» Всю дорогу мается тетушка Овыча. Вот и животина на нее жалобно смотрит. Ну, кто посоветует, что делать?!

Овыча дошла до перекрестка, остановилась. Сомнения душу раздирают. «Отдать или оставить?» Впереди показался человек, он быстро шел навстречу. «Кто это?» — не может сразу узнать тетушка Овыча.

— Тойгизя! — облегченно вздохнула она.

Дядюшка Тойгизя остановился.

— Куда ты, Овыча, так рано путь держишь? — спросил он.

— Вчера ко мне Каврий приходил, — начала она рассказывать, запинаясь. — О сыне моем с ним толковали. Трудно моему Йывану, очень трудно. Мы-то проживем как-нибудь, а как он там?

— Милая моя, всем нелегко, — согласился дядюшка Тойгизя. — Куда же ты свою телку тащишь? — вдруг спросил он.

Старушка отвела глаза.

— В казну веду. Коли не сын, хоть другие солдаты подкормятся.

Она смолкла под изучающим взглядом Тойгизи. Старик посмотрел на телку, снова перевел взгляд на Овычу. Ее удивила суровость, проступившая на его обычно таком добродушном лице. Несколько мгновений оба молчали.

— Как я вижу, печешься ты о своем сыне, — заговорил Тойгизя. — Правильно делаешь! Ежели не матери, кому же беспокоиться! Но вот что я думаю: попадет ли телка к солдатам?

— Как не попадет?..

— А ты раскинь мозгами...

— Всю ночь не спала, все думала и думала.

— Вот ты меня послушай, не солдатам ты ее ведешь.

— А кому же?

— Каврию! Чтобы тот, нажравшись, лопнул! Как это ты не понимаешь? Что, тебе его повадки не ведомы?

— Ума не приложу, что ты говоришь.

Тойгизя вдруг не на шутку рассердился.

— Немедля возвращайся обратно! И телка чтобы у тебя оставалась, кто бы тебе голову не морочил. Дожила до седых волос, а разобраться не можешь, где ложь, а где правда. Обманывает тебя Каврий. Нажиться на тебе хочет.

Овыча выслушала Тойгизю, не поднимая глаз. Молча погнала телушку к дому.

...Жить становилось все труднее. Народ пытался найти путь к избавлению от бед. И тут подняли голову затаившиеся было жрецы. Они стали уговаривать измученных нуждой крестьян: надо обратиться к старым богам за помощью. Давно уже забыли в деревнях о молебствиях и жертвоприношениях. И мало кто — кроме выживших из ума стариков и старух — верил, что обращение к богам облегчит жизнь, пошлет помощь, прекратит войну.

Долго жрецы уговаривали крестьян принять участие в мер кумалмаше^[7]. Жрецы собрались и советовались между собой, как все обставить. Близилась страстная предпасхальная пятница.

Жрецы обходили все близлежащие деревни, приглашали крестьян собраться в пятницу на зеленой поляне возле деревни Нурвел.

Охотников сначала находилось немного, но потом, уступив настойчивым просьбам жрецов, многие крестьяне решили прийти на это моление. Утопающий за соломинку хватается. Авось хуже не будет.

Жрецы наказывали крестьянам приготовиться заранее. Каждый участник обязан был рано утром вымыться в бане, надеть белую одежду. На поляну явиться со свежеиспеченными блинами, иначе от обряда не будет толку.

Мука у многих кончилась. И с более состоятельных жрецы собрали для бедных муку и солод. Раздавали неимущим — с пустыми руками приходить на моление грех.

В стародавние времена на кумалмаш женщины не допускались. Участвовали лишь мужчины. Теперь было сделано исключение — да получилось оно само собой — ведь здоровых мужчин по деревням не осталось.

Условия оставались прежние — все должны помыться, быть в чистой одежде. Больным надлежало оставаться дома. Они могли распространить всякие недуги.