Из края забрали в солдаты почти всех мужчин. Хозяйство вели женщины, дети и старики — для них это был непосильный труд. Вокруг появилось много пустующей земли, и на ней теперь рос бурьян. Не было возможности вовремя вспахать, засеять, да и семян не оставалось — все зерно шло в пищу: голод одолевал крестьянские семьи.
Лошадей уводили насильно — они были нужны армии. Во внимание не принимали, есть ли лошадь в хозяйстве или нет. Если нет, купишь. Заплатишь хозяину десять рублей за лошадь и на ней же явишься по вызову. Деревня осталась без тягловой силы.
Да и весь остальной скот власти угоняли на нужды фронта. Живи, как хочешь! В редких хозяйствах остался хлеб и скот. И несчастья, и трудная жизнь шли на пользу богатым — они наживались на горестях неимущих.
Крестьяне бросали насиженные гнезда и шли куда глаза глядят. Только немногих Мигыта нанял на завод и от зари до зари заставлял работать, за кусок хлеба вынимая всю душу. Да и другие предприниматели пользовались подешевевшей рабочей силой.
Крестьянину ничего не достается даром. Бесплатно он не может даже привезти домой дров. А лес ему нужен не только для тепла, ему нужны доски в хозяйстве — дома-то деревянные и требуют то здесь, то там ремонта.
На стыке между Ветлугой и Волгой стало очень плохо с бревнами, досками и тесом, хотя леса там шумели по-прежнему. Они целиком перешли в руки промышленников. Иной хозяин ничего не оставляет после вырубки, все подбирает, все переводит в деньги. И Мигыта не отставал от остальных. Даже обрезки увозили на его завод.
Народ начал понемногу поднимать голову. Крестьяне принялись самовольно рубить леса. Какие там крестьяне?! Мужчины-то почти все были на фронте. За дело принялись женщины да дряхлые старики.
Солдатки из деревни Тумер, чьи мужья несколько лет назад горой встали на защиту священной дубовой рощи, и вовсе осмелели. Напропалую рубили деревья, отвозили бревна домой, дети собирали хворост. Прибывшие в деревню стражники оказались не в силах помешать крестьянам, пытавшимся хоть немного облегчить жизнь своих семей. А одного из лесников Мигыты, вставшего на защиту добра своего хозяина, чуть не убили.
В деревне Мигыты творилось невообразимое — кулаки и богатеи, откупившиеся от фронта, стали делить меж собой лучшие земли, принадлежавшие общине. А закоперщиком оказался отец Мигыты — Каврий. К нему присоединился его зять, Янлык Андрей, и Красноголовый Полат.
По их вызову из Царевококшайска прибыл землемер. Приступили к дележу. Крестьяне негодовали, сопротивлялись, женщины и старики тревожились.
— Что это такое, а? Что делается?! — возмущались солдатки. — Наши мужья на фронте бьются, а эти землю делят!
Жена Федора Кузнеца, тетушка Ониса, потихоньку поднялась на колокольню и давай трезвонить во все колокола. Все, заслышав набат, сбегаются к церкви. Батюшка в тревоге пытается помешать. Но и он отступает перед женщинами. Какие-то озорницы схватили его за длинные волосы и не дают шагу шагнуть.
Кричит батюшка в гневе, пугает прихожан. На его протест никто внимания не обращает.
— Бога побойтесь! — взывает священник, тряся головой.
— Тебя самого бог покарает! — пообещала женщина из толпы.
Сбежалась вся деревня — и стар и мал. Набат прекратился.
— Сельчане, что вы стоите как истуканы? — крикнула тетушка Ониса, спустившись с колокольни. — Мужья и сыновья ваши, как и мой Федор, на фронте! А другие уже сложили головы за царя-батюшку. Остались мы и без лошадей, и без окота, и без хлеба! Все у нас забрали и вывезли. Пора бы и обожраться. Теперь наши земли делят меж собой! Что это такое, а?! С сумой идти?
— И то правда, не умирать же нам с голоду! — послышался звонкий женский выкрик. — Молодец, тетушка Ониса! Чего же это мы, бабоньки, издеваться над собой позволяем?
Голоса слились в едином возмущенном крике.
— Не отдадим мы свои земли!
— Коль решили не отдавать, пошли! — призывала Ониса. — Ну, что я говорю, пошли! За топоры беритесь!
Поднялся шум, все что-то кричали. Женщины схватили вилы, грабли и, громко голося, двинулись в поле. Вместе со всеми шагали мать и сестра Йывана. И Пиалче держалась возле.
Вот они прошли деревню. Шагали сплоченно, и сколько ненависти выражали их лица! Ни одна женщина не оставалась равнодушной. Злость сказывалась и в резких движениях. Попадись на дороге Каврий — разорвут! Крестьянки издали увидели небольшую группу людей, стоявших посреди поля.
— Вот они, ироды! — крикнула Ониса.
Крик ее подхватили другие:
— Мироеды!
Они бросились вперед, размахивая граблями и топорами. Старики мало-помалу отставали и издали наблюдали за расшумевшимися, взбунтовавшимися женщинами. Все, кто был на поле, с удивлением глядели на приближающихся разъяренных крестьянок. Понимая, что дело оборачивается худо, землемер бросился к тарантасу. Кучер тронул лошадей, и землемера как ветром сдуло.
— Куда вы?! — кричал вслед становой пристав. — Пока я тут, не посмеют нарушить порядок!
Но его слова повисли в облаке густой дорожной пыли. А толпа все наступала. Не очень-то уверенно чувствовали себя деревенские богачи — наоборот, встревожились. Да и нельзя было не испугаться, ведь разъяренная толпа все могла смести на своем пути. Грабли, вилы, топоры угрожающе поблескивали в руках женщин.
Пристав нервно подергивал плечами. Он изо всех сил старался казаться невозмутимым, но скрыть страха не смог — лицо его исказилось.
Красноголовый Полат стал багровым, щеки его слились с цветом волос. Каврий, наоборот, побледнел, как гриб на солнце. Зять его пятился назад, видно, он только выбирал удобную минуту, чтобы сбежать. Один Янлык Андрей оставался спокойным, он впился глазами в надвигающуюся толпу, и было видно, что он люто зол и отступать не собирается.
Пристав во что бы то ни стало хотел удержать богачей от бегства.
— Сейчас мы их усмирим! — воскликнул он не совсем уверенно.
Толпа словно ураган устремилась вперед, настойчиво и смело. Каждого, наблюдавшего это шествие, охватывал страх. Пристав собрал свои последние силы. Поборов испуг и волнение, он медленно двинулся наперерез крестьянкам.
— Остановитесь! — крикнул он. — Ни шагу дальше!
Но его слова только подлили масла в огонь. Толпа наступала столь же решительно, как раньше. И пристав невольно попятился. Богачи топтались на месте. Тетушка Ониса выскочила вперед.
— Умрем, а землю не отдадим! — крикнула она, потрясая топором.
— Всех перебьем! — поддержали ее из толпы.
— Убьют, пожалуй! — растерянно пробормотал кто-то из богачей.
Они дрогнули и бросились бежать прочь. Пристав хотел что-то оказать, но передумал и помчался за ними.
— Дармоеды!
— Кровопийцы!
Женщины остановились, несколько поуспокоились, осмотрелись. Тетушка Ониса с трудом подняла приготовленный столб для межи, взвалила его на плечи и бросила в глубокий овраг, заросший кустарником. Женщины молча наблюдали за ней — чувствовали, что на сей раз передел земли не удался. Но надолго ли? Они разошлись, а богачи решили действовать. Вместе со становым приставом они прямо с поля уехали в Царевококшайск.
Спустя недели две в деревню Нурвел прибыла конная и пешая стража, всего человек тридцать. Принялись ходить по дворам, чтобы узнать, кто зачинщик бунта. Но выяснить им ничего не удалось. Женщины отшучивались или помалкивали.
Вдруг снова зазвонил церковный колокол. На этот раз батюшка даже не сопротивлялся: дал волю озлобленным крестьянкам.
Народ снова сбежался к церкви. И на этот раз командовала тетушка Ониса.
— А ну, помолчите! — распорядилась она. — Слушайте! Снова богачи в поле, снова приступили они к дележу земли. Теперь они уж пустят в ход силу. Недаром стражников нагнали.
— Не отдадим земли! — громче всех раздался голос сестры Йывана.
— Не отдадим! — подхватили другие.
Женщины снова всей деревней двинулись в поле, прихватив топоры и вилы. Стражники, оставшиеся соблюдать порядок, пытались преградить путь. Старший по чину строго распорядился:
