Коли цветы пышные, радуют своим видом — значит, хозяйка не забывает поливать клумбу, ухаживает за хрупкими, нежными растениями. Девушки сажают цветы также вдоль дорожек, а порой возле домов выращивают хмель. Хмель быстро растет, окутывает стены пушистой зеленью. А на зелени сияют золотые гроздья.
Йыван медленно подошел к клумбе. И ему показалось, что цветы дарят ему силы — и нога меньше болит, и голова не так кружится. Йыван молча любуется цветами.
Гладиолусы — как разноцветные шпаги. Создала же природа такую красоту! А что за прелесть Зайга! Она возле цветов еще краше. Словно фея из сказки. Вот легонько поглаживает еще не расцветшие бутоны гладиолусов и что-то вполголоса шепчет при этом.
— Мать сажала, а ты любуешься, — засмеялся Йыван.
Девушка шутя надула губы.
— Я сама сажала. Мои цветы в твою честь растут, — сказала она, но, подумав над своими словами, которые так внезапно вырвались, покраснела. Йыван широко улыбнулся. Он вновь залюбовался девушкой, ему казалось — никогда и нигде не видел он такой красавицы. На ее платье — тоже цветы, она улыбается, и губы кажутся алыми лепестками. Словно перед Йываном не та девушка, что ухаживала за ним многие дни и ночи, а сама королева цветов. Чачавий — так ее имя звучит по-марийски. Йыван никак не мог отвести взгляда от лица Зайги. И даже чуточку побледнел.
— Что с тобой, Йыван? — испуганно спросила девушка.
Он опустил глаза:
— Так, ничего.
Сердце его забилось так гулко, что ему показалось — девушка слышит его перестук. Но почему-то он не смог вымолвить ни слова.
Зайга сорвала огромный красный георгин и подала Йывану. А тот все не мог отвести глаз от ее лица. Девушка растерялась, не понимая, что с ним.
— Тебе плохо, Йыван? Принести воды?
— Что ты, что ты, — произнес он вполголоса. — Зайга, ты волшебница, — сказал он, еще больше смутился и опустил голову.
— Волшебница? — удивленно переспросила она. — Да неправда это!
— Как же это может быть неправдой?
— Меня еще никто так не называл.
— Я готов повторить это сто раз, всю жизнь готов повторять...
Зайга вспыхнула. Она близко подошла к Йывану, поцеловала его и тут же убежала — выскочила за ворота...
Йыван не отрываясь смотрел ей вслед. Поежился, будто озноб прошел по телу: «Что такое?»
Голова у него кружилась, словно он опьянел от запаха цветов. Ах, как хотелось ему догнать девушку и поцеловать ее! Но проклятая нога... А Зайга бежала к озеру, словно летела на невидимых крыльях. Лицо ее пылало, на губах трепетала невольная улыбка.
Йыван пришел в себя от вопроса дядюшки Мартыня, вышедшего из мастерской с какой-то деревянной фигуркой в руках:
— Как себя чувствуешь, Йыван?
— Да вот, сижу... А хотелось бы бегать...
Дядюшка Мартынь удивился странному ответу, но виду не подал.
— А Зайга где? — спросил он.
— Зайга? Она там. — Йыван показал в сторону озера.
— Что ей там делать? Все чего-нибудь придумает, егоза. А ты посмотри, что я вырезал.
Йыван взял фигурку богатыря, разящего мечом двуглавого дракона.
— Кто это? — любуясь искусной работой, спросил Йыван.
— Угадай, — предложил старик, хитро прищурившись.
— Онар, — не задумываясь, сказал Йыван. — Это — Онар. Так зовут у нас великана-силача. Он всегда выступает против всякой нечисти. И выходит победителем. Говорят, он сейчас лежит в земле, набирается сил, отдыхает. Но скоро его разбудят, а когда он проснется и позовут на бой — он сразу откликнется. И конец войне! Ну что же, не узнал я? — спросил он. — Онаром его зовут. А у вас-то его по-другому величают.
Старик утвердительно кивнул.
— Лачплесис. Его выкормила медведица. Он пил ее молоко, пока не вырос. Вот от этого-то медвежьего молока он и стал таким сильным.
— Ну, о Лачплесисе я не раз слышал. Мне Янис впервые о нем поведал.
— У вас — Онар, у нас — Лачплесис. Он, как и ваш Онар, любого победит. Скоро все богатыри соединятся воедино — и наступит конец войне.
Йыван внимательно рассматривал фигурку, то приближая ее к глазам, то отводя руку подальше.
— Ты еще не все видел, — сказал старик и направился в свою мастерскую. Вскоре вышел с другой деревянной фигуркой в руках. — А это кто, как ты думаешь? — спросил он, протягивая ее удивленному Йывану.
— Это перке юмо! — воскликнул Йыван, глядя на старца, сидевшего на коне с искусно вырезанным длинным бичом в руках.
— Бич-молния, — пояснил Мартынь, дотронувшись до хрупкого изваяния. — Как много общего в наших сказаниях! Так ты говоришь — перке юмо?!
— Перке юмо, — повторил Йыван. — Он главный бог. Его очень почитают в народе, о Перке юмо у нас знает каждый.
— И он у нас такой же, — улыбнулся дядюшка Мартынь. — Только перконсом зовут.
— Интересно, — Йыван тоже заулыбался. — Вы говорите Перконс, а мы перке юмо.
— Нравится? — спросил старик.
— Нравится.
— Коли нравится, дарю. Покажешь, когда вернешься в свой край, своим друзьям. Далеко от нас ваши земли, а вот, повторяю, сказания у нас очень схожи.
Йыван осторожно взял деревянную игрушку.
— Спасибо за подарок, дядюшка Мартынь. Спасибо за любовь.
«Как быть? Что делать? — размышлял Йыван ночью. — Говорю я с дядюшкой Мартынем, но все что-то не о том. Знает ли он, что народ — весь народ — недоволен тем, что творится кругом. Что солдатам обрыдла эта никому не нужная война. Что в деревнях — у нас, по крайней мере, — богачи все захватывают себе, а беднота ведет жалкую жизнь. Нищета... Порой голод... Бесправие...» Так хотелось Йывану известить родных Яниса о том, что их сын с большевиками связан, что он где-то за свободу бьется. Но как поговорить об этом с отцом Зайги? Поймет ли?
А дядюшку Мартына мучила мысль: «Знает ли Йыван, что есть еще русский Лачплесис, о котором говорил учитель? Если знает, почему молчит? Пересказывает сны и сказки, а о главном помалкивает. Ведь он был в большом мире и не мог не слышать о живом Лачплесисе. Почему-то в своей тетрадке ни разу не упомянул...»
...Северный ветер сорвал с деревьев зеленый, пышный наряд. Погибли цветы, на траве густым слоем лежал иней. Наконец землю покрыл белый пушистый снег. Теперь далеко до тепла. Порой кружит метель, разбрасывая белые хлопья, а мороз сковывает землю все крепче, все круче. На смену декабрю пришел январь. Йыван увереннее передвигался на костылях по комнатам, потом дядюшка Мартынь заменил ему костыли палкой. Дни шли в разговорах о стихающей войне, о будущей весне. Только все, и Йыван, и семья дядюшки Мартына, избегали называть имя Яниса.
Однажды, когда немножко отпустил мороз, но еще свирепствовал ветер, а с неба сыпался колкий снег, в дом к дядюшке Мартыню нежданно заявился Ян Алексеевич.
— О боже! Ты откуда взялся? Давненько тебя видно не было. Ну, заходи, заходи, — Мартынь приветливо встретил гостя.
— Я принес тебе радостную весть, — сказал учитель. — Читай...
Дядюшка Мартынь взял бумагу.
— Манифест Российской социал-демократической партии ко всем народам России! — прочел он вслух.
— Царя свергли! — перебил его Ян Алексеевич. — Власть перешла в руки Временного правительства. Ну, читай, читай...
— Да как к тебе эта бумага попала? — удивился дядюшка Мартынь.
— Выходит, не напрасно бродил я по свету столько времени, — усмехнулся учитель. — Не спрашивай — кто и откуда, ты читай... А ты утверждал — нет Лачплесиса! Есть он.
Дядюшка Мартынь, надев очки, пробежал глазами строчки. Бумага шелестела в его дрожащих руках.
Глава тринадцатая
Кирилл Иваныч давно исчез из этих мест, а куда — никто толком сказать не мог. Говорили, что дядюшка Тойгизя должен знать об этом, но тот помалкивал. Только давал всем дельные советы.
Дядюшка Тойгизя и раньше знал многое. А теперь и подавно слыл знатоком. К нему в дом приходили люди, которые приносили такие вести, о чем другие и не слыхивали. Он был твердо уверен; война принесла марийцам, как и всем народам России, много горя.