Слушая печальные рассказы близких, Йыван только за голову хватался: что делать? чем помочь?

— А Кирилл Иваныч эту бумагу видел? — вдруг спросил Йыван у Пиалче.

— Их было две, — отозвалась Пиалче. — Одну он унес. А эту наказал беречь. Мало ли что — она еще и здесь, говорит, может сгодиться.

Йыван улыбнулся.

— Так я возьму листовку?

— Бери, Йыван, бери, коли нужда в том есть! — обрадовалась Пиалче. По правде сказать, она боялась держать ее у себя. Прослышать могут, тогда тюрьмы не миновать.

— А где сейчас дядюшка Тойгизя? — спросил Йыван после некоторого молчания.

— В лесу он! — вставила Оксий. — С неделю прошло, как ушел. И оповестить о тебе не сможем.

Йывану интересно узнать о своих знакомых.

— Мигыта и не думает воевать, — рассказывала Оксий. — Отец его постарел, сейчас в деревне живет, а сам Мигыта заводом управляет. Богатый дом себе отстроил на месте сгоревшего. Говорят, много золота накопил...

— А сын Булыгина в смутьянах ходит, — вмешалась Овыча. — Говорят, тюрьма ему стала родным домом. Будто домой к отцу совсем не приходит.

Йыван удивился:

— В каких смутьянах? Почему в тюрьме?

— А этого мы не знаем, — сказала Овыча, — Слышно, против отца пошел.

— И Сапай где-то здесь, в наших краях, — напомнила Пиалче о сыне Тойгизи. — Его много раз видели люди. И отца, поди, частенько навещает.

— Вот это новость! — обрадовался Йыван. — А как живет Казак Ямет?

— Да слыхали, он зачем-то в город подался уже недели две, — ответила мать. — И жена с ним уехала.

— Жаль, — сказал Йыван. — Повидать бы его хотелось.

— Хорошо, что такие добрые люди еще есть на свете, — сказала Пиалче.

Женщины рассказали, что и машинист по-прежнему работает на заводе, но сейчас он тоже в отъезде — отпросился у Мигыты якобы навестить родных. А Йыван-то знает, что никого из родственников у него нет. Видимо, тоже каким-то важным делом занят. Порадовался за Анюту. Она, оказывается, замуж вышла за Кория. И живут они теперь в Казани — в богатом доме служат. Корий — конюхом, а Анюта — в прислугах...

Утром вся деревня собралась в доме тетушки Овычи — многие справлялись у Йывана о своих, пытались узнать — не видел ли он там на фронте мужа, брата или сына.

Как темному крестьянину из глухой деревни объяснить, что встретиться на фронте почти невозможно. И каждого Йыван старался утешить добрым словом, но обманывать не обманывал: ни с кем из деревни Нурвел встретиться не довелось.

Оказалось, и Потап, и Федор Кузнец со дня на день тоже ждали повестки — их вот-вот призовут, хотя они оба уже далеко не молоды.

Йыван много рассказывал о виденном, пережитом. Односельчане слушали его затаив дыхание, с напряженными лицами. В этот глухой край плохо доходили вести о войне. Поэтому из деревенских мало кто знал положение на фронте.

Сам Каврий не удержался, пришел навестить Йывана в его небогатой избе. Забыл свою прошлую злость, а может, старик и притворился.

— Молодец, Йыван! — покровительственно сказал Каврий. — Смотрите-ка! Офицер! Каждый перед тобой шапку с головы стаскивать должен. Поклон первым отдавать как славному воину. Молодец!

Как быстро летит время! Йывану эти дни показались одним мгновением. Вот и опять народ собрался провожать Йывана в дальнюю дорогу. Снова причитания, снова слезы, будто отправляли офицера в последний путь.

А уж о тетушке Овыче и говорить нечего, слов не хватит выразить ее горе. Сердце ее словно надвое разрывается. Не верит она, что доживет до Йыванова возвращения и снова увидит его живого, бодрого, здорового. Домой ведь немногие возвращаются. Сколько гибнет в сражениях, ранеными остаются на поле боя, в плен попадают!

Каврий не удержался — велел запрячь в сани своего коня. Отвезти офицера до Казани вызвался Потап Исай.

— Прощай, мама! Прощай, милая сестричка! Прощайте, все соседи добрые! — крикнул Йыван, напоследок махнув рукой.

В ответ услышал плач, бессвязные выкрики.

— Если увидишь моего Яниса, передай от нас поклон! — отчетливо услышал Йыван голос Пиалче, пытавшейся догнать сани...

Далеко позади остался родной дом, но перед глазами Йывана все стоит картина прощания. Вновь и вновь видит он рыдающую мать, грустные глаза сестренки, бегущую за санями Пиалче. И жалость к женщинам переполняет сердце.

Приближался новый, 1916 год.

По уговору еще в Казани, в запасной полк Йыван и его товарищи должны были прибыть одновременно. Но один из них по какой-то причине не сдержал слова — в штаб явился на три дня раньше.

Когда собрались остальные, их встретили сурово.

— Вы из Казанской школы? — осведомился дежурный офицер.

— Так точно, из Казанской.

— Вас ждет гауптвахта! — разглядывая их документы, сообщил офицер.

Вновь прибывшие растерялись.

— Это на каком же основании?

— Возмущаться нечего. По собственной вине вы начинаете офицерскую службу с гауптвахты. Война идет, а вы прохлаждаться удумали, — объявил подошедший полковник.

Ни их оправдания, ни попытка объяснить суть дела не помогли. Полковник был неумолим: опоздавших на службу молодых офицеров арестовали на семь суток.

Офицер, который подвел товарищей, навестил их в первый же день.

— Простите меня, — сказал он после приветствия. — Я что-то перепутал и сделал глупость.

Сколь бы облегченными ни были условия на гауптвахте, сидеть там неприятно. Все трое осуждали товарища.

— Не ждали мы такого от тебя! — попрекнул один.

— Спасибо тебе, дорогой, за медвежью услугу! — сказал Йыван.

— Потом скажете спасибо! — улыбнулся тот. — Я за вами пришел, приглашаю всех в гости. Собирайтесь поскорее. Новый год будем встречать. Ну что смотрите так?

Арестованные замешкались с ответом. Потом быстрехонько привели себя в порядок и, повеселев, отправились на встречу Нового года.

Провинившийся приятель ввел их в дом. Вот диковина — девушки! Четыре девушки! А на столе расставлена закуска, стоят бутылки с вином. «Вот где рай-то!» — подумали про себя приглашенные.

Гостей своих хозяин тут же познакомил с девушками. Началось веселье, зазвучали шутки. А стрелки часов бегут и бегут вперед — их не остановить. Около двенадцати все подняли наполненные бокалы.

— Новый год на пороге, господа! — объявил хозяин.

Офицеры и девушки встали и сообща следили глазами за минутной стрелкой часов.

Вдруг ударил церковный колокол. Новый год вступил в свои права. Поздравив друг друга, разом выпили за счастье. Второй тост предложил Йыван — чтобы пришел конец безумной войне.

Вскоре каждый почувствовал себя свободнее, раскованнее. Офицеры наперебой любезничали с девушками — они оказались простыми, непритязательными. Йыван держался в стороне, но ему одна из девушек очень понравилась.

Разделились по парам. Поначалу Йывана смущала некоторая нескромность его подруги — он не привык к свободному обращению с женщинами. Но сдерживать себя был не в силах и ответил на поцелуй, поддался зовущему взгляду. Девушка с каждой минутой казалась ему все красивее, но и он вскоре осмелел, последовал примеру товарищей — обнял свою собеседницу за плечи. Она не сбросила руки, наоборот, прижалась к нему теснее. Ничего подобного с Йываном никогда не происходило. Любовная игра его увлекла. Друзья его, занятые своими девушками, на них никакого внимания не обращали. Только время от времени кто-нибудь из офицеров наполнял бокалы вином...

И вдруг Йыван уловил внутренний трепет, ощутив прилив нежности к своей случайной подруге. Свобода, вино, красивая женщина! Таких и снов-то он никогда не видел. Где-то в глубине души Йыван сознавал, что ведет себя не вполне порядочно. Но махнул на все рукой. Кто имеет право осуждать человека, столько раз смотревшего в лицо смерти?!

Долго веселились в ту ночь. Йывану, пожалуй, никогда не было так хорошо! Ушли куда-то все горести. Казалось, что и войны-то никакой нет...

На гауптвахту друзья вернулись утром. На их счастье, никто из начальства не узнал, как встретили Новый год арестованные молодые офицеры. Хорошее настроение у Йывана сохранялось во все дни ареста.