«Нет, тут дело не только в отъезде Яниса, — мелькнуло у Йывана в голове. — Какое новое горе свалилось на нашу семью».
Он медленно распряг лошадь. Тетушка Овыча обняла сына, посмотрела на него жалостливыми глазами.
— Да что случилось-то? — не выдержал Йыван.
— Тебе бумага пришла, — с трудом выговорила мать. — В солдаты тебя забирают. Из нашей округи несколько парней уходят. О войне слухи ползут. Слышь, сынок?
Йыван и вида не показал, как поразило его это известие. Он пытался успокоить женщин.
— Чего вы так убиваетесь-то! Все равно призовут — раньше или позже — не все ли одно? Никто вместо меня служить не станет. Так каждому молодому человеку суждено. Не на век же! Вернусь обратно. А войне откуда взяться? Разговоры одни.
Шутливый тон Йывана, его нарочитая веселость не могли разогнать печаль, нависшую над домом. И мать, и сестра, и Пиалче хлопотали вокруг него, но каждая старалась незаметно смахнуть слезу. Женщины так были подавлены горем, что даже не справились, как он проводил Яниса. Только Пиалче время от времени вопросительно поглядывала на Йывана.
Что ни говори, а нелегка разлука с любимым. Пиалче чувствовала себя осиротевшей, несмотря на заботу о ней всей семьи Йывана. Она казалась беспомощной, растерянной и даже подурневшей. По выражению ее лица было видно, что она не надеется на скорую встречу с Янисом.
А что ждет семью Йывана завтра? Он уедет на службу — три женщины останутся такими же несчастными. Но ничего не поделаешь. Отправляться надо немедленно. Повестка была получена в тот же день, когда Йыван и Янис тронулись в путь, только к вечеру. Немало прошло времени. Как бы за дезертира не приняли.
Йыван знал — забрали его в солдаты незаконно: нельзя единственного кормильца отнимать у семьи. Но с кем будешь спорить? Он участвовал в смуте, вот и хотят от него избавиться... А прав своих не докажешь. Куда, к кому идти бедняку марийцу? Кто его защитит? Придется подчиниться, хоть это и произвол властей. Йыван не открывал своих мыслей домашним — пусть думают, что так и надо.
Эх, разлука! Завтра — последний день дома, а потом... он должен оставить своих, может быть, навсегда. Как еще все повернется?! Если бы не ездил провожать друга, побродил бы но полям, лесам, успел бы проститься и с дальней родней, и с товарищами. Зашел бы к Кириллу Иванычу, сказал бы «до свиданья» Аннушке... Придется принимать дома всех разом. Успеют ли приготовиться, чтобы проводить его честь по чести? Кто думал, что ему предстоит быстрый отъезд?! Знать, так уж суждено! Не зря говорят — от судьбы не уйдешь.
Пиалче очень горевала. Ей было больно еще и потому, что она понимала: не поехал бы Йыван Яниса провожать, больше было бы у него времени на устройство домашних дел. Но пуще всего беспокоилась Пиалче о своей судьбе и о будущем младенце. Конечно, ей было тепло в доме родных Йывана. Но все-таки, как бы ни был он хорош, это — чужой угол. А у нее — ни кола,ни двора. Янис неизвестно как устроится. И когда за ней приедет? Что за судьба ее распроклятая — до каких же пор по чужим домам ютиться? То на помещика работала: летом на сеновале спала, зимой в каком-то сарае... Потом Казак Ямет сжалился. Хорошо, у него жена добрая... Все поняла... А теперь вот здесь... Думала, потерпит немного — заберет ее Янис к себе, и все у них будет хорошо. Да не тут-то было. Говорят: война будет, война!..
Стоит Йыван посреди двора задумчивый. Он хорошо знает — из армии даже в мирные годы домой скоро не возвращаются. Он здоровый, крепкий, к тому же грамотный. Такие везде будут нужны — и для дела, и для начальства.
Муторно было на душе у Йывана, хотя внешне он старался быть спокойным. Но мысли, одна тревожнее другой, неотвязно лезли в голову... Неужто и вправду война прикатит?
С Йываном приходили проститься и друзья его и просто соседи. Времени мало — все не могут пригласить рекрута к себе, угостить, как тут принято.
И еду, и питье — кто чем богат — приносят с собой. Ставят на столы во дворе. По народному поверью, рекрут должен попробовать хлеб-соль каждого гостя. Хлеб — святое дело! Хлеб — всему голова. Выше хлеба нет ничего на свете. В нем — твои труд и труд твоих односельчан. Полит он трудовым потом. Бережно надо к нему относиться, а уж коли тебя угощают — отказываться нельзя...
Поздно уже. Все провожающие зашли в избу к Йывану, попрощались, пожелали доброго пути. Теперь не скоро его увидят в родной деревне, да он и раньше редко бывал дома — то на одного богатея работал, то на другого.
Наконец все разошлись по домам. Тетушка Овыча и Оксий совсем не ложились, да и Пиалче не решилась соснуть. Всю ночь проговорили три женщины и будущий солдат. Мать наставляла сына — как жить в чужих краях, как вести себя. Йыван почтительно слушал материнское слово, хотя понимал, что учить заранее толку нет — все равно никто не мог знать, где он окажется, что от него потребуют. Сам же торопился дать советы по хозяйству. Оставить семью без наставлений Йыван не мог.
Теперь женщины должны будут кормить себя сами. А изба? Ведь всегда надо что-то поправить, подкрасить, вбить. Раньше он хоть и отлучался на месяцы, но, возвращаясь, успевал переделать все необходимое по дому, требующее мужских рук.
— Как вы без меня жить будете? Ума не приложу!
— Возвращайся скорее, вот и весь сказ, — смахнув слезу, сказала тетушка Овыча. — Уж как-нибудь проживем!
— Я стану помогать, — вымолвила Пиалче, так ничего определенного для себя не решив. — Только возвращайся!
Йыван лишь улыбнулся, как бы уверился, что все пойдет хорошо... Утром тетушка Овыча напекла блинов, поставила миску на стол. Зашел дядюшка Тойгизя. За ним потянулись и другие соседи.
Вскоре все собрались за столом, всех усадили. Дядюшка Тойгизя, по обычаю, перед едой малость помолился, прося у бога заступничества.
— О добрый, великий бог и ангелы, — с мольбой говорил он. — Верните к родному очагу Йывана живым и здоровым. — Старик хотел было продолжить, но не смог — язык не слушался от волнения. Справившись с собой, Тойгизя с трудом проговорил: — Слишком многих мне довелось потерять... — И заплакал, как ребенок. — Слишком многих и провожал на своем веку, — говорил он сквозь рыдания. — Встречать-то приходилось немногих... Эх, жизнь солдатская! Что тебя, Йыванка, ждет, один только бог ведает! Свидимся ли?
Все вокруг плакали, причитали. Глядя на них, и Йыван еле-еле сдерживал слезы. Он все время украдкой поглядывал на дверь, поджидал — может появится Кирилл Иваныч, а хорошо бы и Анюта. Не успел он с ней перемолвиться важными словами. Знакомство их было слишком коротким, но запомнил он ее ясные глаза, длинные косы, нравились ее застенчивая улыбка, певучий голос. Он восхищался ее смелым, хотя и безрассудным поступком. Надо же, не побоялась, подожгла дом Мигыты!
А в дверях появился Потап Исай с гармошкой, затянул рекрутскую песню, и все подхватили:
Воды текут, берега остаются,
Мы уезжаем. Деревня наша, прощай!..
Йыван поднялся, отломил кусочек хлеба и поднес ко рту.
— О мой каравай, хлеб моей родной и милой земли, помоги мне вернуться домой! — Он вышел из-за стола, надел пиджак, взял фуражку и распахнул дверь... Изба опустела. Вокруг телеги собралась почти вся деревня. Никто не знал, когда обратно Йыван вернется. А может, и не свидятся больше... Дядюшка Тойгизя, подхватив каравай, от которого отщипнул Йыван, шел следом за рекрутом.
— Пусть этот хлеб вернет тебя домой. Он будет тебя ждать. Никто к нему не притронется, сколько бы ты ни находился на чужбине.
— Пусть будет так, дядюшка Тойгизя! — Йыван коснулся лбом каравая.
Он вскочил на телегу, на прощанье помахал фуражкой родным и сельчанам. Тетушку Овычу покинули силы — она пошатнулась. Ее подхватили Оксий и Пиалче, хотя сами еле держались на ногах.
— Прощай, мама! Прощай! Прощайте, все мои дорогие люди! — крикнул Йыван уже издали.
Провожавшие утирали слезы. Шутка ли: какая долгая дорога! Вернется ли он? Кто машет вслед рукой, кто — платком. А лошади мчатся, будто на свадьбу. Звенит, заливается колокольчик... Кирилл Иваныч так и не появился — не долетела до него весть о том, что Йывана призвали в армию. Все бы бросил — пришел проститься. Занят был на заводе механик, почти не встречался с людьми, живущими неблизко. А в спешке никому в голову не пришло, что надо бы Кирилла Иваныча оповестить об отъезде Йывана.
