— Пошел отсюда! — крикнул Йыван.
— Чем он тебе мешает? — Янис даже рассердился.
В дверях показался сухощавый старичок — хозяин дома. Поклонился, открыл ворота, сам взял под уздцы лошадь, отвел под навес, принялся выпрягать.
Старику лет семьдесят пять, а может, и больше. Но он старался все делать сам — не утруждал путников.
Ну как доехали, гости дорогие? — осведомился он.
— Хорошо доехали! — ответили оба разом.
Слава богу! А вы сейчас не давайте лошади пить. Пусть остынет малость, — посоветовал хозяин постоялого двора, — а по воду далеко не ходите! Вода вон в кадушке. Только из колодца. Свежая.
— Спасибо, дядюшка! — Йыван привязал лошадь к телеге, где лежала заранее накошенная трава. — Летом корма с собой возить не надо. Собрался в путь — бери косу. Увидишь хорошую траву — коси, но только возле дороги. Остальное все богачи забрали.
Так приговаривая, Йыван снимал с телеги мешочки с едой.
Приезжие вошли в дом. Их встретила улыбкой старушка, хозяйка постоялого двора. В горнице никого больше не было, она показалась очень просторной. Зимой здесь много народу останавливалось на ночлег перед въездом в Казань. А летом — где встретит путника ночь, там он и устраивался отдохнуть. Разведет костер, согреет чайку, лошадь привяжет, где трава посочнее, спать заберется на телегу. Только Йыван не любил ночевать под открытым небом.
Он внимательно огляделся: однажды в детстве, суровой зимой, провел он здесь, больной, несколько суток. Знакомы ему и ходики на стене, и самовар, и лавки, и стулья, и стол. Но выглядело это теперь каким-то маленьким, гораздо меньше, чем той далекой зимой.
И хозяин постарел, пытается все делать быстро, но не получается. Старость берет свое: глаза померкли, лицо покрылось сеткой морщин, но он по-прежнему улыбчив и приветлив.
Йыван взглянул на лавку около двери — в ту страшную, вьюжную ночь на ней спал Каврий, — и ему вдруг отчетливо почудился храп...
В памяти всплыли события, казалось бы, давно позабытые. Хозяин и хозяйка хлопотали возле него, а Каврий был взбешен. Сорвалась тогда надежда купца получить хороший барыш — пришлось ждать, чтобы хоть немного оправился помощник. Прекрасно помнил Йыван доброту хозяев, поэтому и завернул по дороге в Казань на этот постоялый двор. Оживает прошлое перед глазами Йывана — он рассказывает Янису, будто было все это совсем недавно:
— Ехали мы с Каврием в Казань. Первой бежала сытая лошадка, и груз был невелик. На санях восседал Каврий: на нем теплая шуба, сверху овчинный тулуп. Ему не страшны ни буря, ни мороз. А погода — хуже не бывает: мелкий снег слепит глаза, ветер воет, дороги не видно.
Йыван начал отставать: у него и лошадь похуже, и груз тяжелее — уж Каврий постарался, мешков неподъемных навалил немало.
Каврий гнал свою лошадь не оглядываясь — ему без разницы, что мальчонка отстал. У него и в мыслях не было, что с его помощником может приключиться какая-то беда. Сани Йывана тогда в яме застряли. Как он мучился, бедняга! Лошадь с санями вытащить не может — скользко. А ветер все задувает, снег кружится, мороз крепчает. Пурга бесится. Йыван собрал последние силенки, поднатужился, а сани ни с места — хоть ложись да помирай. Как бы волкам не угодить на обед! Надо жизнь спасать. Свою и савраски. Мальчонка изо всех сил старался сдвинуть сани. От лошади пар идет. Бедняга глаза выкатила. А Йыван все понукает лошадку, пытается вытащить сани. Тут как рванет животина — оглобля и отлетела. Что делать? Как быть?.. А помощи ждать неоткуда. Попытался кричать, побежал за хозяином — да куда там: и следа от его саней не осталось.
Выпряг Йыван лошаденку, прикрепил оглобли вожжами к полозьям. Снова запряг. Лошадь выбилась из сил, даже сдвинуть не может груженые сани. И тут Йыван решает свалить добро Каврия на снег. Пустые сани легче пойдут. А груз-то каков! Даже взрослому трудно справиться. Мешки четырехпудовые! И вспомнить страшно. Только глубокой ночью добрался тогда до этого постоялого двора. Входит Йыван в дом — Каврий давно уже дрыхнет. От храпа стены дрожат. Мальчик попросил хозяина двора съездить с ним за сваленными на дороге мешками — убьет ведь Каврий, если не увидит их утром.
Йыван продрог, на следующий день встать с постели не может. Горит весь...
— Почему ты от меня отстал? — со злостью спросил Каврий на рассвете. — Подымайся, ехать надо. Ну, слышишь или нет?!
— Напрасно его тревожите, — вмешался хозяин. — Отстал-то он из-за вас. Вы сами в этом повинны. Лошадь застряла в яме, и оглобля вылетела. А что же мог мальчонка один сделать в такую бурю? Ну, скажите на милость? Спасибо, что жив остался, да и добро ваше спас. Жар у него, лечить надо...
О том, что он бывал здесь, о своей болезни Йыван напомнил хозяину и хозяйке, угощавшим гостей крепким чаем.
— О, да ты тот самый мальчуган? — удивились оба. — Как же, помним. И хозяина твоего навсегда запомнили.
— Я тебя лечила настоями разных трав, брусникой и сушеной малиной, — промолвила старушка.
— Меду для тебя достали, — добавил старик.
— Большое вам спасибо! Будьте здоровы, живите долго. Я сейчас к вам нарочно заглянул. Привез меду. Йыван подал хозяйке глиняный горшок.
— Что ни говори, матушка, добро никогда не забывается, — сказал старик.
— Это хорошие люди добро помнят, — уточнила та. У нее даже слезы на глазах навернулись. — Сколько лет с тех пор прошло! За это время не только чужие, но и свои-то могут запамятовать, а наш гость вот помнит... Тебе, сынок, большое спасибо. Пусть только удачи сопутствуют тебе в жизни! Добрый ты человек...
— Ну, совсем захвалили вы меня, — смутился Йыван.
— Как только мы тогда твоего хозяина про себя не ругали! Прямо злодей какой-то! Как можно, когда вьюга, буран, бросить в пути парнишку, приехать и завалиться спать, ума не приложу.
— Жив хоть он? Здоров сейчас? — спросил хозяин.
— А что с ним сделается? Жив, — ответил Йыван. — Теперь крупным лесопромышленником заделался. Держит завод.
— Ого! Что же, им, богатым-то, можно и завод держать...
— А что, сынок, потом с тобой было?
— Да еще поболел. До самого весеннего половодья с постели встать не мог...
— Ну и бедняжка, ну и бедняжка! — сочувственно приговаривала старушка.
Йыван и Янис устроились на ночь. В избе пахло смолистой сосной, сеном. В открытое окно влетал прохладный ветер. Друзья ворочались, не могли заснуть.
— Пока я болел, — внезапно нарушил тишину Йыван, — много постояльцев останавливалось на ночлег. О многом услышал я тогда здесь, да как-то мало задумывался над словами бывалых людей. Тогда был маленький, а потом, сам знаешь, заботы о куске хлеба одолевали. Совсем недавно на ноги стал. А все разговоры и сегодня помню. Прямо-таки мелькают перед глазами лица, освещенные неяркой лампой. Особенно шестерых помню. Они все вслух что-то читали, не все я понял тогда. От хозяев узнал, что они ссыльные, боролись за правду, как ты, Янис, мой самый близкий друг. Каврию эти постояльцы тогда очень не понравились. Пока домой возвращались, ругал их смутьянами. Ворчал, что поднимают они крестьян на бунт против богатых, норовят отнять у тех земли. Сами, мол, работать ленивы...
А Йыван уже тогда сообразил: ссыльные утверждали, что крестьяне живут плохо из-за богачей-мироедов. Иногда бросают родные места, ищут заработка на стороне. От ссыльных слышал Йыван о бумаге, которую подписали чуть ли не пятьсот крестьян. В ней они выступили против помещиков и послали эту бумагу в газету. Ссыльные еще рассказывали о сходке в Иранском уезде. Там крестьяне прямо говорили, что самый главный помещик — царь — довел Россию до гибели, и постановили не выплачивать больше подати. Деньги правительство, мол, тратит попусту. С Японией заключили позорный мир. Пришло время, чтобы народ сам управлял государством. Надо упразднить и полицию, и земское начальство. Ссыльные рассказывали, что пристав приехал для усмирения, а его прогнали. А потом прискакали всадники. И казаков крестьяне достойно встретили: собрались из многих деревень люди, вооружились, чем могли. Десять казаков и волостного старшину убили. Через несколько дней прибыл сам губернатор с конными и пешими отрядами. Только такими силами были усмирены восставшие.
