На второй телеге разместились мужики, среди них седовласый, седобородый дядюшка Чумай.

Не доехав пятидесяти шагов до дубравы, мужики выпрягли лошадей, привязали к телегам, накосили травы. Лошади принялись жевать, а крестьяне во главе с Чумаем повели в лес теленка, следом несли котел.

Вскоре на небольшой поляне вспыхнул костер. По обычаю читая молитвы, Чумай увел теленка подальше от костра. Крестьяне шли следом.

Когда телка забивали, мальчик, погонявший его, прячась в кустах, утирал внезапно хлынувшие слезы. Видать, очень жалко ему было теленочка.

— Вот, возле этого онапу и установим мы привезенного из Шопкера бога, — показывая на огромный старый дуб, предложил дядюшка Чумай.

Остальным оставалось только согласиться с ним. Чумай в деревне самый старший, у кого же учиться мудрости, если не у него? Да, Чумай действительно самый опытный и умный.

Старый дуб выделялся среди сородичей, будто и он, как Чумай, — вождь и родоначальник.

— Вершина почти в небо упирается, — рассуждали крестьяне. — Доволен будет нами Перке юмо...

Уехавшие за богом мужики остановили телеги у Шопкера. Оглядываясь, поспешили в липовую рощу.

Вот оно перед ними — священное дерево, огромная липа. А рядом, лицом к прищельцам, стоит сам бог, напоминающий видом своим дядюшку Чумая.

Прибывшие из Тумера постояли, попричитали, рассудили, как удобнее приняться за каменную статую. Подошли вплотную.

Начали было ее поднимать — как вдруг на них навалился кто-то. Накрыли их на месте преступления, связали, натянули на головы мешки из рогожи, уложили на телеги, как снопы. Лошади резво поскакали обратно по той же дороге.

— Попробуйте еще хоть раз явиться! Живыми домой не вернетесь! — раздавались вслед гневные голоса.

Жители Шопкера устроили засаду, захватили нечестивцев в густых зарослях. Вот те на! Кто же мог выдать тайну? Не иначе, кто-то из своих.

А там, в дубраве, ждут прибытия посланцев, волнуются — все сроки миновали.

Телятина разварилась. Ночь на исходе. Вспыхнула заря, потом побледнела, оповещая о наступлении нового дня.

— Что-то неладно!

— Не беда ли какая нагрянула?!

— Добрые люди, глядите! По дороге бежит женщина!

— И то правда!

Издали донесся женский вопль:

— Возвращайтесь домой!

— Что такое?

— Беда, большая беда! — Женщина остановилась, но, задохнувшись от быстрого бега, не могла выговорить ни слова. А когда наконец перевела дыхание, пришла в себя и попыталась объяснить, что случилось, то никто так ничего и не понял.

Оставив в дубраве сторожа, чтобы тот следил за котлом, мужики со старцем Чумаем тут же поспешили в деревню. На трех телегах лежали связанные посланцы в Шопкер. Были чуть живы. Их освободили от пут, сбросили рогожные мешки.

— Да... — в величайшем смятении сказал дядюшка Чумай. — Кто-то проговорился. Совершил грех перед своим народом. Черное дело сотворил. Пусть признается в своей измене, расскажет, какая нечистая сила толкнула его.

Толпа онемела. Все замерли, тревожно поглядывая друг на друга.

— Пусть изменник пеняет на себя. Ждет его кара. Быть ему заживо сожженным, — голос Чумая дрогнул. — Преступника, нарушившего уговор, волю народа, ждет огонь!

— Огонь ждет его! — вторили люди.

— Жгите меня! — взлетел вдруг над толпой звонкий женский голос.

Вперед гордо вышла молодая красивая девушка — любимая дочь дядюшки Чумая.

— Уялче, это ты?!

— Да, это я, отец! Я предупредила соседей, что вы затеяли темное, гнусное дело...

Нависла мертвая тишина. Уялче стояла перед отцом с высоко поднятой головой. Ее прелестное лицо и нежное гибкое тело выражали решимость. Глаза сияли. Отец, не ожидавший такого удара, побледнел, неподвижно и молча смотрел на дочь. Он, самый старый, мудрый и уважаемый человек, только что дал слово предать огню преступника, а им оказалась его любимая дочь. Да разве сможет он пойти на то, чтобы его родное дитя горело на костре? Он лелеял ее, растил, жил для нее... Уялче была единственной радостью старика, единственным его утешением, его счастьем, надеждой... Но слово, данное при народе, свято. И клятву эту надо выполнять. Не выполнишь — потеряешь честь, заслужишь у земляков презрение.

— Ты предала свой народ, предала своего отца, дочь моя! — с трудом промолвил старец. — Выдала тайну рода.

— Да, выдала тайну! — с каким-то торжеством в голосе подтвердила Уялче. — И они, кому я выдала тайну, не враги наши, они одного с нами рода. С ними вы хотели нечестно поступить. Это стыдно! Решили их оставить без покровителя и благодетеля. Святое ли это дело?

— Дочь моя, ты ранила мое сердце отравленной стрелой, — гневно выкрикнул старик. — Я откажусь от своего слова — тебя не сожгут на костре! Будь счастлива и живи вечно!

— Отец!

Вдруг вспыхнула молния, задрожала земля. Старец покачнулся и упал замертво. Громко вскрикнув, Уялче бросилась к отцу... Отец и его любимая дочь превратились в камни. В народе говорят, что они по сей день лежат на поляне между дубовой рощей и деревней Тумер. К двум камням приходят люди со всей округи, прося помощи, здоровья близким, богатого урожая. И в народе верят, что по ночам дядюшка Чумай и его дочь выходят на поля, помогают всходам подняться, на лугах оберегают табуны, делают людям добро.

Вот и сейчас Йыван просил, чтобы дядюшка Чумай и Уялче оберегали от злых духов священную, величавую дубраву.

Выслушав эту волшебную сказку, Янис крепко обнял Йывана.

— Удивительное предание! Как хорошо ты рассказал. Удивительный твой народ, Йыван! Как я рад, что познакомился с ним! Как я горд, что мы с тобой — друзья!

Новые хозяева сдержали слово. Честно со всеми рассчитались, а потом закатили пир.

На другой день лесорубы разбрелись по домам, на праздник Сурема. Опустела, замерла вся округа. Только птицы весело перекликались да ветер шумел листьями деревьев.

Йыван и Янис поехали не в Нурвел, а на хутор Казака Ямета, расположенный у огромного тихого озера Яндай. Казак встретил гостей радушно. Он был в хорошем настроении, готовился отметить праздник как положено.

— Праздновал Сурем и молодой барин, только по-своему. Он устроил, как бывало в Германии, петушиные бои. Но забава эта мало кого развлекала. Наблюдал эти бои Терей-Дрейлебен, да и то без всякого интереса, только чтобы угодить молодому хозяину.

Оба они ругали безразличных к петушиным боям бестолковых крестьян, которые придерживались лишь своих диких обычаев и никаких нововведений знать не хотели.

Да и вправду, народ праздновал Сурем, как было заведено дедами, прадедами, пращурами.

Праздник должен быть праздником. Все заботы, все дела откладываются, забываются. Работать или печалиться по праздникам — великий грех. Таков закон испокон веков. Каждый должен радоваться, веселиться, петь, плясать. И как не радоваться! Наступила самая прекрасная пора. Куда ни посмотришь — зеленые травы, деревья, пестрые цветы. Душа обретает крылья. Самый грустный повеселеет. Иначе и быть не может. Сурем — праздник радости!

Повсюду — песни, шутки, смех. Люди забывают прежние обиды и ссоры, враги мирятся, завязывается новая дружба. Ходят по домам, угощаются.

Старики гуляют по-стариковски, у молодежи свои забавы. И стар и млад — возле рек и озер, на зеленых лужайках, в лесу. Каждый парень — богатырь, каждая девушка — красавица. Дети бегают, суетятся, им в этот день праздника — полная свобода. Спать их укладывают поздно, не бранят за шалости и шумные игры. С гиканьем и визгом прыгают сейчас через огромный костер, который развели на поляне недалеко от озера.

У парней на голове — венки из дубовых веток, у девушек — из пестрых полевых цветов.

Взгляните на Соню или Пиалче! Да они и сами как цветы.

И время в праздники бежит быстро. Вот уже солнце клонится к западу. А закат всегда разделяет молодых на пары.

Янис и Пиалче, лишь начало смеркаться, уединились в липовой роще... Идут словно по вышитому цветами лугу, взявшись за руки, остановятся, поглядят друг на друга, обменяются улыбками.