Тогда Дарья очень внимательно посмотрела мне в глаза, и тихо спросила:

– А ты? Ты не предашь?

Я взял её руки в свои, поцеловал кончики пальцев, и также серьёзно и тихо ответил:

– Никогда. Клянусь.

– И не будешь лгать!

– Не буду, – согласился я. – Так я и сейчас тебе говорю лишь правду. С нашей первой встречи. Помнишь?

– Забудешь, разве, – улыбнулась Даша. – Но ты ведь и ВСЕЙ правды мне не говоришь.

– Всей – не говорю, – не стал я спорить. – Но и не лгу никогда.

– Это так, – согласилась на этот раз Даша, и мы замолчали, провожая взглядами солнце, уходившее в море.

О событиях в РОВД я рассказал Даше лишь то, что счёл нужным ей знать.

О своих «особенностях» я пока что не рисковал ей открыться полностью, будучи не в состоянии предугадать её реакцию, и желая, чтобы к этому моменту, который всё равно неизбежно должен был наступить, наши отношения с ней станут настолько крепкими, что никакие мои «необычности» не смогут им навредить. Я боялся, что Дарья попросту сочтёт меня не вполне психически здоровым, и решит держаться подальше. Или поделится с мамой, а в этом случае я просто был уверен, Анастасия Марковна постарается оградить Дашу от меня. Разумеется, «ради её собственной пользы», как же иначе! Не понимая, что сейчас именно я обеспечиваю Даше безопасность.

Я помнил, что Дарья уже видела кое-что из моего «арсенала». Но она точно также не задавала мне вопросов, как не задавал ей вопросов я, относительно того, о чём она не хотела говорить. И в этом не было обиды или недоверия, а напротив; было взаимное понимание и взаимное уважение личного внутреннего пространства каждого. Поэтому, я не стал рассказывать Дарье, что банально запугал полковника страхом смерти, к которой он и в самом деле был весьма близок. Сказал лишь, что пригрозил жалобами в «высшие инстанции», введя его в заблуждение о наших возможностях. И потому мы решили дело миром – взаимным отказом от претензий. Начинать же войну было бы самоубийством. Я вполне отдавал себе отчёт, что если я ещё в состоянии справиться с отдельными людьми, то против организации мне не выстоять никак.

О деньгах же я Даше пока ничего не стал говорить, полагая их поступление своего рода индикатором; поверил мне полковник или нет. И если денег не будет, то придётся начинать действовать на опережение, привлекая уже официальные структуры. Словам, связанного с криминалом милиционера, я не верил ни на грош. Нужны были дела. Их я и ждал.

На уютной даче, собрались те, кто олицетворял официальную и реальную власть на земле.

Эти люди в принципе ничего не боялись, но лишние проблемы им были ни к чему, особенно, если это могло повредить «делам». А их «дела» были деньги. Очень большие деньги.

Поэтому, собравшиеся сейчас решали, насколько реальны угрозы со стороны мальчишки, и насколько опасен он сам. Разумеется, они могли бы просто проигнорировать его, или напротив, организовать через местный криминалитет «несчастный случай», но дети были из Ленинграда, организованный коллектив, и случись что с ними, расследовать дело наверняка прислали бы «важняка» из другого региона. К тому же, парень был не один, а с непонятой девчонкой (а два тела – это был бы уже явный перебор). Да и сам этот парень был странный донельзя. Не бывает таких школьников. Поэтому вопрос заслуживал обсуждения.

К тому же, если разобраться, прав он был, это странный школьник. Милиция в Джанкое обрела слишком много независимости, а глядя на них, такой же «суверенности» могли захотеть и другие. Что грозило утратой контроля (и доходов). И это ставилось опасным уже для них самих. Наглый мальчишка был прав. Следовало напомнить всем, кто Хозяин в доме. Кроме того, не только все присутствующие, но и многие, кто «по ту сторону», не одобряли преступлений на сексуальной почве, тем более против детей. А здесь речь шла именно о детях. И это уже был настоящий «беспредел», что по закону, что по криминальным понятиям.

Все сидящие в комнате были материалистам до мозга костей, а потому к «мистической» части рассказа Ашота Гамлетовича, отнеслись весьма скептически.

В отличие от него самого.

– Дырки в руке он тебе обычным электрошокером сделал, – говорил басом солидный человек в светлой рубашке. – Такие есть у американцев, я видел. А сердечко просто на ток среагировало; вот ты и начал помирать. Меньше коньяка пей.

Все засмеялись.

– Но глаза, глаза! Вы не видели его глаз. Я от одного их вида в штаны напустил, а вовсе не от тока. Никто из вас не видел, того, что видел я, а ржёте тут. Это был настоящий ужас, настоящая смерть.

Смешки присутствующих, как и их ухмылки стали реже, а потом и вовсе исчезли. Начальник РОВД не был честным человеком, но и трусом он не был никогда. И все это знали. А потому, если он был напуган, то один этот факт уже заставлял отнестись к ситуации серьёзно.

– Ну ты не нагнетай, так-то уж, Ашот. «Сама смерть». Придумаешь же.

– Не верите. Вы ещё рапорта не видели, как он с охранной псиной справился!

– И как же? – проявил интерес полный.

– А так, что просто подошёл к ней, руку на башку положил, а та и давай расстилаться перед ним, словно щенок перед матёрым. У меня у самого такая собака. И я знаю, что так не бывает! – в голосе начальника РОВД зазвучали истеричные нотки.

Он выпил залпом стакан воды, и вновь заговорил.

– И никакой это не «шокер» был; я их тоже видел. Этот сумасшедший у моего стола за секунду от двери оказался; я и глазом моргнуть не успел, как его пальцы словно когти в меня впились – не вытащить и не оторвать. Был бы шокер – я бы валялся без сознания, а он меня «держал». И я понимал, что умираю, сознания не терял. Это было ужасно, ужасно! Не дай Бог никому из вас почувствовать такое. Он пригрозил «забрать душу», и я вдруг понял, что он и вправду может это сделать, хоть никогда в эти поповские сказки не верил. И эти его глаза ещё… Чёрные полностью. И такая злоба от него шла. Словно он зверь какой, а не человек! Не зря он пригрозил «перегрызть горло». А вы всё веселитесь! – со злостью добавил он, невольно дотронувшись до забинтованной руки.

– А может ты и прав; может и не человек. Вернее, не совсем человек, – неожиданно сказал, сидевший чуть поодаль от остальных, худощавый седой и немолодой уже человек в очках и сером костюме.

Все в изумлении повернулись к нему.

– Была когда-то давно уже такая программа; по вмешательству в генетику человека. Направленная эволюция. Высший уровень секретности.

– Тьфу, пакость! – сплюнул ещё один из присутствующих, с тщательно уложенными волосами… – Это же фашизм, товарищи, чистой воды! Немцы же такое делали. Никогда не поверю, что у нас в стране…

– Ты не партсобрании своём, и не на митинге, – веско оборвал его худощавый. – Вот потому и засекречено всё было. Но я слышал, что Программу эту давно прикрыли. Значит, что-то ещё делается, или это утечка, или частная разработка… – задумчиво сказал он.

– А разузнать по СВОИМ каналам Вы не сможете? – обратился к нему Ашот Гамлетович.

– Ашот, ты что, не слушал меня? – рассердился худощавый. – Я же говорю вам: высший уровень секретности. Гостайна. За один лишь проявленный интерес можно попасть в разработку, а то и вовсе в «несчастный случай». Так что я свою голову ради пустого любопытства подставлять не стану. И вам никому не советую. Может мне даже этого говорить не стоило, да вот же – решил предостеречь, – досадливо сказал он.

– Извините, – сказал Ашот Гамлетович, – всё толком в себя прийти не могу.

– Нет, ты всё правильно нам сказал, – пророкотал полный. – Болтунов тут нет. Ты знаешь.

Худощавый кивнул. А Ашот Гамлетович добавил:

– Вот и этот парень говорил тоже самое. Слово в слово. Что, мол, «там» очень не любят, когда начинают наводить про них справки или задавать вопросы. И реагируют «нервно»; так он сказал.

Худощавый вновь кивнул, подтверждая, но говорить больше ничего не стал. Да и всё что хотел, он уже сказал, а болтать попусту не привык.