Нессельроде знал, что Егор Францевич тщательнейшим образом проверил его обвинение.

— Представьте себе, мои люди тоже ездили в Кассель. И нашли означенное еврейское семейство, — заявил министр. — Возможно, вас это огорчит, но дедушка-раввин решительно отказался признать и моего отца, и меня своими родственниками. Даже был возмущён.

Карл Васильевич знал, что уличён и должен стыдиться. Но, вот беда, не умел.

— Оказывается, мой отец, служа правителем канцелярии маркграфа, дал позволение нескольким еврейским семействам поселиться в Ганау, а чтобы от них отстали, прикрыться нашей фамилией.

— За большие деньги, я полагаю?

— Возможно, — Канкрин не терял присутствия духа. Откуда-то ведь его старик взял средства на обучение сына в Гессенском, потом Магдебургском университетах. Позволил защитить степень доктора права. Егор Францевич потёр длинный нос.

— Взятка сорокалетней давности, в другом государстве — всё, в чём можно заподозрить мою семью. И то недоказанная…

Что-то ведь заставило Франца Людвига бежать из Касселя и превратиться в простого надворного советника. Но сие одни догадки, да-с.

— Я знаю, что вы получили от III отделения кое-какие бумаги, — напрямую заявил Карлик Нос, — касающиеся меня?

Егор Францевич молчал.

— Я не ведаю, что там, — продолжал Нессельроде. Он надеялся, что собеседник невольно даст намёк. Но Канкрин крепился, как «гессенец в руках колонистов». Так, кажется, говорили в Новом Свете?

Как гессенец? Неожиданная догадка обожгла Нессельроде.

— Так ваш батюшка служил маркграфу Вильгельму?

Канкрин дёрнул острым подбородком.

— Своими обвинениями вы заставили меня хорошенько покопаться в семейной хронологии. Расспросить знающих людей. Ведь правитель канцелярии — не соринка. Теперь я понимаю, почему мой отец за всю жизнь слова не проронил о случившемся.

Карлик Нос подобрал губы кошелёчком.

— Так Ротшильды…

— Не имеют при мне никаких шансов, — отрезал Канкрин.

Маркграф Вильгельм питал простительную слабость к нумизматике. Другим нумизматом во всём Франкфурте был Мейер Амшель, торговец старьём. Разбогатевший, проникший во дворец с редкими монетами, подаривший их князю, ставший сначала его поставщиком, а потом банкиром. Именно Амшель придумал, как обогатить «добряка Вилли». Тот забирал подданных в рекруты и продавал Англии как наёмников для войны в колониях. Деньги за каждую голову получала не семья новобранца, а казна.

— Мой отец воспротивился этой практике. Ему пришлось бежать, — сухо сказал Канкрин. — Боюсь, его руки тоже не были чисты. Но то, что не пугает нас один раз и по маленькой, может ужаснуть, когда принимает громадные размеры.

Карлик смерил министра тяжёлым взглядом.

— Теперь вы намерены отомстить?

Егор Францевич поморщился.

— До Ротшильдов я не доберусь, а вам всего-навсего хочу указать на дверь.

— До Ротшильдов мне нет дела, — возразил Нессельроде. — Сорвалась одна договорённость, будет десяток других. Однако с моей стороны опрометчиво не предупредить вас, — он помедлил, — что, выставляя против меня сведения третьего отделения, вы рискуете. Под фундамент домика на Малой Морской подведена министерская мина. И когда она рванёт, господин Бенкендорф не сможет исполнять роль доверенного лица государя.

Флагман «Париж» стоял на якоре в Севастопольском порту, бок о бок с госпитальным 64-пушечным судном. Там делали операции и время от времени выкидывали за борт отрезанные руки и ноги. То ещё зрелище! После взятия Варны корабль отправился на кренгование в доках и вскоре должен был снова выйти в море.

— Русский Портсмут, — Александер на верхней палубе любовался панорамой ночного города. — Здесь снаряжается и зимует флот. — Джеймс обернулся к камердинеру, державшему в руках тёплый плащ. — Бывали?

Жорж покачал головой.

— Отчим не поставлял сюда саженцы. А жа-аль.

Действительно, отлогие берега казались пустынными. Пещерный Инкерман только прибавлял им диковатой красоты. Ветер шевелил ковыль на склонах, пробегая волнами по его серебряным метёлкам. С другой стороны белые домики спускались к порту, плотно облепляя берег.

— Похоже на Алжир, — констатировал Джеймс. — Надо посоветовать адмиралу Грейгу красить купола церквей ярко-синим. Что это? — он вздрогнул. — Цикады?

— Цикадам поздно, — возразил слуга, тоже прислушиваясь к неумолчному стрекотанию. — Маки, господин капитан. Сухие маки. Семена стучат в коробочках…

Александер передёрнул плечами, жестом требуя накинуть плащ. Холодно не было. Но они уже изрядно поглазели на полную луну и двинулись в каюту. Жорж привык к странностям «шпиона». Тот мог часами рассказывать о странах, которые видел, а мог вдруг среди разговора невзначай задать вопрос, способный изобличить приблудного юношу. Всё ещё проверял.

— Какие растения лучше всего прививаются в здешнем климате?

— Не поверите, японские. — Бывший актёр ещё в детстве усвоил правило: врать следует уверенно и, если можно, с подробностями. Они украшают текст и показывают тебя знатоком.

— А земля плодородна?

— Смотря где. В глубине полуострова есть яйлы с великолепной почвой. В степях тоже, но там мало воды. Бахчи разобьёшь, а сад нет.

— Я видел пихты и пинии внушительных размеров.

Жорж пускался объяснять, что в мягком ракушечнике выдалбливают особые ванны, куда сыплют землю, а уж потом сажают деревья… Всё это он слышал на привале от одного бывалого унтера, который чаял оказаться в инвалидной команде при таких ботанических садах — присматривать за саженцами. «Если туда ещё навозу…» — повторял тот.

Пока Жоржа проверяли, и речи не могло идти о том, чтобы залезть наблюдателю в бумаги. Об этом лжелакея предупреждали все — от отца до Стогова. Но молодость… В эти годы Александр Христофорович и сам если ещё не украл из Парижа любимую актрису Бонапарта, то, во всяком случае, к этому готовился… Словом, юноша сунул нос в «секретное шпионское барахло».

Вернее, в то, что лежало в верхних ящиках стола Александера. На слишком доступном месте, чтобы поверить, будто где-нибудь за деревянной панелью обшивки каюты не скрывается тайник для менее невинных документов. Пока же молодой улан нашёл абрисы крымских гаваней, списки кораблей с составом экипажей. Описания баз — Николаева, Одессы, Севастополя — и множество дельных заметок. Например: «Мне довелось увидеть русских пехотинцев купающимися. В сравнении с нашими бравыми парнями они не производят впечатления. Хребты, кожа и кости. Их рацион весьма скуден: сухари и кислая капуста, приправленная уксусом. Но никому не приходит в голову жаловаться».

Или: «Русского крестьянина забирают прямо из деревни, где он живёт до двадцати пяти лет, никогда не видев моря. Ему велят стать моряком. И уже через полгода он карабкается на ванты, ходит по мачтам, подбирает паруса».

Наконец, «Солдат много, они повинуются беспрекословно, поэтому для управления большим стопушечным кораблём с тысячной командой достаточно шестидесяти офицеров».

За такие невинные рассуждения ни одна полиция не схватит наблюдателя за руку. Но вместе они давали цельную картину военного механизма — на Балтике то же, что и на Чёрном море, — отлаженного до совершенства, однако наделённого внутренними пороками конструкции.

Жоржу остро захотелось, чтобы непрошеный покровитель прочитал шпионские откровения. Но копировать времени не было, и так Джеймс ушёл из каюты, только чтобы не дышать паром и углём, пока слуга, размахивая пудовым утюгом, выглаживал кружевные манжетки. Батист влажным не оставишь, вот только что прыскал водой — уже пересохло.

Молодой человек распахнул окно, чтобы проветрить. С нижних палуб слышались пение и перезвон кадильных цепочек. Служили вечерню, и матросы, стоя на коленях между пушками, подтягивали молитвы. В Воспитательном доме Жорж всеми силами прогуливал это время: за что благодарить? А в полку, близ смерти, привык. Всё выходило у места, и Бог оказывался добр не вообще, а именно к нему, раз кто-то из товарищей уже не сядет в седло, а ты бодр, весел и готов скакать на край света… Без задней мысли юноша подтянул пение. Вошедший в комнату Александер только посмотрел внимательно, но ничего не сказал.