Снова неправда.

— Сие от рождения. А в обморок он упал впервые.

Арендт понизил голос:

— Дело не в обмороке. Его величество не лишался чувств. Его обездвижила сильнейшая головная боль…

Что странно. Погода не менялась.

— Погода ни при чём, — поняв ход мыслей генерала, отозвался врач. — Для мигрени есть особые причины. Поймите меня верно. — Арендт сделал такую деликатную физиономию, что собеседник всё понял ещё до того, как врач снова открыл рот. — Я наблюдал подобное у многих своих пациенток, чьи мужья посчитали себя свободными от исполнения долга.

«Сколько народу видел, кому жены отказывали, все живы-здоровы, не тужат».

— Мужчины страдают меньше, поскольку находят способы, не одобряемые, но и не порицаемые светом, — пояснил врач. — Но его величество посчитал подобное для себя невозможным. А он здоров и молод. Вот причина мигрени. Сосуды мозга как-то откликаются…

Врач замолчал, понимая, что и так сказал многовато.

— Что вы прописываете вашим пациенткам?

Арендт пожал плечами.

— Да, пожалуй, ничего. Нюхательные соли, прогулки на воздухе. Те, что уезжают в деревню, поправляются быстрее. Перемена впечатлений, новые люди благотворно влияют…

— Скоро у его величества будет очень много новых впечатлений. Он не отложит начало похода даже из-за собственной хвори.

Арендт вздохнул:

— Это таинственная болезнь. Неизвестно откуда приходит и куда исчезает. Через час государь может быть снова на ногах и выглядеть здоровым. Но вы должны знать, что в его положении соли — не лекарство. Надобны радикальные средства.

Бенкендорф кивнул, но из вредности уточнил:

— Какие?

Арендт снова замялся.

— То, что убивает его величество, сейчас сидит рядом с ним. Это и яд, и спасение. Или… любое другое.

Генерал снова вошёл в кабинет.

— Мадам, — обратился он к Александре Фёдоровне, деловито менявшей ледяные компрессы на голове мужа. — Вам сейчас не надо быть здесь. — «Ему только хуже». — Врач проследит. Кризис миновал. Через полчаса, не далее, его величество снова будет на ногах.

Шарлотта беспомощно оглянулась. Ей совсем не хотелось оставлять Никса, но и не нравилось, как он весь сжимался от её прикосновений.

— Ступай, дорогая, — ласково проговорил император. — Я действительно уже в порядке. Скоро зайду к тебе.

К вечеру того же дня государь поправился и перевернул сутки вверх дном. То есть вызвал к себе всех, кто не успел доложиться утром. В том числе и Александра Христофоровича.

«Скоро ночью работать начнём!» — ворчал тот. Он собирался на концерт с женой и тремя старшими дочерями. Аню пора было вывозить и показывать — не на балы, конечно, десять лет девчонке, — но в театр.

Шурка утешил себя одной мыслью: чем раньше, тем лучше. Он взял с собой заветную коробку и намеревался обратить дело в шутку, если его величество не поймёт.

Доклад не был коротким. Бенкендорф командовал императорской квартирой на предполагаемом театре военных действий, а это целый табор: гвардейские полки, охрана, обслуга, на месте присоединятся ещё торговцы. Словом, много, много подробностей. А когда они с императором более или менее разгребли плотину и будущая картина лагеря вырисовалась в голове у шефа жандармов, государь спросил:

— А это что?

— Да так, посмешить хотел. Мои-то олухи как опростоволосились.

Дальше Бенкендорф в лицах рассказал историю обнаружения магазина на Невском. Смеялись до слёз. Император изволил открыть крышку и обозреть найденное.

— Это что? — В его руках был изящный костяной фаллос, выполненный с удивительной точностью и снабжённый ручкой.

— У турок принято. Надо же девушкам в гаремах чем-то себя занимать.

Опять смеялись.

Дальше явились перья: страусовые, павлиньи, из хвоста цапли. Снова немой вопрос.

— Ну я ещё понимаю пушистые. Но острые?

Святая простота!

«Чего только не придумают!» — было написано на лице Никса. Он подцепил со дна наручники.

— Кто-то из твоих олухов забыл?

Пришлось разуверить и снова пояснить.

— В Париже придумали. Игра с пленными красавицами. Внутри вклеен овечий мех, чтобы случайно не пораниться.

Император вдруг помрачнел.

— И зачем вы всё это принесли? — его взгляд стал тяжёлым.

— Тут есть китайские акварели, — не сплоховал генерал. — Старые. На шёлке. И набор фарфоровых чашек для рисовой водки. — Шурка, как фокусник из шляпы, извлёк из короба крошечные белые стопочки с весьма возбуждающими синими картинками на стенках. — Я полагал в коллекции Эрмитажа…

Это и было главным открытием.

— В какой коллекции? — не понял государь. — Разве в Зимнем…

Александр Христофорович пожал плечами. Сам-то он познакомился с ней ещё пажом. И, конечно, не с благословения вдовствующей императрицы. Пришлось платить служителям, проникать тайно, ночью, со свечой. Целое приключение для 11-летнего мальчика.

— Великие художники рисовали. Рубенс, Дюрер. Целое собрание гравюр.

Сказать, что его величество был удивлён? Потрясён? Шокирован? Просто он двух минут не думал о существовании подобных вещей.

— Это при бабушке началось? — едва сдерживая гнев, спросил император.

Вали всё на Екатерину Великую!

— Нет, — беспечно отозвался генерал. — Ещё с Петра. В Кунсткамере и не такое увидеть можно. Так сказать, отрезанные головы и не только.

Государь поморщился. Ну раз с Петра…

— А ваша августейшая бабка только прибавила к коллекции антики. В Помпеях нашли. Да и у нас в Крыму прямо под ногами валялись. Люди во все времена…

Людей Никс понять мог. И даже понимал. Но целая коллекция постыдной дряни!

— Многие государи собирают. Август Сильный Саксонский, например, коллекционировал пояса верности. Из Крестовых походов. В Дрездене хранятся вместе с оружием и латами. Мы когда город освобождали…

Тут Бенкендорф вспомнил, что его казачки творили с поясами, — надевали на шаровары и прыгали на руинах. Нет, об этом не стоит.

— Август был человек развратный, — вслух сказал он. — Приказал отчеканить на реверсе монеты интимные прелести своей фаворитки графини Коузель. У нумизматов считается редкостью. Тут есть такой талер. Думаю, копия.

Государь не без опаски взял в руки серебряную монетку прошлого века. Повертел. Сначала не понял, что изображено. Потом осознал и покраснел до корней волос. Да не может такого быть!

Однако есть.

— Зовите Оленина.

Директор Академии художеств проводил почти всё время за разбором эрмитажных коллекций. Он явился через полчаса. Его оторвали от описей, чем сильно обеспокоили и даже разозлили. Маленький умный крот, Алексей Николаевич, казалось, только что выполз из норки или просто высунул на свет розовый, дрожащий от негодования носик.

— Правда ли, что в Эрмитаже имеются развратные коллекции? — прокурорским тоном осведомился государь.

Оленин перебегал чёрными глазами-бусинами с императора на шефа жандармов, не понимая, в чём дело.

— Ещё ваша блаженной памяти бабушка…

— Оставим бабушку в покое, — отрезал Никс. — Собрания есть?

— В каждом музее… — Оленин протёр стёкла очков с палец толщиной. — Наше сравнительно бедно…

— А почему? — недостаток коллекции возмутил Никса. — Они пополняются?

— Уже более десяти лет нет новых поступлений. Покойный государь в конце царствования не проявлял попечения…

— Дурно, — подытожил Никс. — У всех есть, а у нас, как всегда… Извольте взглянуть на находки офицеров III отделения. Китайские акварели. Кажутся старыми.

Оленин брезгливо заглянул в коробку.

— Сравнительно поздние. Только что на шёлке. Прошлый век. У нас есть гораздо древнее.

— Принесите, — распорядился государь. — И эти возьмите. Лет через сто они станут редкостью. А что про Рубенса?

Оленин стал топтаться на месте.

— За ним придётся посылать в Грузино, к графу Аракчееву. Там есть такой особый остров с павильоном…

— Увольте, — прервал государь. — Недопустимо, что часть императорской коллекции передана частному лицу. Рубенс дорог и редок.