Это утверждение в общем смысле верно, но есть нюансы. Конфуцианские философы и чиновники хотели, чтобы императоры сосредоточились на ритуалах и предоставили им управление государством. И римские, и китайские императоры теоретически были политическими лидерами. Вся государственная власть узаконивалась и осуществлялась от императорского имени. Но большинство императоров династии Хань играли в политике и правительстве менее активную роль, чем римские монархи. В некоторой степени это было неизбежным следствием того, что некоторые римские императоры наследовали престол именно потому, что их предшественник усыновлял их и назначал наследниками, отдавая должное их политическим и военным талантам. Многие другие захватывали власть в результате военных переворотов и мятежей. В китайской наследственной монархии не было надежды на появление последовательности столь же деятельных и компетентных правителей. В конфуцианской традиции политической философии было принято с подозрением относиться к излишне деспотичным монархам, которые не слушали мудрых советов министров, прошедших подготовку в рамках конфуцианского канона. В даосистской традиции отношение к имперскому активизму было еще более настороженным. Китайский император был намного менее заметен и доступен, чем римский. Так, он жил в Запретном городе, вход в который был закрыт для всех, за исключением небольшого числа избранных. Многие монархи из династии Хань восходили на трон детьми и часто не доживали до взрослого возраста. Некоторые взрослые императоры с готовностью отдавали руководство управлением в руки своих главных министров. Даже добросовестные взрослые императоры из династии Хань обычно выступали в роли арбитров при возникновении разногласий между советниками, а не в роли инициаторов политики. С другой стороны, последние десятилетия правления династии Хань показали, что в отсутствие взрослого императора, который либо правил сам, либо оказывал полную поддержку компетентному главному министру, эффективно управлять государством было практически невозможно².

Империи, о которых говорилось в первых главах, можно в общих чертах вписать в одну генеалогию. Персы продолжали традицию, начатую Саргоном Аккадским. Александр Македонский считал себя наследником Ахеменидов, а сам оказал влияние на империю Маурьев в Индии и на римлян. Пока буддизм не заявил о себе в Китае после падения империи Хань, китайское общество и политика не испытывали на себе существенного влияния извне. В некоторых отношениях Китай был более всего похож на Египет в эпохи Древнего и Среднего царств, то есть на страну с древними и устоявшимися, но самобытными по сути политическими традициями. В Древнем Египте, как в Китае, исконные традиции сакральной местной монархии занимали центральное место в сознании правителей позднейших периодов. По китайским меркам, однако, Египет был маленькой и легкой в управлении страной. Почти все его население проживало на равнине в пределах 50 километров от Нила. Даже в эпоху Хань Китай был намного больше и делился на разные регионы горами, реками и лесами. Желтая река, Хуанхэ, была не менее значима для древнекитайского правительства и цивилизации, чем Нил для Египта, но она была куда коварнее, поэтому с ней было тяжелее совладать. Поразительно, что столь огромная страна на протяжении большей части из последних двух тысячелетий оставалась единой. Один современный историк по праву называет это “политическим чудом Китайской империи”. Многие ключевые элементы, без которых это чудо просто не могло бы произойти, уже существовали, по крайней мере в зачаточном состоянии, в эпоху Хань. В их число входили сакральная монархия, господствующая идеология, в соответствии с которой империя (“вся Поднебесная”) считалась единственным легитимным государственным образованием, а также растущая приверженность чиновников этой идеологии, ориентированной на сохранение имперского единства³.

Большинство китайских философов, живших как до, так и после объединения Китая в 221 году до н. э., было уверено в том, что легенды и древняя история хранят память о золотом веке. Этот век начался с правления мифического Желтого императора и продолжался, пока полумифические династии сменяли друг друга, и вот в XI веке до н. э. власть перешла от династии Шан к династии Чжоу. Многие принципы, на которых китайская политическая философия основывалась вплоть до XX века н. э., проистекали из легенд о золотом веке. Один из них – Небесный мандат, который даровал императору право на престол. Если монарх не справлялся со своими обязанностями, он мог и лишиться дарованного Небом. Эта идея покоилась на убеждении, что Земля, люди и Небо принадлежат к одной Вселенной, элементы которой должны существовать в гармонии друг с другом. Неподобающим поведением император нарушал небесный покой, из-за чего случались стихийные бедствия, наблюдались странные явления на небе и возникали другие знаки, предвещавшие грядущие неприятности. Прекрасной иллюстрацией к легенде о Небесном мандате служил рассказ о низвержении коварного последнего императора из династии Шан и воцарении добродетельного первого императора из династии Чжоу. Как в легенде, так и на самом деле это совпало с очень редким астрономическим явлением. В характерном китайском духе теория о Небесном мандате объединяла в себе космологию, реализм и политическую идеологию. Китайские философы прекрасно понимали, что правители не безгрешны и порой склонны к тирании, но очень боялись невежества народа и воцарения анархии, а потому не поддерживали право на бунт даже ради свержения тирана. Они нашли для себя приемлемый компромисс и утверждали, что со временем с тираном расправятся природа и Небо⁴.

В столетия, прошедшие с распада империи Чжоу в 771 году до н. э. до объединения Китая под властью правителей Цинь в 221 году н. э., между разными китайскими государствами существовали заметные различия в народной культуре и даже в письменности. Но класс интеллектуалов, сформировавшийся в этот период, – представители сословия ши, которых в английской традиции иногда называют учеными мужами или эрудитами, – остался по большей части верен идее единого Китая. Интеллектуалы отдавали предпочтение мудрой императорской монархии, которая восстановила бы и впредь поддерживала единство того, что им виделось неделимым китайским культурным пространством. Их приверженность идее единства отчасти объяснялась неприятием все более разрушительных войн, которые в IV и III веках до н. э. вели между собой соперничающие китайские державы⁵.

На протяжении столетий, предшествовавших объединению Китая, в среде интеллектуалов не прекращались дебаты и наблюдалось многообразие мнений. Между собой соперничало множество представлений о хорошей жизни, хорошем обществе и природе власти. Лишь после объединения в эпоху Хань философы оказались задним числом распределены по конкурирующим “школам”. И все же в этом было рациональное зерно, и наибольшее влияние на историю и философию Китая в долгосрочной перспективе оказали три основные школы: даосизм, легизм и конфуцианство. Если изложить их взгляды в предельно упрощенной форме, даосизм показывал людям “путь” в согласии с ритмами природы и космоса. В политическом отношении он осуждал чересчур деятельное и назойливое правительство. Представители легизма подчеркивали, что люди глупы, и искали лучшие методы управления бюрократическим аппаратом и мобилизации ресурсов населения для удовлетворения военных нужд государства. Конфуций жил в 551–479 годах до н. э, важно не путать его собственные представления с ортодоксальной конфуцианской идеологией, которую во II веке до н. э. приняла династия Хань, не говоря уже о неоконфуцианстве, вышедшем на первый план при династии Сун более чем тысячу лет спустя. Тем не менее некоторые идеи не потеряли своей фундаментальной значимости для конфуцианского мировоззрения действительно со времен Конфуция⁶.