Самым любопытным защитником этой неославянофильской концепции российского будущего был Лев Тихомиров, бывший революционер и лидер террористической организации, который в конце 1880-х годов отрекся от своих убеждений и перешел на правый фланг политического спектра. Его книга “Монархическая государственность”, опубликованная в 1905 году, стала одним из последних трактатов в защиту традиционной сакральной монархии, которые увидели свет в Европе. В основе философии Тихомирова лежала религия, в российском случае – православие. Как и почти все консерваторы, он полагал, что религия дает народу надежду и этические принципы, без которых он впадет в нигилизм, отчаяние и крайний эгоизм. Общество разрушится. Тихомиров писал, что революционное движение – при всей его теоретической приверженности науке и логике, – по сути своей, было фанатичной антирелигией, не имеющей твердой этической основы. В этом отчасти и заключалась его опасность, поскольку по историческим и религиозным причинам русские нуждались в вере, определенности и твердой приверженности абсолютным истинам. Революционеры легко могли сбить их с пути. В обозримом будущем, писал он, “русский – по характеру своей души – может быть только монархистом или анархистом”. Тихомиров вовсе не был абсолютным реакционером. Он признавал достижения Петра Великого и необходимость многих реформ Александра II. Он осуждал попытку правящего режима контролировать и сдерживать автономные социальные группы, но добавлял, что во многом ответственность за это лежит на революционерах поскольку они используют любые шаги к предоставлению большей свободы как возможность для уничтожения существующего политического, религиозного и общественного порядка. В империи, где проживало семьдесят различных национальностей, демократическая партийная политика не могла не стимулировать поляризацию и дробление на части. В России даже с большей вероятностью, чем в Западной Европе или в Северной Америке, демократия могла привести к катастрофе, поскольку в любой системе, основанной на подсчете голосов, партийные политики использовали бы социальные и национальные различия. Более того, Тихомиров отмечал, что среди массового электората “большинство всегда окажется на стороне более глупых, менее совестливых, менее творящих и менее, наконец, влиятельных в народе”³⁷.

Общество, по мнению Тихомирова, должно быть разделено на корпорации, к которым должны принадлежать все граждане. Традиционная сословная организация российского общества служила основой и моделью для будущей его перестройки, но необходимо было адаптировать ее к нуждам совершенно нового мира, возникающего в России. Ключевой элемент предлагаемой Тихомировым стратегии состоял в том, чтобы распространить принцип корпоративности на новый рабочий класс, который стремительно разрастался в российских городах. Оторванные от традиционного религиозного мира деревни, эти бывшие крестьяне оказывались в чужом, бездушном и эксплуататорском мире современного капитализма. Большинство из них жило в условиях, которые не допускали даже создание семьи. Чтобы их жизнь обретала смысл, их нужно было защищать, направлять и организовывать. Важнейшей из всех российских корпораций была Православная церковь, которую необходимо было освободить от государственного регулирования и наделить автономией и ресурсами, чтобы она исполнила свою миссию, став краеугольным камнем единства российского народа и фундаментом всех его идеалов. Верховным хранителем единства и идеалов был император. Ему не следовало брать на себя функции главы правительственного аппарата. Эта роль унижала его, тем более что в современном контексте он был не в силах с ней справиться. Император был совестью России и гарантом того, что правительство не откажется от важнейших российских принципов и идеалов. Благодаря этому Россия должна была сохранить свое уникальное самосознание и исполнить вверенную ей миссию в мировой истории. Несмотря на решительную поддержку идеи о корпоративном государстве, Тихомиров не был ни фашистом, ни немецким национал-социалистом в зародыше. Он был консерватором, основные убеждения которого имели религиозную, а не расовую подоплеку. Правильнее всего сравнить его представление о российской монархии с установками современного высшего руководителя, или рахбара, Ирана³⁸.

Николай II во многих отношениях был консервативным славянофилом. Его искренние, хоть порой и наивные, популистские инстинкты противоречили другим элементам его натуры. Традиционными союзниками Романовых были российская аристократия и дворянство. Николай вырос в таком мире и был в нем своим. Подавляющее большинство людей, с которыми он регулярно контактировал, принадлежало к этому миру. Хотя он все чаще чувствовал себя не в своей тарелке в более светском и динамичном сегменте петербургского высшего света, он был как дома в офицерских столовых своих гвардейских полков, где аристократические ценности сливались с армейскими.

Как и все представители российской элиты, Николай также был европейцем. Даже славянофильство имело множество интеллектуальных связей с немецкой консервативной философией эпохи романтизма. Кроме того, император был европейским джентльменом викторианской эпохи – со всеми ее ценностями, манерами и строгостями. Его жена Александра приходилась внучкой королеве Виктории.

Различные элементы личности Николая II порой вступали в конфликт при столкновении с российскими реалиями. Так произошло во время революции 1905–1907 годов, когда монархия оказалась на грани гибели. Опасным фактором в этой революции было стремление крестьянства экспроприировать владения аристократии и дворянства. Хотя земельные активы традиционной элиты резко сократились после 1861 года, в некоторых российских губерниях дворяне по-прежнему владели значительной (но далеко не большей) частью сельскохозяйственной земли. Согласие на экспроприацию крупных имений стало бы важнейшим первым шагом к консолидации “союза царя и народа” и привела бы его в соответствие с современной популистской политикой. Однако Николай решил, что частная собственность должна остаться неприкосновенной. Это решение имело под собой солидные прагматические основания: экспроприация затормозила бы модернизацию российского сельского хозяйства и могла бы привести к банкротству казны. Она также нанесла бы удар не только по интересам российских элит, но и по общей для европейских высших и средних классов установке, которая гласила, что святость частной собственности лежит в основе Европейской цивилизации и является главной причиной установления европейского господства во всем мире. Во ходе революции 1905 года на правом фланге российской политики возник целый ряд популярных и потенциально многочисленных партий. Николай заигрывал с ними, но даже не задумывался о том, чтобы возглавить их, и относился к ним как к несомненно нижестоящим союзникам³⁹.

Позиция Николая II во время революции 1905 года многое говорит о пределах популистского монархизма. Политические инстинкты наследственных монархов, чьи династии правили веками, отличались от инстинктов популистских демагогов и лидеров. Их власть опиралась на другие социальные группы, другие ценности и другую тактику. Как минимум, они были не такими ненасытными, не такими изобретательными и не такими беспощадными. Макс Вебер частично провел это различие, противопоставив традиционное лидерство харизматическому. Европейские (и российские) монархи начала XX века также отчасти действовали в соответствии с третьим типом лидерства по Веберу, который обычно называется рационально-легальным. В отличие от многих более ранних королевских династий, с которыми мы встречались на страницах этой книги, они имели строго регулируемые системы престолонаследия, огромные и регламентированные бюрократические аппараты и своды письменных конституционных законов. История итальянских фашистов показывает, что монархия могла на время делиться властью с радикальным популистским движением и его лидером, но это было в послевоенную эпоху, когда династические устои, существовавшие до 1914 года, оказались подорваны. Несмотря на древность Савойской династии, итальянская либеральная монархия после 1861 года в любом случае была новым и довольно скромным институтом в сравнении с Романовыми и даже с Гогенцоллернами. Она жила в тени гораздо более древней и грандиозной ватиканской монархии, которая соседствовала с ней. Кроме того, отношения монархии с фашизмом всегда были напряженными, нестабильными и исполненными подозрений. В 1943 году Виктор Эммануил сместил Муссолини и низложил фашистский режим⁴⁰.