Роль, которую Вильгельм сыграл в начале войны, стала одним из самых печально знаменитых и противоречивых эпизодов его жизни. События июля и августа 1914 года имеют особое значение для этой книги как потому, что Первая мировая война уничтожила самые могущественные императорские монархии в мире, так и потому, что в этот период императоры, по сути, в последний раз принимали принципиальные внешнеполитические решения. Непосредственным поводом к началу войны послужило убийство эрцгерцога Франца Фердинанда и его жены Софии 28 июня 1914 года. За девять месяцев до этого габсбургский совет министров решил, что нужно при первой возможности уничтожить Сербию как независимое государство. Это с большой вероятностью могло привести к войне с Россией, в которую Австрия могла вступить лишь при поддержке Германии. Министры согласились, что план будет реализован лишь в том случае, если Сербия откровенно бросит вызов Австрии. Убийство эрцгерцога предоставило именно такой случай. Кроме того, убитый был участником крошечной венской группы, ответственной за принятие решений, и наиболее влиятельным сторонником сохранения мира. В более широком смысле столкновение Австрии с Сербией следует рассматривать как частный случай проявления конфликта империи и национализма. Тогда же, когда этот конфликт на юго-востоке Европы неизбежно вел к войне, которая уничтожит континент, он также – в форме Ольстерского вопроса – парализовал британскую внутреннюю политику. Поведение Австрии в ходе июльского кризиса 1914 года имело некоторые параллели с политикой Франции и Британии во время Суэцкого кризиса в 1956 году. Столкнувшись с геополитическим спадом и растущими националистическими испытаниями, имперские элиты впали в отчаяние, проявили высокомерие и ошиблись в своих расчетах. Ключевое различие состояло в том, что в 1956 году Большой брат в Вашингтоне сказал нет. В 1914 году Большой брат в Берлине сказал да³¹.

Решения в Германии 1914 года принимались под влиянием всепроникающего культурного пессимизма и безрассудства, которые царили в консервативных кругах и имеют жуткие отголоски в современной Америке. Тем не менее в ходе Июльского кризиса реальным весом в Берлине обладали лишь три человека: начальник Генерального штаба генерал Хельмут фон Мольтке, канцлер Теобальд фон Бетман-Гольвег и император Вильгельм II. Мольтке имел наименьший вес, в 1914 году он дал такой же совет, как в ходе Балканских кризисов 1912–1913 годов, а именно – нанести удар немедленно, пока Германия обладает военным преимуществом, до того как оно безвозвратно перейдет к России. Во время Балканских войн гражданское руководство отвергло предложение Мольтке. В 1914 году – поддержало. Главную роль в этих событиях сыграл Бетман-Гольвег. Во время Июльского кризиса император всегда обращался к нему за советом и прислушивался к его словам.

Канцлер был благородным человеком, совершенно не склонным к авантюризму и милитаризму, но разделял геополитические установки и националистические ценности своего времени и класса. Иными словами, он хотел, чтобы Германия заняла на международной арене такое положение, которое уравняло бы ее по статусу и долгосрочной исторической значимости с Британией и, если получится, с США. Возможно, он пребывал под влиянием своего старшего советника по внешней политике Курта Рицлера, который считал, что другие великие державы так боятся европейской войны, что во время кризиса Германия может рискнуть и пойти на серьезную конфронтацию. Возможно, глубокий пессимизм, с которым канцлер смотрел на будущее международных отношений в Европе, отчасти объяснялся его тоской после недавней смерти любимой жены. Бетман-Гольвегу чрезвычайно тяжело давалось управление Вильгельмом II и хаотичной немецкой политической системой, и жена была его поддержкой и опорой. Склонный к меланхолии, он имел характер вдумчивого чиновника, а не толстокожего задиристого политика. Правые без конца нападали на канцлера, обвиняя его в слабости и трусости, недостойных мужчины. Страшно сознавать, что смерть чьей-то жены стала одним из факторов, подтолкнувших мир к войне, которая унесла миллионы жизней и едва не уничтожила Европейскую цивилизацию. И все же, хоть это и кажется нелепым, нельзя сказать, что в этом нет ни доли правды³².

Отчасти в случившейся катастрофе виноват и сам Вильгельм II. Столкнувшись с чрезвычайно важным кризисом, германское правительство отреагировало на него прискорбным образом. Австрия и Россия, которые считались более отсталыми, рассмотрели все возможные варианты действий в советах министров, куда входили основные гражданские и военные лидеры империй. Германии почему-то казалось важнее не допустить, чтобы летний круиз Вильгельма был отложен хотя бы на день. Не состоялось никакой общей встречи всех лидеров. Современные технологии позволяли привлечь к такой встрече послов из Санкт-Петербурга, Лондона и Парижа. Граф Пурталес мог бы повторить то, о чем сообщал в своих более ранних донесениях: ни одно российское правительство не смирится с вторжением Австрии в Сербию, однако ни один российский министр, скорее всего, не захочет войны ни сейчас, ни в обозримом будущем хотя бы из-за того, что риск революции слишком высок. Князь Лихновский мог бы дополнить его слова, опираясь на свое понимание ситуации из Лондона: англо-германские отношения улучшились, и были все основания ожидать, что, учитывая растущую напряженность между Британией и Россией, они продолжат улучшаться и дальше. С другой стороны, не стоило ожидать, что Британия сохранит нейтралитет, если Германия нападет на Францию. Посол фон Шён, в свою очередь, мог привести еще два аргумента: в силу демографических и экономических факторов относительная сила Франции уменьшилась, а политика двигалась влево, в связи с чем решительно националистический и пророссийский курс Раймона Пуанкаре, скорее всего, скоро должен был смениться. Эти реалистичные аргументы в пользу оптимизма необходимо было сопоставить с глубоко пессимистичным анализом международных отношений, проведенным Бетманом-Гольвегом, и обсудить на совете, где были бы представлены все мнения.

Впрочем, даже если бы Вильгельм II созвал такой совет, он, возможно, не смог бы повлиять на ситуацию. Испокон веков в наследственной монархии возникали проблемы, когда монархи возглавляли советы министров. Главную из них емко сформулировал Уолтер Баджот: “Никто не может спорить на коленях”. Министры не спешили возражать монарху, особенно в присутствии других министров. Если монарх был не уверен в себе или требовал к себе большого уважения, он порой не терпел даже дискуссий, не говоря уже о возражениях. Здесь стоит вспомнить о совете, который Людовик XIV дал своему сыну и наследнику: мудрый король должен слушать больше, чем говорить, он должен подталкивать министров к выражению противоположных мнений. Монарху не следует обижаться на критику со стороны министров и бояться, что советники окажутся умнее него, поскольку влияние и величие его позиции ставят его гораздо выше них и позволяют именно ему принимать окончательные решения.

Иными словами, монарх должен быть скромен, уверен в себе, дисциплинирован и уравновешен.

Из всех императоров в истории Вильгельм II с наименьшей вероятностью готов был прислушаться к этому совету. Император славился тем, что постоянно говорил, но никогда не слушал, а на любую критику реагировал чрезвычайно остро. Филипп цу Эйленбург, который, пожалуй, понимал Вильгельма лучше всех, в 1897 году предупредил нового министра иностранных дел, что Вильгельм принимает любые разногласия близко к сердцу, терпеть не может, чтобы было видно, что он следует чужому совету, и отчаянно нуждается в похвале, а потому обращаться с ним нужно, “как с хорошим, умным ребенком”. Министры научились не спорить с ним, мириться с его хвастовством и позерством, а во времена кризиса ожидать, что на смену театральному пафосу со временем придут нерешительность и робость. В июле 1914 года многие высокопоставленные генералы ожидали именно этого. И оказались правы. Риск европейской войны нарастал, и Вильгельм искал возможности для отступления. К тому времени он уже запустил цепочку событий, которую сложно было разорвать. Если Бетман-Гольвег и Мольтке и не позволили ему отступить в последние два июльских дня 1914 года, то отчасти они сделали это, понимая, что отступление на этом этапе обернется катастрофой для австро-германского союза и сильно подорвет престиж монархии в глазах германских элит и общества³³.