Обновленная машина показала себя выше всяческих похвал. Первые пять часов, до траверза острова Большой Берёзовый, бывший майор проверял машину, гоняя её на различных режимах, а потом разрешил главмеху раскочегарить механизм на полную. И пароход легко разогнался до тринадцати узлов по лагу — скорости, для подавляющего числа парусных судов просто недоступной либо доступной при о-о-о-очень хорошем ветре. Лейтенант Корязьев давил лыбу как объевшийся сметаны кот, потому как на старой машине «Ижора» могла выжать максимум одиннадцать узлов, что было весьма неплохим, но отнюдь не выдающимся результатом. Сейчас же он моментом стал капитаном самого резвого «иноходца» всего Балтийского флота. И хотя подобный ход его пароход мог держать всего чуть больше двух суток по топливу, да и то теоретически, потому как просто кочегары не выдержат — это означало, что он мог практически одним днём добежать до Гельсингфорса и вернутся обратно. Либо приблизительно за сутки дойти до Або или, даже, Аландов. И это открывало перед ним небывалые перспективы. Вплоть до того, что его пароход вполне мог бы претендовать если не на официальный — тут отделка подкачала, то на неофициальный статус императорской яхты. Члены императорской фамилии довольно часто посещают Финляндию, и выбор между тем сколько болтаться в море и страдать от качки — часы, максимум сутки или же несколько дней — вполне себе очевиден…
Полным ходом удалось идти только два часа, потом пошли острова, а после Тронгзунда, который бывший майор знал под именем Высоцка — и вообще шхеры. Так что ход пришлось снизить. Но всё равно к Выборгу подошли ещё в серых сумерках. Так что донжон Выборгского замка — белая башня с зелёной крышей возвышающаяся над верхушками деревьев, которыми зарос мыс Смоляной, был ещё достаточно хорошо виден.
«Ижора» ещё швартовалась, когда к причалу подкатила лёгкая коляска, из которой эдак торжественно вышло трое мужчин и одна женщина. Ни лиц, ни фигур в темноте уже было практически не различить, так что Даниил, только выбравшийся из подпалубного пространства, поскольку едва ли не половину перехода и всё время швартовки провёл около машины, чутко прислушиваясь к тому, как она работает и нет ли каких-нибудь посторонних звуков, свидетельствующих о неприятностях, решил не подниматься на капитанский мостик. Кто бы не приехал — пусть Корязьев сам отдувается. Тем более, что что за время перехода Данька успел изрядно изгваздаться — увы машинное отделение не то место где можно надеется сохранить чистоту лица, рук и одежды… Так что он просто проводил взглядом эту «делегацию» и, утерев лицо уже изрядно повлажневшей тряпкой, облокотился на планширь и задумался.
Всё лето его мучила моральная дилемма. С одной стороны, он был воспитан на крайне позитивном восприятии декабристов, которые, типа, пошли на каторгу «за нашу и вашу свободу». Нет, после того, как он познакомился с ними лично и пообщался с отдельными представителями этих «радетелей» это восприятие несколько поутихло, но полностью не ушло. Всё ж-таки не все там были кровожадными придурками, прекраснодушных мечтателей было гораздо больше. Да и вообще, если бы не опыт девяностых — вполне возможно бывший майор воспринимал бы этих людей с гораздо большим восторгом. Но этот опыт был. Поэтому о восторге речи уже не шло, но какой-то пиетет всё ещё оставался.
С другой стороны — Николай был его покровителем и, как бы, другом. Со множеством ограничений, но всё-таки… И молчать о том, что должно случится в декабре в этом случае было как бы подло. А ну как он на самом деле каким-то образом всё изменил настолько, что декабристы смогут победить? И при этом ещё и убьют Николая. Был же там среди них какой-то хрен, который должен был грохнуть новоиспечённого царя. Ни фамилии, ни полковой принадлежности оного бывший майор напрочь не помнил, так же как и того, почему у него в прошлый раз не получилось — только сам факт. Так вот — а ну как на этот раз тому всё удастся? И как ему, Даниилу, в этом случае быть? Сдавать будущих «светочей» Николаю или промолчать и понадеяться на авось? И как в таком случае отреагирует сам Николай, когда в процессе расследования выяснится, что Даниил посещал их сходки? Чем это обернётся для самого Даньки?
А, кроме того, вертелось у него некоторое ощущение неправильности, вынесенное из разговоров с представителями той самой группы людей, которая его изначально заинтересовала. Ну ещё до того, как откололся от основной компании и прибился к морякам. Уж очень настойчиво они продвигали мысль о непременной необходимости вооружённого восстания. Прямо-таки закусив удила и яростно бросаясь даже на намёки предположений о том, что какие-то вопросы можно решить и без оного… И это навевало на некие нехорошие мысли, типа той, что вот как раз этой группе «радетелей за нашу и вашу свободу» для чего-то нужно вооружённое восстание само по себе. Причём покровавей… Типа чего мы там добьёмся и под какими лозунгами — плевать, главное «качнуть режим». И подобный подход ему категорически не нравился.
Сентябрь принёс ему некоторое облечение. Похоже, его действия что-то поменяли в этом мире и, вполне возможно, никакого восстания декабристов здесь не случится. Потому что Александр I в сентябре, практически сразу после бала в Мишкином дворце, убыл на юг. А, насколько помнил бывший майор, по официальным данным он умер от простуды. И это был один из редких фактов о восстании декабристов, которые он помнил… И облегчение он испытал потому, что понятно же — подхватить оную в Питере было куда легче, чем на берегу Чёрного моря. Так что бывший майор понадеялся, что на этот раз с императором всё будет в порядке. Как минимум в нынешнем, тысяча восемьсот двадцать пятом году… Ну не помнил он деталей его смерти и перипетий периода «медждуцарствования», поэтому даже не подозревал, что всё идёт как предначертано.
— Я даже не сомневалась, что вы непременно будете здесь, господин Николаев-Уэлсли.
Данька едва не подпрыгнул, но сумел сдержаться и разогнулся, с достоинством разворачиваясь.
— Добрый… вечер, то есть уже почти ночь. В отличие от вас, Аврора, я вас здесь увидеть никак не ожидал. Насколько я знаю — вы должны находиться в Петербурге.
— Да, вы правы, но у меня заболела mammy, и я третьего дня выехала в Выборг…- тут запнулась и вгляделась в его лицо.- Боже мой в чём это вы?- и, сделав шаг вперёд, она выхватила откуда-то платок и начала осторожными движениями оттирать его щеку и лоб. Данька замер, потом усмехнулся и произнёс:
— Как обычно — в пепле и саже. В моей жизни очень много пепла и сажи, а так же стальной окалины, вонючего креозота и грохота механических молотов. Так что она бесконечно далека от всего того, что вам привычно и что вызывает у вас восторг или умиление.
— Позвольте мне самой решать что именно вызывает у меня восторг и умиление,- голос Авроры Шернваль похолодел сразу на десяток градусов.- Вы мне не отец, не брат и пока ещё не жених, чтобы иметь право что-то мне советовать,- с этими словами девушка опустила руку с платком, сделала шаг назад после чего резко развернулась и пошла в сторону перекинутого на берег трапа.
Данька же ошеломлённо замер. И лишь когда тонкая женская фигурка грациозно сбежала по трапу на причал после чего быстрым шагом двинулась в сторону коляски, обалдело выдохнул:
— В каком смысле «пока ещё»?- но ответить уже было некому.
В Санкт-Петербург «Ижора» вернулась к вечеру следующего дня. Ночь в Выборге Даниил провёл на борту. Несмотря на то, что Корязьев предложил ему заночевать в доме губернатора. Тот настойчиво приглашал их обоих, но капитан отказался, заявив, что не может покинуть своей корабль… Данька, в свою очередь тоже отказался, заявив:
— Я у вас тут за кочегара, так что мне совсем негоже лезть поперёд вас. А поскольку вы отказались…- он развёл руками.
— Ну, вы уж совсем, Даниил Николаевич,- хохотнул Корязьев 2-й, похоже весьма довольный изменением своего статуса. До сих пор губернаторы его вниманием явно не баловали. Скорее наоборот…- Ну какой же вы кочегар? Скорее судостроитель… но воля ваша. Тогда прошу разделить каюту с моим старшим помощником. Я бы вам предоставил свою, но, увы, корабельным уставом это дозволяется только в исключительных случаях или в отношении старшего начальника.
