Исследователям до сих не удалось выяснить, посещала ли Тереза в самом деле эти курсы или же все ее рассказы о них в письмах Добролюбову были обманом, одновременно корыстным и «возвышающим». Биограф Добролюбова Б. Ф. Егоров, специально изучавший университетский архив, утверждает, что «в списках обучавшихся на акушерских курсах никакой Грюнвальд не числилось»{345}. Исследователь проституции Тарновский приводит множество свидетельств лживости французских дам легкого поведения, которые не гнушались никакими средствами, чтобы вытянуть у клиентов и возлюбленных побольше денег{346}.
Почти в каждом письме Тереза вымаливает очередные 100 рублей серебром — то для покупки имущества взамен сгоревшего при пожаре, то для внесения платы за акушерские курсы, то для возвращения каких-то долгов. Но может она и просто попросить прислать из Парижа маленькие наручные часы. Добролюбов, почти год находившийся в Европе, отвечал редко, раз в пять-шесть недель, будто нехотя, неизменно сомневаясь в правдивости приводимых Терезой причин безденежья и ссылаясь на невозможность высылать часто такие большие суммы. Тереза освоила другой путь — бомбардировать письмами Чернышевского (они сохранились в его архиве). Тот брал деньги из кассы «Современника», записывал их на счет Добролюбова и посылал в Дерпт. В общей сложности за 1860–1861 годы Тереза получила от Чернышевского более 500 рублей.
Хотя в ее письмах мы находим много очень конкретных подробностей об акушерской клинике в Дерпте — о начале занятий 22 августа, об экзаменах по разным болезням, о ее собственной регулярной практике, о знакомых докторах, — есть достаточно оснований сомневаться, что она прошла курс обучения. Часто в ее рассказах о занятиях нестыковки видны невооруженным глазом. Так, 18 октября 1860 года Тереза писала:
«Порадуйся же немного за меня, я сдала 3 экзамена: по акушерскому делу, детским болезням и по воспалениям, это разные болезни. Еще я хочу, и уже начала, изучать болезни глаз, потому что, мой любимый Колинька, мне очень нравится медицина, и еще изучаю, как самому можно сделать порошки и разные пластыри и напитки. Самое сложное — болезни глаз, но я всё же хочу попытаться»{347}.
Однако спустя полгода, 28 августа 1861-го, она снова писала Добролюбову, что собирается держать экзамен по акушерству и детским болезням{348}, забыв, что уже сообщала о его сдаче, а в письме от 6 января того же года излагала красочные подробности работы акушеркой:
«У меня сейчас два больных. Одна прелестная молодая госпожа 17-ти лет, но другая еще прелестнее, но она старше, ей 28 лет. Она меня щедро одарила. Я уже приняла достаточно много детей. А еще я имею право без экзамена принимать детей, только не могу выписывать лекарства. Больные меня очень любят за мои руки. В Дорпате не было акушерок с такими маленькими руками, как у меня, и еще говорят, что у меня очень маленькие ноги. Видишь, Колинька, я становлюсь заносчивой»{349}.
Если верить Грюнвальд, то в ее акушерской практике случались смерти рожениц. Так, в том же письме от 6 января 1861 года она сообщала Добролюбову, что после трагического происшествия пришлось откупаться последними деньгами от судебного преследования:
«Перед праздниками со мной случилась неприятная история. Мне нужно было принять роды у тяжелой больной, и она умерла, и ребенок пострадал. За это мне нужно было предстать перед судом. Но я заплатила и сейчас на свободе — но мне это стоило очень много денег. Не было бы у меня денег, меня бы сослали, но, слава богу, сейчас всё позади и за это я должна тебя благодарить, мой добрый Колинька»{350}.
В другом письме Добролюбову Тереза описывала новую «историю», как две капли воды похожую на первую: ее якобы слишком поздно позвали к роженице, та скончалась в мучениях, а пришедший профессор объявил неудачливой акушерке, что виновата именно она; дело якобы передали в суд, и теперь нужно платить штраф{351}. На сей раз Тереза умоляла Чернышевского и Добролюбова прислать уже 675 рублей серебром.
На этом переписка с «Колинькой» оборвалась. Вернувшись в сентябре 1861 года из Европы в Петербург, Добролюбов перестал отвечать ей — здоровье начало резко ухудшаться. 1 октября, так и не дождавшись ни строчки от возлюбленного, Тереза снова написала Чернышевскому, сожалея, что ни он, ни его друг ей не верят, умоляла помочь ей 700 рублями. Перед самой смертью, 14 ноября, Добролюбов отправил ей 200 рублей{352}. В феврале 1862 года Тереза снова беспокоила Чернышевского, не зная, что Добролюбова уже нет в живых. В ответ она получила сообщение о смерти ее «Колиньки»:
«Эти деньги — от Николая Александровича, но письма от него нет при них… да и не будет никогда… Когда увидимся с Вами, поцелуемся и поплачем вместе о нашем друге… Вот уже редкий день проходит у меня без слез… Я тоже полезный человек, но лучше бы я умер, чем он… Лучшего своего защитника потерял в нем русский народ»{353}.
Что могла ответить Тереза на скорбное известие? Она жалела, что «потеряла в нем благодетеля»{354}, горевала, что будет жить дальше без его помощи, и, конечно же, не переставая надеяться хоть на какие-то деньги, осведомлялась, не оставлял ли Николай Александрович распоряжений относительно мебели, которую ее кузина передала ему на хранение. Переписка Терезы с Чернышевским прервалась 12 июня, когда он лишился возможности посылать ей деньги, поскольку был арестован и находился под следствием в Петропавловской крепости.
Как только приток средств из Петербурга прекратился, Тереза влезла в большие долги. В июле 1863 года дерптский суд возбудил против нее дело по иску пяти кредиторов, которым она задолжала 228 рублей. Судя по сохранившемуся в Эстонском историческом архиве (Eesti Ajaloo Arhiiv) делу, заимодавцы согласились отпустить должницу в Петербург в надежде, что она сможет раздобыть там денег. Можно предполагать, что Тереза рассчитывала лично предстать перед Чернышевским и его женой и вымолить у них искомую сумму. Полиция, отобрав паспорт, выдала ей проездной билет с требованием вернуться{355}.
В конце июля — начале августа Грюнвальд появилась в Петербурге, разузнала, где находится Чернышевский, и добилась передачи ему письма. Узник мог помочь ей только советами и порекомендовал съездить на дачу к его родственникам Евгении и Александру Пыпиным. Их-то Чернышевский и просил сделать для «несчастной девушки» всё возможное, что, скорее всего, означало помочь в поисках заработка.
Пыпины не были богаты и смогли дать Терезе лишь пять рублей, выслушав ту же самую историю: она должна заплатить какие-то долги в Дерпте, получить паспорт, а потом перебраться в Петербург и начать «новую жизнь» с акушерской практикой, получая заказы от какой-то «тетушки»{356}. Они, скорее всего, лишь посочувствовали этим благим намерениям, поскольку Чернышевский предупредил их в письме: «Всё это очень может быть не больше, как обманом каких-нибудь плутов или плутовок, водящих ее разными пустыми обещаниями и выманивающих у нее деньги»{357}.
