К тому времени вокруг персоны царя образовался тесный круг общения, в котором мнения и суждения Ордина-Нащокина опровергались людьми, чей вес при дворе стал преобладающим. Такой исключительно весомой фигурой с некоторых пор все более и более становился Артамон Сергеевич Матвеев. Свобода общения с царем давала повод вольному или невольному вмешательству Матвеева в дела государственной важности. Однажды побывав на Украине, Матвеев под влиянием Богдана Хмельницкого стал последовательным сторонником «прицепления ветви к приличному корню», покровительства Московии православному народу Украины, что обернулось вторжением туда русских войск. Теперь, два десятилетия спустя, его идеи военного вмешательства в украинские дела, некогда положенные в основу государственной политики, вновь обрели весомость. Там, на Украине, к началу 1670-х годов еще более оживились силы, видевшие в Матвееве покровителя, «своего человека» в московских коридорах власти, способного заставить царя действовать в их интересах.

Положение Матвеева при дворе упрочилось еще больше, когда ему в начале 1671 года удалось выдать за царя свою воспитанницу Наталью Нарышкину. Девятнадцатилетняя девушка, жившая в его доме в силу невесть каких обстоятельств, оказалась в нужное время в нужном месте — овдовевший царь оказался без наследников мужского пола (единственный выживший сын Иван был некрепок и телом, и умом). С подачи Матвеева царь провел смотр невест, на котором победу одержала, конечно же, креатура его любимца. Судя подошедшим до нас описаниям, Наталья Кирилловна была девицей веселой, привлекательной, раскованной. Уже будучи царицей, она не отличалась особой строгостью нравов, что легло в основу предположения, что истинным отцом Петра Алексеевича был не царь, а кто-то другой. После ее свадьбы с царем и рождения ровно через год наследника Матвеев стал особенно близок к Алексею Михайловичу. Уже не довольствуясь положением царского друга, он возжелал высоких должностей в аппарате власти — в первую очередь места главы Посольского приказа, которое занимал упрямый, несговорчивый Ордин-Нащокин. Несмотря на все препятствия, он продолжал стремиться к заключению польско-русского союза, способного противостоять агрессивным устремлениям Швеции и Турции.

В феврале 1671 года, когда в Москву собралось польское посольство во главе с Яном Гнинским, Нащокин согласно договоренности с польской стороной должен был выехать в Варшаву. В посвященном этой теме письме царю он повторял все те же аргументы: необходимо подчинить православное духовенство Украины московскому патриарху, вести переговоры как с Польшей, так и с Турцией и «цесарцами», то есть Габсбургской империей. В этом письме он снова поднял болезненную тему возвращения Киева полякам, что было ошибкой, но вряд ли сыграло решающую роль — вероятно, к тому времени царь уже принял решение о дальнейшей судьбе дипломата. Свой вклад в это внес и упомянутый донос гетмана Многогрешного, которого царь в своем письме похвалил за бдительность. Шляхтича Лубенко, служившего у Ордина-Нащокина, били кнутом и сослали в Сибирь, а дальнейшее следствие по делу поручили не кому иному, как Артамону Матвееву. Несомненно, тот постарался собрать как можно больше материалов, порочащих своего конкурента, и добиться его отставки.

Вскоре Ордин-Нащокин был уволен с должности главы Посольского приказа, которую занял Матвеев. Тогда же его лишили почетного титула «сберегателя посольских дел», сохранив лишь звание ближнего боярина и приказав оставаться на царской службе в этом неопределенном состоянии. В марте был отменен и указ о его назначении «великим и полномочным послом» будто бы в связи с болезнью. Не исключено, что дипломат действительно заболел после пережитых испытаний или сказался больным, чтобы не ехать в Андрусово и покорно озвучивать чужие тезисы. 2 декабря того же года Нащокин попросил освобождения его от службы, сославшись на желание принять монашество.

Сдав своему преемнику приказные дела, отставной дипломат сразу же уехал в родной Псков. Его жена к тому времени умерла (в последний раз она упоминается в документах в 1668 году), сын Воин служил далеко от дома. Ничто не удерживало его в мирской жизни. 16 января 1672 года он прибыл в Крыпецкий монастырь Иоанна Богослова, расположенный в густом лесу в 60 километрах от Пскова, где 21 февраля игумен Тарасий постриг его в монахи под именем инока Антония. Но монашество не стало для него завершением активной, творческой жизни. Он нашел себя в сфере обустройства родного края, взялся за осуществление проектов церковно-приходского строительства, занимался просветительством. По словам профессора В. С. Иконникова, «Ордин-Нащокин, после многих житейских неудач и неприятностей, избрал на конце своих дней тот путь, по которому еще следовали многие в древней Руси на закате старости»[58]. Позже, в челобитной на имя царя Федора Алексеевича от 26 июня 1676 года, «инок Антонище Нащокин» вспоминал об обстоятельствах своего пострижения: «Но и по отпуске моем нынешнем с Москвы во Псков и с Порецкие волости з бурмистры две тысечи ефимков послал в Смоленской приказ в Устюжскую четь и боясь смертного часу дойду ль до обещанного места, а домишко свое оставил, и недошед Пскова, всего себя вручил Богу»[59]. Вероятно, ефимки, о которых говорится в письме, были жалованьем, выданным ему после отставки — возвращая его государству, Ордин-Нащокин подчеркивал, что не желает быть обязанным неблагодарному царю.

При этом у него оставались значительные средства — вскоре после приезда в Псков он начал строительство в городе новой каменной больницы и церкви Казанской Богородицы за Петровскими воротами Среднего города. Кроме того, он принимал участие в обустройстве недавно учрежденного Николо-Любятовского монастыря, в чем его благословил архиепископ Псковский и Изборский Арсений. Он познакомился с Ординым-Нащокиным еще в 1665 году, когда тот был воеводой в Пскове, и теперь продолжил близкое общение с опальным дипломатом. В одной из бесед тот попросил перевести его из Крыпецкого монастыря в более близкий к городу Николо-Любятовский. В 1675 году его желание было выполнено, при этом архиепископ даровал своему знакомому чин строителя-настоятеля монастыря. Более высокий чин игумена старец Антоний иметь не мог, поскольку не был прежде священником. К тому же в свои 70 лет он был серьезно болен и не мог вести богослужения, что требовалось от игумена. Быть может, дипломат заранее выбрал местом несения монашеского обета именно Николо-Любятовский монастырь, но по дороге в Псков из-за болезни был вынужден остановиться в Крыпецкой обители, мимо которой лежал его путь. Об этом говорится в его челобитной царю Федору Алексеевичу: «Боясь смертного часу дойду ль до обещанного места… и недошед Пскова, всего себя вручил Богу». Известно, что уже в 1670 году его здоровье пошатнулось, а переживания, связанные с отставкой и немилостью царя, неминуемо должны были обострить болезнь.

Однако вдали от придворных интриг Ордин-Нащокин почувствовал себя лучше и нашел силы, чтобы заняться благоустройством доверенной ему обители. В 1675–1676 годах на его средства там были построены здания и сооружения, перечисленные в описи 1782 года: «Настоятельские и братские кельи, хлебопекарня, квасоварня, конюшая келья, конюшня и конюшие сараи и около того монастыря ограда с кровлею и с воротами»[60]. Старцу Антонию удалось приписать к обители соседний Малопустынский монастырь, заселить пустующие монастырские земли: к 1678 году там разместилось 13 крестьянских дворов. Его стараниями в Пскове было построено подворье Любятовского монастыря, где он и другие монахи жили, посещая город по хозяйственным делам. В 1676 году он решил заняться судьбой своего оставшегося в миру имущества. В челобитной на имя царя Федора Алексеевича от 26 июня он писал: «И ныне, Государь, в продолжение грешного живота моего, бью челом тебе, Великому Государю, чтоб остатней долг подмосковная Песье и московский двор на Кулишках с полаты, на тебя, Великого Государя, взято было, а на сынишка моево Воинка многое мое челобитье, чтоб твоим Великого Государя милостивым указом с Москвы ко мне выслан был для последнего душевного разрешения»[61]. Можно догадаться, что дом и имение были отданы государству в уплату долга, взятого, очевидно, для обустройства монастыря и псковской больницы для бедных. Что-то из имущества он собирался передать Воину по «душевному разрешению», то есть завещанию, используя эту возможность, чтобы встретиться с сыном. В то время Воин нес царскую службу в одном из провинциальных городов, поэтому для его приезда в Псков требовалось разрешение.