То, что происходившее было с его стороны инсценировкой, Никон подтвердил своей заключительной речью. Его целью было заведомо выговорить для себя особый статус, неограниченные полномочия. До того убеждавший всех в том, что он «неразумный и не могущий пасти словесных овец Христова», уверенно заявил: «Если обещаете слушаться и меня, как главного архипастыря и отца во всем, что буду возвещать Вам о догматах Божьих и о правилах, в таком случае я по вашему желанию и прошению не стану более отрекаться от великого архиерейства». Таким образом, состоялся еще один акт «торжества православия» — на сей раз оно воплотилось в неограниченных властных полномочиях патриарха всея Руси.

Никон немедля приступил к делу. Новации, которые он решил провести в жизнь, затрагивали как мирские дела, так и религиозные. Не прошло и трех недель, как патриарх объявил кабацкую реформу. Кампания стала продолжением непримиримой борьбы с пьянством, ранее объявленной им в Новгороде и окрестностях. Теперь драконовские меры, «борьба с пьянством и алкоголизмом», распространились на все государство. К сожалению, эта поучительная страница русской истории долгое время оставалась в тени общественного внимания. Должного значения ей не придавалось, как показывает опыт антиалкогольной реформы, провозглашенной в СССР в конце XX века М. Горбачевым и Е. Лигачевым. Характерно, что тогдашние действия власти фактически повторили меры, заложенные Никоном в кабацкую реформу 1652 года. Схожими оказались и последствия этих мер — спад во внутреннем потреблении, сокращение налоговых поступлений от питейных заведений и от продажи спиртного, сказавшийся на пополнении госказны, как, впрочем, и на социально-психологической атмосфере. После денежной реформы, предпринятой для покрытия дефицита бюджета, и вызванного ею Медного бунта ограничения в деле производства и торговли спиртным были отменены…

Этим вмешательство Никона в светскую жизнь не ограничилось. Ополчаясь на все иноверческое, иностранное, он настоял на том, чтобы все проживавшие в Москве иноверцы, «немцы», как их называли всех без разбора, были выселены за черту города, в отдельную Немецкую слободу. Распорядился изымать из домов и уничтожать музыкальные инструменты иностранного происхождения. Публичному сожжению подверглись привезенные из-за границы полотна европейской школы живописи.

Восшествие на патриарший престол развязало Никону руки в наведении «порядка» и в церковных делах. Когда московские иерархи прознали о реформировании устоявшихся церковных традиций и канонов, открыто поддержать патриарха в этом намерении не решился никто. И это при том, что за спиной его стоял сам царь. Была затеяна нудная церковно-бюрократическая процедура обработки иерархов, «промывания мозгов», однако рвения в реформаторских устремлениях все равно не наблюдалось. «Перестройка», на которую хитроумный Никон подбил легко поддающегося влиянию царя, дорого обошлась русскому народу. Уже через полгода после восшествия на патриарший престол он приказал начать повсеместное исправление богослужебных книг и заменить привычное на Руси — да и в Европе — двоеперстие принятым в Византии только в XIII веке троеперстием. Характерно, что константинопольский патриарх Паисий, к которому Никон обратился за советом, усомнился в необходимости ломать сложившиеся формы обрядности — разные в разных христианских странах. Однако на соборе 1656 года все, кто крестился двумя перстами, были объявлены еретиками и отлучены от церкви. Епископа Коломенского Павла, выступившего против нововведений, Никон публично избил и сослал в дальний монастырь, где тот был задушен.

Недовольство «церковной затейкой» со стороны многих священнослужителей и простых верующих ничем не угрожало Никону, пока на его стороне были Алексей Михайлович и его приближенные. Кто по искреннему благочестию, кто из стремления угодить царю, они изо всех сил старались следовать официальному курсу. Рядом с Никоном в эти годы оказался и Ордин-Нащокин. Преодоление «псковского гиля» и его последствий связало их тесными узами сотрудничества и взаимопонимания. Этот факт в биографии того и другого не имел отношения к церковной реформе, которую проводил Никон, однако после опалы последнего псковский эпизод Ордину-Нащокину еще припомнят…

Факты бесцеремонного вмешательства патриарха в государственные дела, очевидные для окружающих, Алексей Михайлович предпочитал не замечать, более того, шел ему навстречу. Никон, в частности, убедил царя в необходимости упразднить Монастырский приказ «за ненадобностью». Подписал царь и «несудимую грамоту», по которой монастыри освобождались от уплаты налогов. Он оставался глух ко многим фактам самоуправства, грубости, высокомерия, вызывающим не только у церковной верхушки, но и у правящего светского сообщества недоумение и скрытый протест. Сам того не замечая, Никон настраивал против себя все больше представителей правящей элиты. Кто-то с иронией, а кто-то и со злостью комментировал поведение патриарха. Боярин Роман Боборыкин в своем доме выдрессировал собачку, которая при команде «Никон» замирала на задних лапах, передние сложив крест-накрест в почтительной позе. Когда до Никона дошли слухи о подобном непочтительном отношении к себе, последовала реакция — Боборыкин был отлучен от церкви.

Тем не менее государственные дела, обстоятельства внешнего порядка отодвигали эти противоречия на задний план. В 1654 году обострилась военно-политическая обстановка на Украине и западных границах Руси. Решение Переяславской рады о воссоединении с Русью спровоцировало нападение на Украину польско-литовского войска. Московии пришлось вступить в войну. Военный поход 1654 года возглавил сам царь Алексей Михайлович, оставив на хозяйстве в столице патриарха. Благоприятный на первых порах ход военных действий побудил Алексея Михайловича предпринять второй поход, где удача оказалась уже не на стороне русского царя. В роли вдохновителя неудачного похода на Швецию, благословившего войско с триумфом дойти до Стокгольма, выступал не кто иной, как Никон. Поход захлебнулся на подступах к Риге, и Алексей Михайлович вернулся из него с затаенным желанием дистанцироваться от «собиного друга». Принято считать, что причиной тому были поступающие к царю многочисленные жалобы на произвол, самоуправство патриарха, его вмешательство в светские дела. Обиды на его заносчивость доносились и из царской семьи.

Было и такое, но подлинные побудительные мотивы, как представляется, были в другом — в уроках, полученных Алексеем Михайловичем во время военных походов 1654–1658 годов. Тогда у самодержца появилась возможность обратить свой взгляд на многое, что выходило за пределы его прежних, весьма узких представлений. Он смог увидеть своими глазами жизнь за границами Московии, а она оказалась не такой, какой рисовалась ему невежественными церковниками и несведущими боярами. Близость к эпицентру европейских противоречий не могла оставить Алексея Михайловича в неведении о их истоках, о причинах происходивших там конфликтов. Круг его общения пополнился местной монархической знатью, представителями княжеских фамилий не только ближних, но и отдаленных соседей. Сведения о том, чем и как жили в Европе, доносили и многочисленные «солдаты удачи», устремившиеся на Русь после окончания Тридцатилетней войны. Царя посвящали в подлинные причины, породившие эту кровавую распрю, в ходе которой обнажились не только межрелигиозные противоречия, но и противостояние церковной власти и светской. События в Европе, где монархам стоило немалых жертв утвердить верховенство государства над церковью, подсказывали неизбежность пути, по которому придется следовать и российскому самодержцу.

Алексей Михайлович пускай медленно, но осознавал, что уступать самодержавную власть кому-либо недальновидно, непозволительно. Тем временем так и осталась незавершенной дискуссия с Никоном о власти, о том, что выше — «священство» или «царство», «святейшество» или «величество»? Весь ход размышлений, излагаемый патриархом, подводил неискушенного самодержца к мысли о превосходстве церковной, дарованной Богом власти над мирской, подверженной греховным деяниям правителей. Там, вдали от Москвы царем постепенно завладевала мысль о необходимости расставить властные полномочия по своим местам. Недовольство ближнего окружения Никоном создавало тот благоприятный фон, подвигая Алексея Михайловича не откладывать осуществление своих намерений. Робкий, не привыкший действовать решительно царь медлил, однако выдавать его настроение стало публичное поведение.