Одному в столице мавзолей отгрохали и на Лешкиной октябрятской звездочке запечатлели, маленьким еще; другого, с усищами стальными, за кремлевской стеной в глубоченную могилу шмякнули — от честных глаз подальше. А уж за ними последыши их заявились, и в партийном Политбюро тогда привычным идейным бесовством промышляли — шибко приятным пустяшной душе.
Да народу, что ни власть — все от Бога! Бабка Харитина, соседка, рассказывала, как «дуже» любили они Хрущева: почти земляк, Украина-то рядом! Была она в Москве, на каком-то слете передовиков, так на ВДНХ близко-близко его видела. Успела крикнуть:
— В нас кукурюза гарно растэ! — не знала, слышал ли он.
Харитина вообще «продвинутая» была: первой додумалась сторожевую собаку в саду на сношенные нейлоновые чулки привязывать, когда их городские модницы привезли. Поясняла:
— А нэ грызэ вона их, бо дуже ж воняють!..
Хрущева Леха не помнил; вот Брежнева, генерального «бровеносца» нашего, уже очень хорошо… как отца родного. Он в его-то «царствие» и родился!
В школе Хорьков учился так себе, в комсомол — как другие, не пошел; после восьмилетки подался в СПТУ, где готовили трактористов и шоферов: куда еще сельскому парню идти? Тем временем и армия «подкралась».
Отслужил, женился, вскоре стал отцом: дочка родилась. Работал в колхозе, между делом попивал и налево погуливал — все как у всех!.. Только жена его выгнала вскоре: попался ненароком.
…Жизнь еще больше менялась. Село впервые зажило богато, поскольку разрешили наконец-то селянам вишней-черешней торговать, яблоками да грушами; полными грузовиками везли их в Курск, Белгород, Воронеж — у всех же сады огромные! Настроили коттеджей, накупили машин, и давай соревноваться, кто богаче и жаднее. Забыли про детей, дебилами растущих, про то, что сами вырастали в мазанках с земляным полом и соломенной крышей; как баран рогами уперлись в это чертово богатство, становясь с каждым днем все сволочнее и сволочнее!..
Хорькову, с его легкой душой, не хотелось оскотиниваться, и двинул он в город; сначала в Курск, потом и в Москву. К тому времени перестройка на людей обрушилась: осевший в Кремле «ставропольский комбайнер» витал в облаках в поисках неведомого народу консенсуса, «развивал мышление», чтобы «начать и углубить».
Ничего там Леха не заработал! Зато чуть в бандиты не угодил… еле сбежал от них; мотался по общагам да съемным коммуналкам, иногда у одиноких бабенок подживался. Про деревню забыл совсем! Стал «пролетарием», то есть пролетал везде: болтался как цветок в проруби, не имея ничего, кроме «собственных цепей» — долгов то бишь.
Пристрастился он тогда газеты читать. В тех газетах вся «правда» была прописана!.. Про все и про всех. Особенно нравились ему газеты патриотические — на тему «Бей жидов, спасай Россию!» Всю «подноготную» патриоты там открывали… правду-матку мясницким ножом резали. И сами поскорее в депутаты, в депутаты! — пока в Думе без них всю икру не съели.
Так и ошивался бы Леха в Москве, да маманя захворала. Отца-то уж давно похоронили! Поехал домой — помочь старушке, а заодно и дом к продаже поправить: наследство, как ни крути! Когда приехал, окулачившиеся уже братья с сестричкой дружно ему большой кукиш показали — в смысле наследства. Но пожить разрешили, пока деньги у него еще есть.
Жена Хорькова давно с другим жила, к дочке на пушечный выстрел не подпускала:
— Шоб рылом своим поганым и близко не светил!
Богатая стала, гордая! — окуркулилась, раздалась как купчиха. Походил Леха, походил к ближней соседке, да так у нее и остался: знакомы с детства, что еще выбирать?
Настена одна с дочкой жила, родителей похоронив уже, а мужа не дождавшись с афганской войны. Сад у нее, однако был, как и спрос на фрукты в городах — куда он денется-то, этот спрос?.. Вот и жили они садом да небольшим, для себя только хозяйством. От колхоза-то давно уже одна память осталась!
Лешку теперь «грамотным» считали, просвещенным: городской — в Москве жил!.. Смешило только сельчан, что говорил он уже на твердую московскую «г», а не «гэкал» по-хохлацки как они. И вместо «шо?» культурно спрашивал: «Че?» Хотя и «дуже», и «гарно» употреблял по-прежнему — реже, может, чем раньше.
По интересующим «политическим» вопросам местная голытьба консультировалась непременно у Лехи, не забывая «крутнуть» его на бутыль самогонки: без нее такие сложные проблемы не могут поддаваться кардинальному решению! Настена не ругалась, так Леха охотно и «просвещал» страждущих — благо, копейка в доме водилась. Авторитет Хорька в кругах сельского околополитического «бомонда» всегда оставался высок и незыблем.
…Силен был Леха в политике! А вот наступление природного катаклизма проглядел.
И сообщали же, что ледники тают, что Сибирь заливает и морозит, что Черное море вширь пошло. Уже и Америке конец, и Европа на ладан дышит... а все как-то не задевало!
Что Америке худо стало, одобрял: поделом, чересчур она загордилась! Что Европа и Кавказ в кризисе, что с юга движется огромная волна беженцев, что воюют там уже — так то далеко, его не касается! В общем, проворонил все, так же как и другие.
Ах, близорукость наша, близорукость!.. Так и «загремел» Леха под мобилизацию, не успев понять: а его-то зачем?
Попал он удачно, в войска МЧС — не на самый фронт! Когда еще под Ростовом стояли, расчищали солдаты участки прошлых обстрелов и помогали русским беженцам эвакуироваться, перевозя их на грузовиках вместе с малыми пожитками. Отправляли и все имеющее ценность — как при обычной эвакуации.
Многие и ехать не хотели, надеясь, что фронт устоит, а потом вперед пойдет. О большой беде мало кто догадывался по-настоящему: слухи о наводнении уже давно гуляли в народе, но им не очень-то верили.
Говорили, что еще несколько лет назад какой-то писатель что-то там написал — будто бы все «по полочкам» разложил, что скоро произойдет. Да никто той книжки не видел! Мало ли, что наврут? Считали, что «писак» всяких слушать не стоит: они что хочешь, насочиняют, лишь бы не работать! Брехня это, ребята, фантазия: ну, подтапливает маленько, но это ж не всемирный потоп!.. Такого большого потопа как в библейские времена уже не будет — нечего и голову себе выдумками забивать.
Так вот и думали, что все происходящее — дело временное и случайное. И Леха так думал… и начальство его так думало… поэтому эвакуацию проводили сначала лишь среди жителей прифронтовой полосы: просто отвозили их подальше от войны. Боялись только того, что придут кавказцы, всех вырежут и все разграбят.
А кавказцы вовсе не для того наступали! Им нужно было уйти как можно дальше и быстрее от разливавшегося моря. И украинцы того же хотели! Умные люди и в Украине, и на Кавказе понимали, что вода не остановится — дальше пойдет. И тут не до грабежа, не до резни… бежать надо — вперед и вперед!
В Москве, на самом «верху», знали намного больше. Книга та действительно вышла, ее сразу взяли на заметку и постарались «замолчать», то есть не давать широкой огласки: вышла и вышла — не обращать внимания! Ни к чему создавать в народе излишнюю и преждевременную панику. Надо выждать, а время покажет, как поступать.
Но к сведению изложенное в книге все равно приняли. И хорошо, что приняли, потому что скоро уже пришлось отдавать распоряжения о начале массового и скрытного строительства коллективных убежищ для спасения людей: на самом деле возникла угроза большого затопления суши и миграции южан на север, к Москве.
Со временем выяснилось, что строительство нужно расширять — обостряющаяся обстановка на юге страны заставила власти полностью верить прогнозам автора книги: они стали сбываться, словно настоящие пророчества. Тут поневоле поверишь!.. Лишней паники все же не допускали.
Ограничили объем информации, сообщаемой населению: незачем всем все знать; приняли меры для предотвращения утечки важных сведений за границу; руководителей дружественных государств негласно предупредили о необходимости подготовки к наступлению масштабного природного катаклизма. Военную активность на Северном Кавказе снизили — надеялись удержать позиции у Ростова, а тем временем собраться с мыслями и разрешить ситуацию.
