Говорил в основном Рихард и в основном на совершенно нейтральные темы. Он рассказывал, как обычно встречали Рождество в Розенбурге, и как он особенно любил этот праздник, хотя ранние подъемы в церковь ненавидел, будучи ребенком, и откровенно спал во время службы под тихое пение гимнов. Рихард стоял за ее спиной, и Лена могла видеть его отражение только в темноте окна кухни, чем частенько пользовалась, любуясь им украдкой. Его сильными руками под завернутыми рукавами свитера. Разворотом плеч. Улыбкой, с которой он говорил о Рождестве. Ей нравилось смотреть на него и слышать его голос. Но все равно где-то в глубине разума словно маленький червячок засела мысль о том, что это всего лишь мгновение, что это нереально и определенно не должно быть.

А после того, как они закончили с мытьем посуды и расставили посуду в буфетах в хозяйской половине, а тонкий фарфор убрали в деревянные ящики до следующего приема, Рихард вызвался проводить Лену. Очарование вечером рассеялось при первых же словах Рихарда, среди которых мелькнуло слово «спальня». С каждый шагом нервозность Лены только усиливалась. Рихард шел следом за ней по узкой лестнице, едва не задевая плечами стены, и как никогда Лена ощущала его присутствие рядом. Почему-то пришло на ум, что он мужчина, сильный и крепкий. Как Клаус, которому приглянулась Катя, и который так стремился получить желаемое любой ценой. И она снова начала бояться его, сжимая все сильнее его подарок, который несла в руках. Вспомнила, как неожиданно на нее напал в темном коридоре Ротбауэр, когда она совсем не ожидала этого.

Рихард остановился у начала лестницы. Не пошел за Леной следом до двери ее комнаты, как она обнаружила, обернувшись на него удивленная.

— Счастливого Рождества, Ленхен, — произнес Рихард в тишине ночи. Ей бы очень хотелось увидеть его лицо в этот момент, потому что помимо привычной уже нежности в его голосе прозвучали какие-то странные нотки. Но в коридоре было темно, и она видела его светлым пятном и только.

Лена не стала поправлять его, что для нее это не праздник вовсе, а только проговорила тихо в ответ:

— Счастливого Рождества, господин Рихард.

Все правильно, убеждала Лена себя позднее. Ее оговорка в обращении — только к лучшему. Это был изумительный вечер, но что их может ждать дальше? Ровным счетом ничего. Потому все должно остаться только воспоминанием.

Но как скажите на милость это должно произойти, если лишь при одном взгляде на Рихарда следующим утром за завтраком у Лены вдруг затряслись руки, и бешено забилось сердце? Ей казалось, что все заметят ее волнение и румянец, когда кровь мигом прилила к лицу, как только они встретились глазами при первом же ее шаге в комнату. Потому она опустила взгляд в пол и так и обслуживала хозяев и гостей Розенбурга, не поднимая глаз.

К ее счастью, к завтраку спустились не все — штурмбаннфюрер Йозел и его супруга предпочли завтракать в своей комнате, а русская подруга Мисси и ее кавалер вообще отказались от еды. Они очень торопились успеть на поезд, чтобы уже ночью быть в Берлине. Уезжали и остальные — у товарища Рихарда заканчивался отпуск, и ему предстояло вернуться в Крым. За Шенбергами должен быть заехать знакомый, чтобы отвезти их в замок в Саксонии. Лена подслушала обо всем, пока разливала кофе в фарфоровые чашки, с удовольствием отмечая про себя малочисленность гостей, которые останутся в Розенбурге.

— А вы, Мисси? — обратилась баронесса к немке, которая словно по привычке заняла место за завтраком рядом с Рихардом. Хотя за столом было немало пустых стульев, с каким-то странным раздражением отметила Лена.

— Мои родители уехали в Оберзальцберг на праздники, — ответила Мисси. — Поэтому мы с Магдой можем задержаться в Розенбурге почти до самого Нового года.

— Будем рады оказать вам гостеприимство! — с улыбкой заверила ее баронесса.

— Ваши родители в Оберзальцберге? — чуть удивленно переспросил Шенберг.

— Да, — скромно улыбнулась Мисси в ответ. — Они получили приглашение на прием в Бергхоф[34] и решили все рождественские праздники провести в Альпах.

— О, и вы предпочли приему у фюрера наше скромное празднование Рождества?! — воскликнула баронесса растроганно и бросила в сторону сына говорящий взгляд. А потом потянулась к Мисси и коснулась ее руки благодарственным жестом.

— Я не люблю официоз, если говорить откровенно, — ответила девушка. — Для меня нет ничего лучше домашних торжеств.

Иоганн поймал взгляд Лены в этот момент и шутливо закатил глаза, вызывая ее улыбку. Значит, не только ей показался ответ идеальной Мисси слишком фальшивым. Ей оставалось надеяться, что Рихард тоже уловил это, а не был восхищен светловолосой немкой, как его товарищ Тайнхофер, который взглянул на Мисси с явной симпатией во взгляде.

За завтраком договорились идти на рождественскую ярмарку в городе, поэтому поторопились побыстрее завершить трапезу и удалиться к себе. Именно в перерыве между завтраком и прогулкой в город фон Ренбек решили поздравить слуг с праздником. Лена знала об этой традиции. Ей рассказывала Айке, работавшая в доме вот уже более двадцати лет. Для нее получить подарок из рук хозяев означало их расположение. Для Лены же это в очередной раз подчеркивало их унизительную роль в этом доме, выбранную не по собственной воле.

Единственное, о чем Лена совершенно забыла, так это о том, что Биргит тоже относилась к слугам, пусть и занимала самую вершину в иерархии домашнего персонала. Поэтому удивилась, когда увидела ее в кухне, и не успела отстраниться от неожиданной атаки, ведь та сразу же перешла в наступление. Схватила ее за волосы больно и накрутила на руку выпавшую из узла толстую косу, лишая Лену возможности двигаться. Ей пришлось так и застыть с подносом с грязной посудой в руках под возмущенное аханье Айке.

— Кто из вас посмел поднять руку на моего Клауса? — прошипела Биргит зло, глядя в глаза Лены. — Кто из вас порезал его лицо?

— Биргит, прошу тебя! — воскликнула Айке умоляюще. Лена так и не поняла, за что именно переживает кухарка больше — за нее или за посуду на подносе, который ловко забрала Айке из рук Лены. Штефан, сидящий за столом с кружкой пунша в руке, только потупил взгляд, притворяясь, что не видит ничего. К счастью Лены, стукнула задняя дверь, и в кухню вошел Войтек с мешком угля на плече. Он моментально сбросил тот на пол и взглянул на Биргит таким взглядом, что ее хватка чуть ослабла. Но косу Лены она так не и отпустила.

— Кто-то из русских девок напал на Клауса сегодня ночью, — проговорила она хлестко. — Ты видел кто именно?

— Клаус был так пьян, что мог сам себе нанести раны. Ночью изрядно подморозило, снег покрылся ледяной коркой, которая может резать, как стекло, — проговорил Войтек, глядя исподлобья на Биргит. Та даже растерялась на какое-то время от этого злого взгляда и резкого тона голоса. Никогда прежде поляк не позволял себе вести себя так с ней. И пусть его речь была мешаниной из немецких и польских слов, смысл ее Биргит явно уловила.

— Мальчик приехал с фронта, где проливал кровь за фюрера и наш великий народ, — холодно произнесла она, дернув косу Лены на себя, отчего той пришлось наклониться, морщась от боли. Войтек при этом сжал кулаки, и Лена поняла, что он еле сдерживает себя. Айке тоже заметила его злость, потому отступила в самый дальний уголок кухни. Только глуховатый Штефан так и пил маленькими глотками рождественский пунш, не обращая внимания на накалившуюся обстановку в кухне.

— Клаус следует своему призванию уничтожать любые угрозы для нашего светлого будущего и не жалеет себя в Остланде, уничтожая жидобольшевистскую тварь. Он волен делать все, если это поможет ему забыть тяготы фронта.

В глазах Войтека вдруг разгорелась такая острая ненависть, что Лена на какое-то мгновение забыла о собственных чувствах, вспыхнувших в ней от этих слов. Если бы ее взгляд умел говорить, она бы взглядом умоляла поляка не делать глупостей в этот момент. Но это все равно было бы бесполезно — Войтек смотрел прямо в глаза разъяренной Биргит в невидимой дуэли. С этого момента немка станет люто ненавидеть его, оба понимали, что сейчас многое меняется.