А когда Рихард не удержался и повалился на бок, его сослуживец, американец с характерными чертами еврейской национальности, ударил прикладом в грудь, угрожая этим сильным и резким ударом сломать ему ребра. Рихард слышал, как за его спиной американцы входят в замок, гремя каблуками своих тяжелых ботинок по паркету, как с грохотом раскрывают прикладами двери внутри дома, проверяя, не спрятался ли противник в полумраке комнат, устроив засаду. Кто-то, видимо, уже успел добраться до второго этажа и освободил Артига от привязи, потому что вахтельхунд появился из ниоткуда в мгновение ока и прижался своим телом к лежащему на гравии Рихарду, защищая его сейчас.
— Гулять, Артиг, иди гулять, — шептал Рихард в ухо собаке, желая, чтобы тот убежал в парк хотя бы на время. Но Артиг упрямо держался рядом с ним, почти беззвучно скаля зубы в сторону американцев, стоящих над его хозяином с автоматами в руках.
— I said — on the knees! — пнул Рихарда один из янки, намеренно целясь носком ботинка именно в поврежденное плечо, будто угадав место его травмы.
Рихард вздрогнул от боли и едва успел схватить за ошейник Артига, которого и до того удерживал с трудом, чтобы тот яростно не бросился на защиту хозяина. Но сил было слишком мало. Последние забрала успешная попытка подняться на колени по настойчивому требованию американца. Боль брала свое, хмель от выпитого вина кружил голову и ослаблял тело и внимание. Неудивительно, что Рихард не сумел удержать рванувшего вдруг с невероятной силой вахтельхунда в момент, когда американец сильно пнул в спину, отчего к его радости, Рихард завалился вперед и упустил из пальцев всего на миг кожаное кольцо ошейника.
Все произошло в одно мгновение. Одиночный выстрел, и случилось непоправимое. Следующей же секунды оказалось довольно, чтобы в Рихарде проснулось безрассудное желание придушить янки за это убийство и появились силы броситься на стрелявшего в приступе необузданной ярости. Но что он мог сделать против троих, что охраняли его во дворе, пока остальной отряд обыскивал замок?
Рихарда били с особым усердием все трое. Экзекуцию остановил спустя какое-то время командир отряда — невысокий рыжеволосый лейтенант с усталым видом, на вид его ровесник, приказав запереть немецкого пленника в одной из комнат второго этажа.
— My advice for you is to take all this shit off, — сказал, показывая на форму и награды, лейтенант Рихарду, сплевывавшему на гравий кровь, которой был полон рот. — My people saw too much around to be kind to you. How could you sleep well knowing about these places near your fucking castle, you, asshole? It’s out of my mind! All of you, German, are fucking nuts and sociopaths. I would have hung all of you without any mercy as any my man would if we are able to. So, be a good kid, motherfucker, and don’t give us a shit, get it?[215]
Это было сказано совершенно равнодушным тоном, но Рихард понял по его лицу, что он лично выполнит то, о чем говорит, если только будет возможность. Но все же не испытывал к американскому лейтенанту той ненависти, что, наверное, должен был. И не в последнюю очередь за то, что, выслушав настойчивую просьбу Рихарда позволить похоронить своего питомца, лейтенант приказал солдату, убившему Артига, похоронить пса в парке, а не просто выбросить его тело в кусты.
А затем потянулись долгие дни домашнего ареста Рихарда. Да, его достаточно неплохо кормили, он жил в своих комнатах на втором этаже, и единственным неудобством при этом было отсутствие электричества (которое, впрочем, тоже было исправлено в середине мая, когда американское военное правительство починило и запустило в ход ближайшую электростанцию). Ему приносили книги из библиотеки, а еще изредка позволяли выходить из замка для прогулок в парке под конвоем.
Самым любимым конвоиром Рихарда был молоденький солдат, худенький темноволосый «Том Дженкинс из штата Огайо», который успел повоевать всего месяц, к своему огорчению. У него был пытливый ум и жадность до всего нового, и он часто беседовал с Рихардом об истории замка и земли, на которой тот стоял, а также о роде фон Ренбек. В отличие от других своих сослуживцев его восхищала архитектура замка, роспись и лепнина потолков и стен, редкие полотна и другие предметы искусства и мебели, которые все еще оставались в Розенбурге после ревизии, проведенной баронессой в последний год. Если остальные американцы из его отряда просто пили вина из винохранилища, не обращая внимания на купаж и урожай, то Тому было интересно не только это, но и география места. Общение с Томом скрасило Рихарду пребывание в замке и чуть уняло тревожную тоску из-за неизвестности собственной будущности. Впрочем, эти размышления о том, чего именно ждет он вместе с американцами, словно запертыми в замке вместе с ним, даже помогали отвлечься от горя из-за потерь последних дней.
А янки явно не нравилось это вынужденное пребывание в Розенбурге. Иногда открывая окно в темноту парка, чтобы насладиться свежим ночным воздухом, Рихард слышал, как американцы за картами в одной из гостиных на первом этаже спорили друг с другом, как горячились, что лучше бы они вместе с другими отрядами добивали «долбанных нацистов», вычищая тех из щелей, куда они попрятались сейчас, в последние дни войны. Они были очень шумными, эти янки. Поэтому он совсем не удивился, когда американцы однажды ночью в начале мая разбудили его радостными криками, громким свистом и стрельбой в воздух.
Война закончилась. Германия, пораженная и обескровленная, пала, подписав капитуляцию.
Рихард не мог не почувствовать облегчение при этом, хотя безмерно тревожился о будущем, что ждет его страну теперь. То, что будет еще хуже, чем после Версальского мира, он даже не сомневался. Эти тревоги отодвигали на задний план мысли о собственной судьбе, которая не особо его интересовала сейчас. Он просто проживал дни и терпеливо ждал, чем закончится его заключение в Розенбурге вместе с янки, которые на протяжении последующих двух недель все так же тяготились этим непонятным для них заданием — расположиться в замке и охранять его обитателей.
Наконец в конце мая дело сдвинулось с мертвой точки. Том, сопровождающий Рихарда на прогулке, проговорился, что их отряд переводят в Веймар. Это случится, как только в замок прибудут люди на замену. Что это за люди и что будет дальше с Рихардом, не знал ни он, ни лейтенант, которого Рихард аккуратно попытался расспросить.
— I know not so much to help you. We had the order to take the castle under control and to keep an eye on all who was there before someone replaces us. Some old lady was supposed to be here. That’s I was told privately. And that’s only I can say you now.[216]
Эти слова наводили на определенные размышления. Американцев направили быть здесь возле его матери. И это мог быть только один человек, как предполагал Рихард. Поэтому он не был сильно удивлен, когда одним солнечным днем к замку подъехал черный «Мерседес-Бенц», из которого грациозно и легко вышла Адель в шелковом платье и шляпке, словно она проехала сейчас не по разрушенной войной Германии, а прибыла из Берлина прошлых лет. На какие-то мгновения Рихарду, наблюдавшему за этим прибытием из окна, показалось, что он провалился в прошлое.
Адель приехала на солнечные выходные в замок, пока у него короткая увольнительная. Они будут играть в теннис, прогуливаться по окрестностям и сидеть на берегу паркового озера, с трудом решившись опустить ноги в еще прохладную воду. Возможно даже, выедут вечером в Веймар или в Эрфурт, в какой-нибудь ресторанчик, чтобы провести время наедине.
Вот-вот раздастся в глубине дома легкое дребезжание домашнего лифта, в котором спешно спускается дядя Ханке, чтобы тепло поприветствовать свою крестницу. А вот мама демонстративно задерживается, конечно, зато потом будет нарочито любезна и улыбчива, и ни одна душа никогда и ни за что не догадается, что она не рада предстоящему браку. Как не догадается о многочисленных спорах, которые ведутся между будущей невесткой и свекровью за закрытыми дверями даже по сущим мелочам. Например, баронесса настаивает на платье исключительно из бельгийского кружева, чтобы подчеркнуть благосостояние обеих семей, с длинным шлейфом — неизменным знаком дворянской свадьбы. Адель же желает платье из шелка, облегающее фигуру как вторая кожа, с очень открытой спиной и обнаженными по плечи руками, к ужасу баронессы, которой это платье кажется верхом неприличия. Особенно для венчания в церкви.
