— Как же ты теперь замуж-то пойдешь? — покачал головой лысоватый инспектор отдела, когда прочитал анкету, заполненную Леной ровным и аккуратным почерком. — Снова будешь заказывать анненпас[123]? Мне все равно нужна твоя родословная, чтобы принять тебя в штат. Вдруг будет проверка? Мне еще нужно уведомить гестапо, что у тебя нет полного комплекта документов.
— Когда у нас была проверка последний раз, герр Ланс? Я вас умоляю! — с легким смешком игриво произнесла Ильзе. — И зачем вам лишний раз беспокоить по такому пустяку сотрудников гестапо, когда у них и так сейчас много работы по выявлению врагов рейха? Тем более должность машинистки отдела объявлений — это не работа с государственными тайнами. Лене сделает анненпас со временем и принесет вам, чтобы вы подшили его к остальным документам. Тем более, если соберется замуж, он ей непременно понадобится.
— А вы собираетесь замуж, фройлян? — вдруг насторожился инспектор. И его вопрос был вполне закономерен. Как узнала позднее Лена, до нее в отделе объявлений работала девушка, уволившаяся в три дня — ровно столько дали ее жениху отпуска для вступления в брак, который по новым законам свершился в ускоренные сроки. — Есть жених? Здесь, в Германии, или на фронте?
— Нет, я не собираюсь замуж, — твердо сказала Лена, ощущая, как противно что-то сжалось в животе при этих словах. — Ни в ближайшее время, ни в дальнейшем.
Ее голос дрогнул помимо воли при этих словах, и Ильзе, и инспектор отвели взгляды в сторону от ее изменившегося на секунды лица. И оба промолчали. Только Ильзе спросила позднее, когда уговорила Лену зайти в небольшое кафе неподалеку от редакции, о том, что угадывалось без труда под этими словами.
— Пропал без вести или погиб? — теперь ее глаза не светились прежней улыбкой, она словно погасла на какие-то секунды.
Я видел, как горел Рихард… Видел, как он упал в море…
— Он просто остался в небе, — повторила Лена слова Рихарда из письма о своем друге и сослуживце, погибшем в Крыму. Ей хотелось думать, что он действительно сейчас где-то там, среди облаков, а не остался лежать без могилы на дне Средиземного моря.
Ильзе ничего не ответила на это, и Лена была благодарна ей. Расплатились за обед они также в полном молчании, каждая погруженная в свои мысли. Вернее, расплатилась Ильзе, отдав кельнеру деньги и свои карточки, от которых тот отрезал нужное количество.
— Потом отдашь, — отмахнулась она от возражений Лены. — Когда тебя поставят на довольствие.
Ильзе настояла на том, чтобы присутствовать при регистрации Лены в арбайтсгау[124]. Она опасалась, что Лене достанется не то распределение на общественные работы, какое бы она хотела для родственницы Гизбрехтов. И действительно, после короткого обмена любезностями с чиновницей, которой Ильзе сунула под папки на столе несколько плиток шоколада, Лене досталось «очень выгодное распределение по условиям трудовой обязанности». Правда, сначала ее едва не прикрепили к одному из многочисленных госпиталей, где солдаты вермахта проходили лечение.
— Я не смогу! — вырвалось у Лены помимо воли. Помогать выздоравливать немецким солдатам, зная, что они творят на ее родной земле! Это немыслимо!
— Видите, как она боится крови? — нашлась Ильзе в какие-то секунды, чтобы снять напряжение в воздухе, повисшее после бурного возражения Лены. — Лене готова на подвиги ради рейха, но от нее не будет ни малейшего толка в операционной или при перевязках. Можно ли ее поставить на какие-нибудь другие работы?
— У меня осталась только помощь при разборе завалов после повреждений бомбардировками, — пролистала немка бумаги, поправив краешек платка в кармане пиджака. На ткани рядом с ним висел значок Имперской службы, и Лена то и дело смотрела на этот красно-черный знак. С другой стороны, это было гораздо лучше, чем смотреть на портрет Гитлера, висящий на стене за спиной чиновницы. — Но это грязная работа, да еще и с остами. Вряд ли вашей подруге это придется по душе.
— Запишите ее туда, — решительно кивнула Ильзе, а потом пояснила Лене, растерянный взгляд которой расценила как недовольство работой бок о бок с остработниками. — Все знают, что Дрезден и окрестности никогда не будут бомбить. Так что считай, тебе несказанно повезло.
— Я рада, что ты оказалась не такой, как я себе представляла, — сказала Лене Ильзе, когда они ехали в поезде обратно во Фрайталь. Мест в вагоне не было, и они стояли в тамбуре, у самой двери, глядя, как мимо проносятся поля, на которых полном ходом шла уборка урожая, и деревья с редкой позолотой осени кое-где. — Когда Кристль позвонила в редакцию и попросила о помощи своей родственнице, я решила, что ты такая же, как эти фольксдойче, которые просто заполонили Дрезден после возвращения Силезии. Но ты другая. Похожая на меня.
Ильзе сначала коснулась рукава горчичного платья Лены, а потом провела рукой от своего плеча вниз к подолу платья из ярко-красного крепа, показывая, что говорит о внешнем виде. Они действительно отличались от других женщин в вагоне, типичных сельских тружениц и домашних хозяек — стройные, красивые, обе в ярких модных платьях. Проницательная Кристль знала, чем зацепить внимание Ильзе, и это действительно сработало.
Лена только улыбнулась в ответ уголками губ, словно соглашаясь с ней. Внутри же все так и трепетало от ледяного гнева о подобном сравнении. Пусть внешне они и похожи, как Лена видела в отражении стекла вагона — модная прическа, алые губы, одинаковый силуэт платьев, маленькие сумочки в руках. Но внутри они были разными. И по-другому не может быть.
На станции точно так же, как день назад, работали военнопленные. Лена специально задержалась, делая вид, что у нее расстегнулась туфелька, чтобы после отхода пассажирского поезда в Цвиккау посмотреть на соседние пути. Только в этот раз они уже не грузили уголь в вагоны. Их строили в ровные колонны, подгоняя дубинками особо зазевавшихся. От резких выкриков, летящих с противоположной стороны, у Лены всякий раз внутри сжималось от негодования.
— Пойдем, — схватила ее, застывшую на опустевшей платформе, под руку Ильзе. — Мы успеем зайти в аптеку к герру Гизбрехту. Она как раз рядом с администрацией — занесем твои бумаги. Обожаю мятные леденцы, которые продаются в аптеке Гизбрехтов! Вилли часто приносил мне их. Пойдем! Не бойся этих русских! До Дрездена не больше пяти километров. Можно купить тебе велосипед, чтобы ты не ездила поездом. Это и дешевле, и намного удобнее — не будешь привязана к поездам, они вечно задерживаются! Пойдем же…
Тридцать девять. Военнопленных было ровно тридцать девять. Лена успела сосчитать их наскоро, пока Ильзе щебетала о велосипеде, а потом и вовсе перескочила на рассказ о ближайшем собрании «Веры и красоты»[125], где она познакомит Лену «со всеми девочками».
Ильзе не осталась ночевать у Гизбрехтов, как ни уговаривали ее те. Уехала последним вечерним поездом в Дрезден, где снимала квартиру вместе с девушками-коллегами из редакции. Людо лично проводил ее до станции, оставив жену и Лену убирать со стола и мыть посуду. Первое время они делали это в полном молчании, пока Кристль не произнесла тихо:
— Через три дня — суббота. По субботам я обычно навещаю кое-кого. Мы поедем вместе, если все будет хорошо за эти три дня. Пришло время передать тебе дело.
— Почему вы не попросили Ильзе? — не могла не спросить Лена. — Вы сами говорили, что она вам как близкая родственница. Почти как дочь. Почему не она?
Кристль долго молча вытирала мокрую посуду, которую принимала из рук Лены, и девушка уже не ждала ответ, когда немка снова заговорила. Поставив тарелки ровной стопкой и аккуратно сложив на них приборы, она вдруг подняла голову и посмотрела куда-то в вечернюю темноту за окном, где мелькал огонек трубки возвращающегося со станции Людо.
— Потому что когда-то я уже имела глупость быть с ней откровенной, — коротко ответила Кристль, и Лена поняла по ее тону, что предупреждение быть осторожной с Ильзе не просто слова. — Больше я такой ошибки не сделаю. И ты тоже помни об этом.
