Видимо, Кристль разгадала каким-то образом ее сомнения. Она напомнила о том, что владелица этих чемоданов все еще жива.
— Это наряды Эдны. Многие, как ты можешь видеть, почти новые. Эдна — большая модница. Фрау Мардерблат вечно сетовала на траты, ведь герр Мардерблат никогда не отказывал старшей дочери ни в чем. Эдна мечтала жить в Берлине, стать актрисой кино, к ужасу матери. А вот оно как жизнь повернулась-то…
И Лена уступила, понимая, что даже если немка лжет, у нее нет другого выхода, как надеть наряд из этого тряпичного богатства, которое лежало перед ней. И одежда, и обувь оказались большими — прежняя владелица была явно выше и шире худенькой и низкой русской. И если Кристль профессионально подогнала для Лены платье из шелка горчичного цвета, то с обувью пришлось сложнее. Пришлось набить носки туфель ватой, иначе Лена попросту теряла их со ступней, несмотря на застежку на щиколотке, настолько те были велики. Наряд дополнили плащ, белый тонкий берет, который Кристль надела Лене чуть набок, выпуская игриво локоны, небольшая сумочка из потрескавшейся кожи и чемодан, в который для веса положили несколько кирпичей, обернутых в полотенца. Немка принесла ярко-красную помаду, мазками которой создала легкий румянец на лице бледной после болезни Лены.
Они в огромном волнении дождались глубокой ночи, когда через заднюю дверь дома и далее по темной улице и ночному пустынному шоссе Лена ускользнула из Фрайталя, получив подробные инструкции от Людо. Ей предстояло пройти не меньше пяти километров, чтобы сесть на поезд линии Дрезден-Вердау на ближайшей станции. По легенде, которую они придумали вместе с супругами Гизбрехт, она ехала из самого Лейпцига, где во время одной из бомбардировок якобы погибли ее родители. Потом Лена планировала сойти на станции Фрайталь-Потчапель или Фрайталь-Хайнсберг в зависимости от того, на какой поезд успеет купить билет.
Все вышло благополучно. Едва она вышла на дорогу, кляня про себя туфли не по размеру, как ее подобрал один из бауэров, везущий дрова на продажу в Тарандт, городок, где Лене предстояло сесть на поезд. Правда, на самой станции пришлось задержаться — поезд до Дрездена задерживался из-за поврежденных путей на линии. Целый час Лена просидела на чемодане, пряча ладони в рукавах плаща от пронизывающего ветра, и изо всех сил старалась не думать о шупо, который прохаживался по станции, то и дело разглядывая пассажиров, собравшихся в ожидании поезда. Она боялась смотреть в его сторону, полагая, что тут же выдаст себя своим страхом, который предательски с каждой минутой разрастался в груди. Она понимала, что должна успокоиться, иначе нельзя — у полицейского нюх как у собаки, он чуял страх, и по этому страху обычно выявлял скрывающихся евреев. Но ничего не могла с собой поделать. И как прежде применила привычную для нее тактику — стала мысленно прокручивать в голове мелодичные звуки ноктюрна Шопена. И тут же вспомнила следом, как бегали по клавишам пальцы Рихарда, его широкие плечи и светловолосую голову с растрепанной челкой, падающей на глаза. Больно сжалось внутри при этом воспоминании. Словно кто-то ледяными пальцами коснулся самого сердца.
— Документы, фройлян! — вторгся в воспоминания неожиданно резкий приказ, и Лена невольно вздрогнула. Она даже не заметила, как к ней подошел шупо и теперь возвышался над ней, сидящей на чемодане. — Документы и билет на поезд.
На какое-то мгновение Лену обжег приступ паники, который вдруг тут же стих при звуке голоса, возникшем из другого воспоминания. Словно сам Рихард встал за ее плечо сейчас.
Хелене Хертц нечего бояться. Повторяй это про себя, когда видишь солдат или полицейских…
Лена открыла сумочку, нашла кенкарту и билет, который только что купила на станции, и протянула полицейскому, надеясь, что он не будет просить ее показать багаж. Иначе она тут же попадет под подозрение и ее арестуют. Но шупо не стал этого делать. Он просмотрел документы внимательно и покрутил в руках, хмуря лоб. Причина его недовольства была озвучена тут же — ему не понравилось, что Лена переменила прическу после того, как была сделана карточка на документы. И что у нее накрашены губой яркой помадой.
— Немецкая девушка прекрасна своей природной красотой. Ей не нужны всякие штучки. Раньше фройлян была гораздо красивее, — произнес он, недовольно поджимая губы.
К счастью Лены, показался поезд, и пассажиры засуетились на перроне, хватая чемоданы, узлы и саквояжи, подзывая к себе детей. В голове совсем не отложилось, как она доехала до нужной станции. Лена настолько погрузилась в себя, стараясь не замечать вокруг себя солдат и офицеров в форме вермахта, направляющихся домой в отпуск из стран Европы, что даже не замечала красот Саксонии, проносящихся за окном. Если пожилой проводник и удивился тому, что Лена вышла во Фрайтале, а не в Дрездене, куда направлялась согласно билету, то вида не подал. Помог ей спустить чемодан, пошутив насчет его веса («Кирпичи там, что ли, у фройлян?»), чем вызвал на ее губах легкую улыбку, впервые за последние дни.
Впрочем, эта улыбка быстро погасла, едва Лена заметила состав на соседних путях и военнопленных, грузивших уголь в открытые вагоны. Свои, родные! Она шла по перрону, жадно вслушиваясь в русскую речь, что изредка раздавалась на станции. И старалась не вздрагивать при резких выкриках, которыми охранники подгоняли работы, не обращать внимания на лай собак, рвущихся с поводков.
Ноги налились свинцом. Каждый шаг давался с огромным трудом. Особенно когда за спиной заработал хлыст, рассекая воздух со знакомым свистом. Вспомнился Саша Комаров и его большие карие глаза за стеклами очков. И его неожиданная смерть в лагере от заразы, которая в те дни убила немалую часть военнопленных. Внутри все больше и больше разгоралось желание хотя бы что-то сделать. Например, броситься на одного из охранников, выхватить у него оружие и убить хотя бы одного из нацистов, давая шанс своим бежать. Но рассудок возражал резонно, что это совершенно безрассудно, что она так ничем не поможет военнопленным, и что если бы это было разумно, то давно кто-нибудь из пленных бросился бы на охранника. И что даже если удастся убежать, то они находятся в сердце Саксонии. Уйти при том шуме, который случился бы при этом, было абсолютно нереально. Она бы только погубила их всех своим глупым поступком.
Но одно Лена знала твердо, когда удалялась на негнущихся ногах прочь от станции. Она найдет способ, как помочь им. Неважно, чего ей это будет стоить, но она поможет им выжить и, возможно, бежать из плена, как это удалось ей самой. Она непременно разыщет решение.
Сейчас Лена вдруг остро поняла, что жила словно за искусно расписанной ширмой последние месяцы. Красивая природа Тюрингии с ровными и аккуратными «пряничными» домиками как искусная декорация скрыла от нее ужасы войны. А любовь к Рихарду сделала на время слепой и глухой, заставила потерять память и умолкнуть совесть. Любовь заставила на время забыть и забыться, растворившись в своем запретном счастье. И вот сейчас ее словно с размаху бросили снова в ту ненавистную жизнь, где нацисты использовали русских как рабочую силу, относясь при этом хуже, чем к скоту. Где шла война, казавшаяся уже бесконечной. Где она сама была виновата за то, что позволила многому случиться в своей жизни.
Ненависть и желание сделать хоть что-нибудь только разгорались жарче, пока Лена шла по улицам Фрайталя, небольшого немецкого городка, где то и дело раздавался смех детей, хлопанье на ветру чистого белья или ярко-красных полотнищ с ненавистным знаком или звонок велосипеда очередного спешащего по делам немца. Это там, в портовых и промышленных городах уже дымились руины после зажигательных бомб союзников, это в Берлине уже начинали страдать от налетов английских бомбардировщиков. Здесь же, в Саксонии, было тихо и спокойно в последний день августа 1943 года. Словно и не было войны.
До Егерштрассе, где находился дом Гизбрехтов, Лена добралась без приключений. Кристль была права, в небольшом Фрайтале жизнь каждого была на виду. Даже на тихой улочке на окраине, она все равно попала под перекрестье взглядов жителей соседних домов. Кто-то копался в огородах, ставших популярными в последний год, когда сократилось продовольственное обеспечение, кто-то развешивал свежевыстиранное белье, кто-то прогуливался с ребенком. Теперь Лена понимала, почему из всех нарядов в тех чемоданах Кристль выбрала один из самых ярких — чтобы приезд их мнимой родственницы не остался незамеченным.
