Эта последняя жизнь, которую он все еще мог спасти, да обещание развеять прах дяди Ханке — это все, что теперь держало его на земле. Больше не осталось ничего…

И снова сотни женских лиц. Остроскулые, измученные, со следами побоев и с пустыми взглядами, от которых вдоль позвоночника шел неприятный холодок. Рихарду было нужно делать вид, что он ищет, пытливо скользя взглядом по лицам, но он просто не мог. Они все были обречены умереть, теперь он это знал, первым же делом натыкаясь взглядом на виселицы, которые стояли в каждом лагере. От голода из-за скудности рациона, от холода в их тонких униформах, в которых они дрожали, стоя на пронизывающем осеннем ветру, от побоев охранниц, от болезней, которые легко распространялись здесь. Потому невольно создавалось ощущение, что он ходит между рядами живых мертвецов, которые все еще дышат, но все уже давно мертвы.

В этот раз выбор Рихарда был особенно сложен. Как можно было выбрать одного человека из сотен, зная о том, что ждет остальных? Его спутник в штатском назвал это шутливо «игрой в Бога», царапнув Рихарда кощунством слов и одновременно жестокой правотой этой шутки. В итоге он остановил свой выбор на девушке, которая показалась ему чем-то похожей на Ленхен — тот же рост, то же хрупкое телосложение и такие же большие голубые глаза. И в то же время она была совершенно непохожа на нее чертами лица и цветом волос.

Но не только сложностью выбора отличался визит в этот лагерь, филиал огромного Бухенвальда, на самой границе Тюрингии. Впервые за эти дни комендант лагеря вдруг стал задавать вопросы о законности процедуры. Рихард видел, что самому бы ему никогда не пришло в голову говорить подобное эсэсовцу в штатском, если бы его не подтолкнул к этому один из офицеров охраны. Они долго о чем-то спорили вполголоса после того, как Рихард выбрал эту заключенную, и даже его спутник обратил на это внимание.

— Вам недостаточно бумаг, которые я показал вам? — со злой усмешкой в голосе проговорил эсэсовец в ответ на вопросы коменданта. — Вы же читали бумаги. Вам следует просто отдать нам заключенную в полное распоряжение. А куда ее переводят и что с ней дальше будет — вас не должно касаться.

— Да, но по бумагам она остается все еще в лагере, разве не так? — обеспокоенно спросил комендант, явно жалея, что завел этот разговор. — Вы же не забираете ее документы. Только заключенную.

— Просто переместите ее карточку в группу уничтоженного материала, и ни у кого не возникнет никаких вопросов. Разве вам не приходил такой вариант в голову? — раздраженно сказал эсэсовец, разозленный тем, что ему задают такие глупые вопросы. — И мне не нравится, что решения самого рейхсфюрера ставятся под сомнения. Вы же видели, кем завизирован документ? Вам недостаточно этого? Быть может, вы устали от бесконечных трудов на благо рейха? Быть может, вы желаете послужить Германии на фронте? На Восточном определенно не помешал бы лишний солдат.

Уничтоженный материал. Рихарду пришлось стиснуть зубы, чтобы не выдать лицом свои эмоции сейчас. И сразу же вспомнились скупые строки в документах. Вот кем была Ленхен для его страны — уничтоженным материалом, который отработал свое.

— Этот толстый бюрократ еще доставит хлопот, — раздраженно барабанил по рулю эсэсовец на обратном пути. — Это ведь тоже не ваша русская, господин майор. Вы даже не особо старательно вглядывались, я наблюдал за вами. Зачем вы тогда забрали эту? Лишние траты, лишняя морока…

— Насчет трат, — прервал его Рихард, не желая слушать дальше его рассуждения. — Я не сумел собрать три тысячи в марках. Но не беспокойтесь — за ваши труды вы получите награду. Пейзаж, который сейчас в багажнике «Мерседеса», стоит в разы дороже.

— Но не сейчас, когда в Берлине полно подобных картинок, — поморщился его собеседник. — Со всей Европы и на любой вкус, и даже от художников-дегенератов[111] на черном рынке.

— И все же вы определенно выручите за нее три тысячи и больше, как я уверен, — твердо произнес Рихард. — Но, если не желаете, я могу выдать письменное поручительство, и через несколько дней мой поверенный найдет для вас деньги.

Как и предполагал Рихард, его спутник согласился взять картину, после того как сорвал с нее упаковочную бумагу и внимательно осмотрел ее. Он явно не разбирался в искусстве, но понимал, что Рихард не лжет ему.

— Надеюсь, вы не пожалеете, что потратили столько денег на свои новые игрушки, — иронично произнес на прощание эсэсовец, когда вернул после проверки картину обратно в багажник автомобиля. Они к этому моменту уже успели вернуться в Далем, где эсэсовец прощался с Рихардом. — Я заметил по вашему лицу, что вам изрядно надоело это приключение. И еще надеюсь, что ваша сентиментальность не заставила вас усомниться в верности политики рейха в отношении неграждан рейха.

Эсэсовец был чуть ниже, чем Рихард, и ему пришлось смотреть на него сверху вниз, когда тот встал перед ним, уставившись внимательно на его лицо. Но несмотря на разницу в росте, они были на равных в этой схватке взглядов.

— Я с радостью вернусь на фронт, чтобы отдать жизнь за Германию и ее народ, — уверенно и твердо произнес Рихард. И он ничуть не кривил душой в этот момент. Потому что понимал — если Германия проиграет в этой проклятой войне, возмездие обрушится на обычных немцев за все то, что творится сейчас в рейхе. Особенно со стороны Советов. Поэтому необходимо сделать все, чтобы Германия не проиграла, а если и потерпела поражение, то заключила бы мир на своих условиях, не пуская никого в свои границы.

Он с готовностью отдаст за это жизнь. За будущее народа Германии, но без фюрера. Ужасающая мысль, никогда прежде не приходившая ему в голову.

Русская, которую Рихард забрал из лагеря, оказалась беременной. Об этом он узнал, когда уже садился в автомобиль, но был остановлен разгневанным пастором.

— Вы привели в Божий дом развратную девку, господин майор! — взволнованно заявил священник и, поймав недоуменный взгляд Рихарда, пояснил. — Девица, которую вы привезли — беременна. Что мне прикажете делать с ней?

— То же, что и Христос с Марией Магдаленой, — отрезал холодно Рихард, когда сумел оправиться от этой новости, почему-то взволновавшей его. — Христос принял грешницу, я думаю, вам надлежит сделать то же. И не вам судить о честном имени этой несчастной. Хотите, я расскажу, что творят солдаты на побежденных землях? Я не думаю, что вам понравится этот рассказ.

— «Бэрхен» спасает только немцев, господин майор, — сказал пастор, сжимая упрямо губы. — Эти женщины не говорят на нашем языке. Что нам делать с ними? Их все равно рано или поздно отправят обратно. Все это не стоит усилий или внимания. Еще и эта русская девка с приплодом…

Позднее, когда он уже ехал по автостраде, направляясь в Тюрингию, Рихарду было стыдно за то, что он вышел из себя в те минуты. Пастор был человеком в годах, ровесник дяди Ханке. Но Рихард тогда не выдержал. Долго копившиеся в нем за эти дни эмоции взяли вверх. Он схватил пастора за ткань его пиджака на груди и притянул к себе в немой угрозе. Некоторое время молча смотрел в глаза пастора, стиснув зубы, и тот сдался — опустил взгляд, тихо проговорив «Я все понял, господин майор».

— Вам придется недолго давать убежище этим славянкам. На днях за ними придет кто-то из «Бэрхен». Им сделают рабочие карточки остработниц. Если вы знаете хорошие семьи, которые смогут взять их к себе, я не останусь в долгу ни перед вами, ни перед этими людьми, — сказал напоследок Рихард. А потом посмотрел пристально на пастора и добавил уже резче: — Но если человек от «Бэрхен» не найдет этих женщин здесь, когда придет к вам…

— За кого вы меня принимаете?! — яростным шепотом возмутился пастор. — Я бы никогда не сделал этого!

Но Рихард не мог уехать от этого человека, не убедившись в том, что тот понимает, на что обречет этих женщин, если им придется вернуться обратно. И рассказал ему все, что видел за эти три дня — настоящий ад на земле. Если пастор захочет, то расскажет своим прихожанам всю правду, которая скрывается от немцев за высокими заборами с караульными вышками.