— Мать считает, что нужно уезжать из города. Лучше переждать и вернуться, чем… чем по-другому, — убеждала Лея девушку, когда они возвращались в квартиру. — У вас родственники в Москве. Уезжайте к ним. А я в Вязьму поеду. У матери там брат. О квартире не переживайте — мать приглядит. Она сказала, что останется здесь, в Минске.
— Костя говорит, что это все только на месяц, не больше, — произнесла в ответ Лена, не понимая, что ей следует делать — послушать Лею или дождаться вестей от Соболевых.
— И что, если так? Говорю же — лучше вернуться потом, — Лея замерла на мгновение и положила руку на заметно округлившийся живот. — В обращении сказали, что бомбили Киев и Житомир. Мне страшно, Лена, понимаешь? Мы тоже так близко к границе…
Вечер воскресенья наполнил Минск слухами, правдивыми и ложными, когда в город пришли первые беженцы из приграничных городов. Они рассказывали страшные вещи о бомбардировках и расстрелах с воздуха, о панике, которая охватила население, о гибели Красной Армии и о стремительном натиске нацистов.
— Люди говорят, что они буквально по следам идут к городу. И что столицу республики вряд ли уже удержат. Уж слишком все вразброс, — тихо рассказывал мрачный Яков, вернувшийся к ужину из военкомата, когда всех гражданских военнообязанных отпустили до раннего утра домой. — И я им верю. Не стоит тебе завтра выходить на работу, Лея. Хейна Абрамовна права — лучше уехать на время из города.
Это был последний ужин, который соседи провели полным составом в большой комнате Дементьевых. Яков курил за столом одну за другой папиросы, словно пытаясь накуриться на месяцы вперед, и рассказывал о том, что слышал в военкомате. Брест был сдан. С Гродно тоже потеряна связь. Враг неумолимо двигался на Минск, несмотря на сопротивление Красной Армии. Все слушали его, затаив дыхание, одна только Валюша спокойно и непринужденно играла с куклой под столом, ничего не понимая из того, что происходило.
Ночью, когда разошлись по комнатам, Лена не спала. Сидела на балконе и прислушивалась к каждому звуку во дворе, ожидая знакомую чуть торопливую поступь шагов. Город затаился в напряжении и тревоге в темных домах. Только отдаленный глухой рокот, доносящийся до стороны Болотной станции, говорил о том, что что-то далеко не так в этой летней ночи, наполненной ароматами цветов и зелени. Словно откуда-то шла гроза, уже развернувшаяся за несколько километров от города и сметающая все на своем пути.
Лена так и заснула на балконе, сидя на стуле и завернувшись в мамину шаль. Убаюканная мыслями о том, что следует взять с собой в небольшой багаж, если они все же соберутся уезжать из Минска. Проснулась вместе с городом — под звуки трамвая, как обычно тронувшегося в привычный путь развозить жителей города, под аромат свежего хлеба, который привезли в булочную на углу. И под стук сапог уходящего на сбор у военкомата Якова, и глухие раскаты непрекращающейся грозы вдалеке.
Утро снова принесло с собой обсуждения и споры. Лея настаивала на отъезде, мама, опасаясь за Люшу, готова была ехать как можно скорее, а вот Лена не так торопилась. В этом, наверное, и была ее ошибка. Не стоило ждать столько времени. Надо было бежать на вокзал и уехать последними поездами, которые в те дни покидали город. Но Лена тогда еще не знала, что вот-вот вокзал закроют для тех, кого назовут в дальнейшем «неорганизованными эвакуирующимися», чтобы избежать давки, а потом пути и вовсе разбомбят немецкие бомбардировщики, отрезая горожанам путь к спасению.
Именно поэтому единственное, что пришло ей в голову после того, как наспех собрали два небольших чемодана и узел с одеждой и игрушками Люши, а Лея ушла к матери узнать, удалось ли той найти транспорт, это разузнать хоть что-то о Соболевых. Сначала Лена направилась к их квартире в центре, где сутулый дворник сообщил, что семья так и не возвращалась с дачи, а сам Соболев по-прежнему на заводе вот уже которые сутки. Только приезжал водитель проверить, не вернулись ли с дачи хозяева. Так же, как и Лена, потерпел неудачу в поисках Соболевых.
— Ежели что, то я скарб храниць не нанималси, — зачем-то сообщил он зло растерянной Лене. — А то уезжаюць, и думаюць, коли что — то я впригляд. Неа, у меня тут квартир поболе чем пальцев на руке. Мне впригляд за всеми никак.
Где искать сейчас Соболевых? Позвонить ли в контору дяде Паше? Да только мало ему сейчас дел, наверное, как на звонки не по делу отвечать…
Лена не знала, что ей делать дальше. Ехать в Дрозды при всей неопределенности, которая терзала ее сейчас, было решительно невозможно. Что, если она поедет в поселок, и что-то случится? Нет, определенно нет!
Хотя со стороны казалось, что и нет никакой войны. Минск жил своей жизнью, как видела Лена через стекло трамвая. Работали киоски и магазины, спешили по своим делам прохожие, деловито развешивали белье на веревках домохозяйки. Выбежала из арки одного двора шустрая детвора за колесом и тут же скрылась под треньканье трамвая за кованой оградой другого двора. Ничего обычного, за исключением группы граждан на ступенях военкомата, который мелькнул во время пути домой за окном. Да заголовков свежих газет о вероломном нападении Германии. И разговоров, которыми был полон трамвай. Люди заходили и выходили, но тема для разговоров была одна на протяжении всего хода вагона.
— А вы слышали, говорят, что ночью через город прошли части Красной армии! — заявил стоявший подле Лены лысый мужчина во френче и с кожаным портфелем в руке. — Говорят, что город оставили. А эвакуация ночью была. Обком и райкомы уехали, администрации заводов и фабрик… вся верхушка, да-да! Даже главврач…
— Что вы такое болтаете?! — оборвал его от передней площадки мужской голос. — Какой главврач? Какая эвакуация? Не сейте панику, товарищ! А не то — ей-ей! — ссажу вас и как шпиона в милицию сдам!
— Чего это как шпиона? — возмутился лысый. — Да разве ж я неправду?.. Вон кто скажет, что это вранье, что ночью аэродром разбомбили, а?! Мой кум недалече от аэродрома живет. Ночью прибежал, рассказал, как полыхало все…
— Говорят, что завод имени Кирова утром разбомбили, — включился в беседу женский голос. — Говорят, есть погибшие. Много погибших.
— Говорят, что кошки родят! — насмешливо протянул парень в полотняной рубахе со значками комсомола и ГТО на груди. Подмигнул Лене, когда поймал ее взгляд поверх головы лысого товарища. Его темные глаза вдруг напомнили ей о Косте, и она поджала губы, пытаясь не думать о том, что Дрозды как раз с той стороны, где угрожала раскатами гроза. Кто знает, что случилось с ними за прошедшие сутки.
А потом вдруг включились громкоговорители, напоминая о реальности, которая тенью повисла над городом. Тут же прервалась беседа в трамвае при звуке голоса диктора:
— Граждане, городу Минску дан сигнал воздушной тревоги! К городу приближаются вражеские бомбардировщики! Воздушная тревога! Воздушная тревога!
Вагоновожатая остановила трамвай так резко, что люди не удержались на местах. Лену бросило вперед на лысого мужчину с портфелем. Заголосила испуганно женщина. Следом заплакали близнецы, сидевшие на скамье недалеко от Лены. Впрочем, большинство пассажиров со стороны казались спокойными. Только переглядывались друг с другом да то и дело смотрели на ясное небо, не понимая, откуда в этой прозрачной голубизне могут возникнуть вражеские бомбардировщики.
— Граждане, покидаем салон! — крикнула на удивление громко для своей комплекции вагоновожатая. Пассажиры неспешно гуськом двинулись к выходу из вагона, даже во время воздушной тревоги соблюдая правила проезда, как отметила с нервным смешком Лена. Она видела через окна, что и прохожие не особо торопились пройти к бомбоубежищам. Также задирали головы и смотрели в летнее небо. Только и двинулись с места, когда ими начал командовать милиционер, то и дело поднося к губам свисток, чтобы подогнать особо замешкавшихся.
Вскоре, правда, свисток тому уже не понадобился. Голос диктора сменила на какое-то время тишина, а ее в свою очередь разорвал тревожный протяжный гудок, знакомый горожанам по редким учебным тревогам. Именно этот гудок давил на взбудораженные нервы и вносил в душу чувство страха и тревожного ожидания чего-то ужасного. Он и погнал всех в бомбоубежища и подвалы с утроенной силой.
