– Плохо, – донесся до Боки ответ.
Большие тяжелые ворота захлопнулись. Грохот их встревожил уличную тишину и замер, словно гром в горах.
Фери Ач медленно удалился. Он пошел направо. Боке тоже пора было домой. Провожаемые завыванием холодного ветра, полководцы разошлись в разные стороны, так и не сказав друг другу ни слова.
И уличка окончательно погрузилась в сонное оцепенение. Один гуляка-ветер остался хозяйничать на ней этой свежей весенней ночью. Он сотрясал стекла фонарей, теребил бледные язычки газового пламени, поворачивал плаксиво взвизгивавшие флюгера, задувал во все щели и проник даже в каморку, где за столом, перед газетной бумагой, на которой было разложено сало, тихонько ужинал бедняк-портной, а в кроватке часто-часто дышал наш капитан с пылающим лицом и блестящими глазами. Окно задребезжало от порыва ветра, и пламя керосиновой лампы заколебалось. Хрупкая женщина укрыла ребенка:
– Это ветер, сынок.
А маленький капитан с печальной улыбкой чуть слышна почти шепотом, произнес:
– Он с пустыря дует. С родного пустыря…
9
Несколько страничек из Большой книги «Общества замазки»:
ПРОТОКОЛ
На сегодняшнем собрании приняты следующие решения, каковые и заносятся в Большую книгу Общества.
§ 1
На стр.17 Большой книги имеется запись: «эрне немечек» (с маленькой буквы). Настоящим эта запись объявляется недействительной, как основанная на недоразумении. Собрание заявляет, что названный член Общества был незаслуженно оскорблен и мужественно это стерпел, а во время войны вел себя как герой; это – исторический факт. Подтверждая, что прежняя запись – ошибочная, Общество настоящим предлагает секретарю вписать сюда имя уважаемого сочлена одними заглавными буквами.
§ 2
Настоящим вписываю: ЭРНЕ НЕМЕЧЕК
Секретарь: Лесик.
§ 3
Общее собрание единогласно выносит благодарность Нашему Генералу Яношу Боке за то, что он провел вчерашнее сражение, как полководец из учебника истории, и в знак уважения постановляет: каждый член Общества должен на странице 168 учебника истории, строка 4 сверху, к заглавию, гласящему: «Янош Хуняди»,[9] дома приписать чернилами: «и Янош Бока». Это постановление выносится потому, что наш главнокомандующий его заслуживает, – ведь не устрой он все так хорошо, краснорубашечники нас разбили бы.[10] Кроме того, каждый обязан в главе «Мохачское бедствие» после имени епископа Томори, который тоже был разбит, вписать карандашом: «и Ференц Ач».
§ 4
Поскольку Генерал Янош Бока, вопреки нашему протесту к при помощи насилия, конфисковал казну Общества (24 крайцара) и, кроме того, каждому пришлось отдать на военные нужды все, что у него было, на каковую сумму куплена одна труба за 1 форинт сорок, хотя в магазине Рёшера можно купить и за шестьдесят, и за пятьдесят, но все-таки купили более дорогую, так как у нее звук сильнее, и поскольку у краснорубашечников была отнята их боевая труба и теперь налицо две трубы, а не нужно ни одной, а если кому нужно, то и одной хватит, постановляем: просить от имени Общества возвратить принадлежащую ему казну (24 крайцара), и пусть лучше Генерал Бока продаст одну трубу, но только непременно отдаст деньги (24 крайцара), которые сам обещал вернуть.
§ 5
Настоящим объявляется выговор председателю Общества Палу Колнаи за то, что по его вине засохла общественная замазка. Прения настоящим заношу в протокол, как положено:
Председатель: Я замазку не жевал, потому что был занят войной.
Барабаш: Хм, это не оправдание.
Председатель: Барабаш все время меня дразнит; призываю его к порядку. Я с радостью буду жевать замазку, потому что знаю законы чести, и я затем и президент, чтобы ее жевать по уставу, но дразнить меня не позволю!
Барабаш: Никого я не дразню…
Председатель: Нет, дразнишь.
Барабаш: Нет – нет.
Председатель: Нет, да.
Барабаш: Нет – нет.
Председатель: Ладно, пусть последнее слово будет за тобой.
Рихтер: Уважаемое Общество! Вношу предложение записать в Большую книгу выговор председателю за небрежное исполнение обязанностей.
Все: Правильно! Правильно!
Председатель: Я скажу только одно: пусть Общество на первый раз простит меня хоть за то, что я вчера сражался, как лев, и был адъютантом, и в самый опасный момент бегал в шанец, и потом неприятель меня повалил, и я пострадал за отечество, – неужели мне еще страдать из-за того, что я замазки не жевал?
Барабаш: Это совсем другое.
Председатель: Нет, не другое.
Барабаш: Нет, другое.
Председатель: Нет – нет.
Барабаш: Нет, да.
Председатель: Ладно, пусть последнее слово будет за тобой.
Рихтер: Принимается мое предложение?
Все: Принимается, принимается.
Голоса слева: Нет, не принимается!
Председатель: Ставлю на голосование.
Барабаш: Требую поименного голосования!
Предложение голосуется.
Председатель: Большинством в три голоса Общество высказалось за то, чтобы председателю Палу Колнаи объявить выговор. Это свинство.
Барабаш: Председатель не имеет права грубить большинству.
Председатель: Нет, имеет.
Барабаш: Нет, не имеет.
Председатель: Нет, да.
Барабаш: Нет – нет.
Председатель: Ладно, пускай последнее слово будет за тобой!
За исчерпанием повестки дня собрание закрывается.
Секретарь: Лесик. Председатель: Колнаи.
Все равно остаюсь при своем мнении: свинство!
10
В желтеньком домике на Ракошской царила глубокая тишина. Даже жильцы, обычно собиравшиеся во дворе, чтоб вволю посудачить о том о сем, теперь на цыпочках проходили мимо двери портного Немечека. Служанки несли выбивать платье и ковры в самый дальний угол двора, да и там обходились с ними деликатно, чтобы шумом не потревожить больного. Если бы ковры умели удивляться, они, наверно, удивились бы, почему это нынче вместо яростного выколачивания их только осторожно, легонько похлопывают.
Время от времени в стеклянную дверь заглядывали соседи:
– Ну, как малыш?
– Плохо, очень плохо, – повторялся одинаковый ответ. Добрые женщины приносили то одно, то другое:
– Госпожа Немечек, вот немного хорошего вина…
– Не побрезгуйте: тут немножко сладостей…
Маленькая белокурая женщина с заплаканными глазами, отворявшая дверь сердобольным посетительницам, вежливо благодарила за приношения, но воспользоваться ими по-настоящему не могла.
– Ничего не ест, бедняжечка, – объясняла она. – Вот уже два дня удается только попоить его с ложечки молоком.
В три часа вернулся портной. Он принес из мастерской работу на дом. Тихо, осторожно приоткрыл он дверь на кухню и даже ни о чем не спросил жену – только обменялся с ней взглядом. И оба без слов поняли друг друга. Так, молча, постояли они рядом. Портной даже не положил пиджаков, которые держал, перекинув через руку.
Потом на цыпочках они вошли к сынишке. Да, сильно изменился прежний веселый рядовой, а ныне печальный капитан улицы Пала. Он лежал исхудалый, нестриженый, с ввалившимися щеками. Бледным его нельзя было назвать; самое печальное как раз и заключалось в том, что лицо его так и пылало. Но это был не здоровый румянец, а отблеск того внутреннего жара, который вот уже несколько дней пожирал его.
Они остановились у постели. Это были простые, бедные люди, которые немало горя, несчастий и превратностей судьбы испытали на своем веку и поэтому ни на что не жаловались. Они только стояли, понурившись и глядя в землю. Потом портной чуть слышно спросил:
