Все остолбенели. Наконец в гробовой тишине раздался замогильный голос председателя:

– Уважаемые члены общества, вы все видели, как ведет себя Эрне Немечек. Заявляю, что Эрне Немечек – трус!

– Правильно! – зашумело собрание. А Колнаи, тот даже крикнул:

– Предатель!

Рихтер, волнуясь, попросил слова:

– Я предлагаю лишить этого трусливого изменника, который бросил нас в беде, звания секретаря, исключить из общества и в тайную книгу протоколов занести, что он – предатель!

– Ура! – единодушно вырвалось у всех.

И в глубокой тишине председатель огласил приговор:

– Общее собрание объявляет Эрне Немечека трусом и предателем, смещает его с должности секретаря и исключает из общества. Господин нотариус!

– Я! – отозвался Лесик.

– Занесите в книгу протоколов, что общее собрание признало Эрне Немечека трусом и предателем, и впишите туда его имя с маленькой буквы.

Сдержанный гул прошел по рядам. По уставу это была самая строгая кара. Все обступили Лесика, который тотчас же сел на землю, развернул на коленях пятикрайцаровую тетрадку, служившую книгой протоколов, и крупными каракулями вывел в ней:

Так «Общество замазки» опорочило честное имя Эрне Немечека.

А в это время Эрне Немечек, или, если угодно, эрне немечек, во всю прыть бежал на улицу Кинижи, где в скромном одноэтажном домике жил Бока. Влетев в ворота, он лицом к лицу столкнулся с ним.

– Вот тебе раз! – в изумлении воскликнул Бока. – Ты чего здесь?

Еле переводя дух, Немечек рассказал обо всем, дергая Боку за пиджак, чтобы тот поторопился. Они вместе побежали на пустырь.

– И ты сам все видел и слышал? – спросил Бока на бегу.

– Своими глазами и своими ушами.

– И Гереб еще там?

– Если поднажать, еще застанем.

Возле клиники пришлось, однако, остановиться. Бедняга Немечек сильно закашлялся.

– Ты… беги скорей… А я… вот откашляюсь… – опершись о стену, сказал он.

И, содрогаясь от кашля, объяснил Боке, который не двинулся с места:

– Простудился я… В Ботаническом саду… Что я в озеро шлепнулся, это еще не беда, но вот в оранжерее… Очень холодная вода была в бассейне. Совсем я тогда продрог.

Они повернули на улицу Пала. И как раз в тот момент, когда они были на углу, отворилась калитка и оттуда поспешно вышел Гереб. Немечек схватил Боку за руку:

– Вон он идет!

Бока приставил ладонь рупором ко рту.

– Гереб! – прорезал сонную тишину улички его звонкий голос.

Гереб обернулся. Увидев Боку, он громко засмеялся и побежал в сторону бульварного кольца. Улицу Пала оглашал его вызывающий смех. Гереб смеялся над ними.

Мальчики остановились как вкопанные. Гереб скрылся! Все пропало! Не сказав ни слова, они молча побрели к калитке. С пустыря доносился веселый шум играющих в мяч да время от времени звонкое «ура» в честь нового председателя «Общества замазки»… Там еще никто не подозревал, что этот крохотный кусочек земли, быть может, уже и не принадлежит им. Кусочек бесплодной, изрытой пештской земли, клочок равнины, стиснутый между двумя домами, но означавший для их детских душ безграничность и свободу, который утром был американской прерией, вечером – венгерским Альфельдом, в дождь – морем, зимой – Северным полюсом; словом, верным другом, готовым стать чем угодно, лишь бы их позабавить…

– Видишь, – сказал Немечек, – они еще ничего не знают…

– Не знают… – тихо повторил Бока, повесив голову.

Немечек верил в ум Боки. Он не терял надежды, пока рядом с ним был его рассудительный, хладнокровный друг. По-настоящему перепугался он, лишь увидев, что глаза у Боки наполнились слезами, и услышав, как президент – сам президент! – с глубокой печалью, дрожащим голосом произнес:

– Как же нам теперь быть?

Два дня спустя, в четверг, когда на Ботанический сад опустились вечерние сумерки, двое часовых на маленьком мосту заметили приближающуюся темную фигуру и сжали в руках оружие.

– На караул! – воскликнул один из них.

И оба высоко подняли свои копья с серебристыми наконечниками, тускло блеснувшими в бледном свете месяца. Приветствие относилось к предводителю краснорубашечников Фери Ачу, который быстрым шагом взошел на мост.

– Все в сборе? – спросил он у часовых.

– Так точно, господин капитан!

– И Гереб здесь?

– Он первый пришел, господин капитан.

Главнокомандующий молча отдал честь, и часовые в ответ снова подняли вверх свои копья. Таково было военное приветствие у краснорубашечников.

К этому времени все уже собрались на острове, на маленькой лужайке. При появлении Ача старший Пастор крикнул:

– На караул!

И целый лес длинных копий с остриями, обернутыми серебряной бумагой, вырос над головами.

– Нужно спешить, ребята, – сказал Ач, ответив на приветствие, – я малость запоздал. Ну, за дело. Зажгите фонарь.

До прибытия главнокомандующего фонарь зажигать не разрешалось. Когда фонарь горел, это означало, что Фери Ач – на острове. Младший Пастор зажег фонарь, и краснорубашечники на корточках уселись вокруг огонька. Все молчали, ожидая, что скажет командир.

– Кто имеет о чем-нибудь доложить?

Встал Себенич.

– Ну?

– Честь имею доложить, что из арсенала исчезло красно-зеленое трофейное знамя, которое господин капитан захватил у мальчишек с улицы Пала. Командир нахмурил брови:

– Оружие все цело?

– Все. Я как начальник арсенала по приходе сюда сейчас же пересчитал все копья и томагавки. Все до одного на месте, только знамени не хватает. Кто-то его украл.

– Ты видел следы?

– Так точно. Я каждый вечер, как положено по уставу, посыпаю пол в развалинах мелким песком. И вчера посыпал. А сегодня смотрю – на песке следы ног, очень маленьких, и ведут прямо в угол, где лежало знамя, а оттуда – обратно к расщелине. Там они, на твердой земле и в траве, потерялись.

– Маленькие, говоришь, следы?

– Так точно. Маленькие-маленькие, гораздо меньше, чем у Вендауэра, а из наших у него самая маленькая нога…

Наступило молчание.

– В арсенале побывал кто-то чужой, – сказал капитан. – Наверняка – один из тех, с улицы Пала. Волнение пробежало по рядам.

– Я потому думаю – один из них, – продолжал Фери Ач, – что ведь другой и оружие унес бы – ну, хоть один томагавк. А этот не взял ничего, кроме знамени. Они, наверно, поручили кому-то из своих выкрасть у нас знамя. Гереб! Ты ничего об этом не знаешь?

Значит, Гереб сделался у них уже постоянным осведомителем. Он встал:

– Ничего.

– Ладно, садись. Мы это расследуем. Но сначала уладим свои дела. Все вы знаете, как мы недавно опозорились. Хотя все до одного были в сборе, здесь, на острове, враг ухитрился прикрепить красную бумажку к этому вот дереву. Да как ловко все устроили: нам даже никого поймать не удалось. Бежали до самого поселка Чиновников за двумя чужими мальчишками, и только там оказалось, что они неизвестно почему от нас удирают, а мы неизвестно зачем за ними гонимся. Эта красная записка – страшный позор для нас, и за него нужно отомстить. Мы отложили захват пустыря до тех пор, пока Гереб не обследует территорию. Сейчас он доложит о результатах, и мы решим, когда начинать войну. Фери Ач взглянул на Гереба:

– Гереб, встать! Тот снова встал.

– Мы слушаем. Доложи, что ты сделал.

– Я… – начал Гереб с некоторым смущением, – мне пришло в голову, что мы, пожалуй, можем и без боя занять эту территорию. Я подумал, что ведь я сам прежде был с ними… и почему именно из-за меня… В общем, я подкупил словака, который караулит пустырь, и он теперь оттуда… оттуда…

Слово застряло у него в глотке. Он не мог продолжать под суровым взором Ача. И Фери Ач заговорил – глубоким, энергичным голосом, звуки которого заставляли вздрагивать мальчиков, когда этот сильный парень из-за чего-нибудь на них сердился.