– Беги, зови Боку.

Рихтер помчался к лесопилке, где Бока как раз объяснял мальчикам, что сделал Гереб.

Бородатый господин между тем обратился с вопросом к членам «Общества замазки»:

– Почему вы прогнали моего сына?

– Потому что он выдал нас краснорубашечникам, – выступил вперед Колнаи.

– Каким краснорубашечникам?

– Это другие ребята, они ходят в Ботанический сад… Но сейчас они хотят отнять у нас это место, потому что им негде играть в мяч. Это наши враги.

Бородатый господин наморщил лоб.

– Мой сын прибежал сейчас домой весь в слезах. Я долго у него выпытывал, что случилось, но он ничего не хотел говорить. Только когда я строго-настрого приказал ему выложить мне все, он признался, что вы заподозрили его в предательстве. На это я ему ответил: «Я сию же минуту беру шляпу и иду к этим мальчикам. Поговорю с ними и расспрошу, в чем дело. Если они ошиблись, я потребую, чтобы перед тобой извинились. Но если это верно – хорошего не жди, потому что отец твой всю жизнь был честным человеком и не потерпит, чтобы сын предавал товарищей». Вот что я ему сказал. Прошу вас, скажите мне по чести, положа руку на сердце: действительно мой сын – предатель или нет? Ну?

Воцарилась немая тишина.

– Ну? – повторил отец Гереба. – Не бойтесь, говорите правду. Мне необходимо знать, напрасно вы обидели моего сына или он заслуживает наказания?

Все молчали. Никому не хотелось огорчать этого, по-видимому, не злого человека, который так близко к сердцу принимает поступки своего сына.

– Ты сказал, что он вас предал, – обратился отец Гереба к Колнаи. – Но это нужно доказать. Когда предал? Как?

– Я… я… только понаслышке знаю… – запинаясь, пробормотал Колнаи.

– Понаслышке знать – все равно что ничего не знать. Кто из вас может сказать что-нибудь определенное? Кто видел? Кто действительно знает?

В этот момент у фортов появились Бока с Немечеком, предводительствуемые Рихтером. Колнаи вздохнул с облегчением:

– Пожалуйста, вон Немечек идет… вот этот, белокурый… Он видел. Он знает.

Они подождали, пока мальчики подойдут ближе. Но те прошли мимо, прямо к калитке.

– Бока! Идите сюда! – крикнул им вслед Колнаи.

– Сейчас не могу, – ответил Бока. – Подождите немного. Немечеку плохо: у него приступ кашля… Я должен проводить его домой.

Услыхав фамилию Немечек, господин в пальто воскликнул:

– Это ты – Немечек?

– Да, – тихо ответил мальчуган и подошел к нему.

– Я отец Гереба и хочу знать, предатель мой сын или нет, – строго сказал ему господин в черном. – Твои товарищи говорят, что ты все видел и знаешь. Так скажи мне по совести: правда это?

У Немечека был жар; лицо его пылало. На этот раз он не на шутку заболел. В висках у него стучало, руки были горячие. И все вокруг казалось таким странным… Этот бородатый, очкастый дяденька, который так строго к нему обратился, словно господин Рац, когда он распекает плохих учеников… Эта толпа мальчиков, глядящих на него во все глаза… эта война… день, полный волнений… и суровый вопрос, таящий в себе угрозу: если обвинение подтвердится, Геребу-младшему несдобровать…

– Отвечай же! – торопил его черный человек. – Скажете вы мне наконец или нет? Отвечай: предатель он?

И белокурый малыш с пылающим от жара лицом и лихорадочно блестящими глазами тихо, словно сам чувствовал себя виноватым и признавался в чем-то дурном, ответил:

– Нет, нет. Не предатель.

– Значит, вы мне солгали?

Члены «Общества замазки» застыли в изумлении. Никто не шелохнулся.

– Ха-ха! – торжествовал чернобородый. – Значит, солгали! Ну, я же знал, что мой сын – честный мальчик!

Немечек еле стоял на ногах.

– Мне можно идти? – смиренно спросил он. Бородач засмеялся ему в лицо:

– Иди, иди уж, маленький всезнайка!

И Немечек неверными шагами вышел вместе с Бокой на улицу. Он ничего не видел вокруг. Все плыло у него перед глазами. В хаотическом беспорядке плясали перед ним черный человек, улица, штабеля дров; странные голоса звучали в ушах. «Ребята, на форты!» – пронзительно кричал один. А другой вопрошал: «Предатель он?» И черный человек язвительно смеялся, и рот у него все растягивался, рос и делался огромным, как школьные ворота… а из ворот выходил господин Рац…

Немечек снял шляпу.

– С кем ты здороваешься? – спросил Бока. – На улице ни души.

– С господином Рацем, – тихо ответил мальчуган. Бока всхлипнул. Торопливо вел, тащил он своего маленького друга домой по быстро темнеющим улицам.

Тем временем Колнаи, оставшийся на пустыре, объяснял человеку в черном:

– Понимаете, этот Немечек – ужасный врун. Мы его объявили изменником и исключили из общества.

– Да у него и лицо такое – плутоватое, – поддакнул счастливый отец. – Сразу видно: совесть нечиста.

И, довольный, поспешил домой – скорей простить сына. С угла проспекта Юллё он видел, как Бока с Немечеком, спотыкаясь, перешли у клиники через дорогу. Теперь и Немечек тоже всхлипывал – горестно, безутешно, изливая глубокую скорбь, переполнявшую его сердечко, и посреди этих судорожных всхлипываний не переставая лепетал:

– С маленькой буквы… вписали… мое имя… С маленькой буквы мое бедное, честное имечко…

Утром, на уроке латыни, в классе царило такое возбуждение, что даже господин Рац это заметил. Ученики ерзали на скамейках, почти не следя за ответами у доски. И главное, в этом необычном состоянии находились не только те, кто принадлежал к Союзу пустыря, но и многие другие – да, можно сказать, вся гимназия. Слух о крупных военных приготовлениях быстро облетел все обширное здание и даже у старшеклассников вызвал живой интерес. Краснорубашечники были все из йожефварошского реального училища, и гимназия, конечно, желала победы своим. Некоторые прямо считали, что от исхода схватки зависит честь гимназии.

– Что с вами сегодня? – нетерпеливо спрашивал господин Рац. – Все какие-то неспокойные, рассеянные; что у вас на уме?

Но он не стал слишком настойчиво допытываться, в чем дело, и, удовлетворившись объяснением, что такой уж нынче день беспокойный выдался, ворчливо добавил:

– Ну да, теперь ведь весна, пойдут всякие там шарики, мячики… Где уж тут думать об ученье! Смотрите вы у меня!..

Но это он только так сказал. У господина Раца было строгое лицо, но доброе сердце.

– Садись! – обернулся он к отвечавшему и принялся перелистывать свою книжечку.

Обычно в это время в классе воцарялась мертвая тишина. Все, даже те, кто хорошо приготовил урок, затаив дыхание, впивались взглядом в пальцы учителя, медленно переворачивавшие странички. Ученики даже знали, чье имя на какой странице находится. Когда учитель заглядывал в конец, облегченно вздыхали те, у кого фамилия начиналась с «А» и «Б». Когда же руки начинали быстро листать странички в обратном порядке, отлегало от сердца у всех обладателей фамилий на «Р», «С» и «Т».

Порывшись в книжке, учитель тихо сказал:

– Немечек.

– Отсутствует! – хором грянул класс.

А один хорошо знакомый всей улице Пала голос добавил:

– Он болен.

– Что с ним?

– Простудился.

Господин Рац обвел взглядом класс, но сказал только:

– Не бережете вы себя.

Мальчишки с улицы Пала переглянулись: они-то хорошо знали, почему и как Немечек не берег себя. Сидели они на разных партах: кто на первой, кто на третьей, а Чонакош – что греха таить! – даже на последней. Но тут все переглянулись. У каждого на лице было написано, что Немечек пострадал не зря, а во имя прекрасного дела. Короче говоря, простудился, бедняга, за родину, искупавшись целых три раза в холодной воде: один раз нечаянно, другой – по долгу чести, а третий – подчиняясь насилию. И никто ни за что не выдал бы этой великой тайны, которую теперь, правда, все знали, не исключая и членов «Общества замазки». В «Обществе замазки» даже возникло движение за то, чтобы вычеркнуть имя Немечека из черной книги, но еще не установилось единое мнение, исправить сначала маленькие буквы на заглавные и только потом вычеркнуть, или вычеркнуть сразу, безо всяких церемоний. Поскольку Колнаи, который пока оставался председателем, требовал вычеркнуть без церемоний, Барабаш, разумеется, возглавил оппозицию, настаивавшую на том, что сначала нужно восстановить доброе имя.