– Интересно, где ты возьмешь быка? – сердито спросила Дафна?

– Ой не надо! – отмахнулась Агата. – У нас на пастбище четыре быка, и завтра из Мегары придет проситель и приведет еще одного. Не будь скрягой, Дафна! Она такая же, как мы. И даже лучше нас! Нельзя не помочь дочери Приама и сестре Гектора.

– Ладно, – помолчав, сказала Дафна. – Приведи Феодосию. Быки, между прочим, принадлежат не только нам, но и ей, а два из них – храму. Если Феодосия согласится… И скажи привратнику, что мы не даем предсказаний ни сегодня, ни завтра утром. Мы заняты. Пусть приходят завтра после обеда. И еще: пошли за жрецом храма Посейдона – нам самим быка не заколоть.

Когда жертвоприношение завершилось, четыре женщины, распустив волосы и обливаясь слезами, принялись умолять Аполлона у его статуи о прощении и милости. Вдруг Агата и Дафна одна за другой замолкли. Агата встала, помогла подняться Дафне и, заплетая косу, сказала матери:

– Хватит, мама, всё в порядке. Он простил. Довольно плакать, Кассандра! Ты больше не знаешь о будущем ничего!

Еще два дня царевна и беглая рабыня отдыхала в доме Алексайо и Феодосии. А после, переодевшись в новый хитон – подарок хозяев – и положив в узелок свежий хлеб и десяток яблок, собралась уходить.

– Что будешь делать теперь? – спросила Феодосия.

– Не знаю, – засмеялась Кассандра. – Наверное, просить милостыню… Какое это счастье – не знать!

Привратник проводил посетителя, но не вышел следом за ним, а прикрыл тяжелую дверь.

– Погоди, – велела Агата. – Я спущусь к роднику, умоюсь и попью холодной водички. Пока никого не впускай! – И она вышла через боковую дверцу в ойкос, а оттуда во двор храма.

– Да нет никого, – сказал ей вслед Архип.

Он подошел к очагу, постоял немного, глядя на Дафну, и вдруг опустился перед ней на колени.

– Что с тобой, Архип? – удивилась Дафна. – Ты и перед Аполлоном такого не делаешь.

– Прости меня, сивилла, – сказал привратник, склоняясь головой до пола.

– Встань, ради всех богов, – раздраженно проговорила Дафна. – Да что с тобой сегодня? Давай не будем говорить о наших делах перед лицом бога. Пойдем ко мне. Прощу, я все тебе прощу, не беспокойся.

Дафна села на свою постель, Агата проскользнула в дом и уселась на полу в углу, а Архип пристроился на низенькой скамеечке и, повздыхав, начал говорить:

– Сегодня тридцать пять лет как я служу тебе, Сивилла. Я пришел шестнадцатилетним и с тех пор ни на один день не оставлял своей службы. Я отпирал дверь храма на рассвете, впускал и выпускал вопрошающих, наводил порядок, раздавал подзатыльники тем, кто относился к святому месту без должного почтения, поддерживал огонь в священном очаге и выносил золу. Я приносил тебе воду и дрова, подметал святилище и твой дом, чинил ограждение двора, резал кур и варил тебе еду. Теперь у тебя четыре рабыни, а тогда я был единственным, кто ухаживал за тобой, когда ты болела, отирал пот с твоего лба и давал снадобья. Я ни разу за все эти годы не оскорбил твоего священного целомудрия ни взглядом, ни тоном. Не сказал тебе, что люблю тебя и других женщин для меня не существует.

– Ты что, – изумилась Дафна, – все эти годы обходился без женщины?

– Нет, конечно, – поморщился Архип. – Мужчина так не может. Ты платила мне, а я платил уличным девкам. А теперь я старею. У меня ни жены, ни детей… Прости меня, сивилла, я вернусь на родину отца в Милет. Половина отцовского дома принадлежит мне. Семья брата присмотрит за мной. Они меня и похоронят.

– А не рано тебя хоронить? – сердито спросила Дафна. – Тебе нужна хорошая женщина, которая станет согревать тебя ласками по ночам и стирать твой хитон? Пойдем на рынок – я куплю красивую рабыню. Египтянку. Тебе нравится Теоноя? Вот такую – смуглую, гибкую и сильную. Погоди, я лучше отдам ее тебе, а себе куплю другую.

– Ты не хочешь, чтобы я уходил, – пролепетал Архип. – Я думал, тебе все равно, кто рубит дрова и запирает храм.

– Мне не все равно, – сухо сказала Дафна. – Агата, приведи египтянку.

Младшая сивилла повиновалась без звука.

Вошла молодая женщина, вспотевшая от стирки, растрепанная и уставшая.

– Скажи, Теоноя, – спросила Дафна, – ты хочешь стать наложницей Архипа? У рабынь такого не спрашивают, но у меня есть причина. Подумай и отвечай от всего сердца.

– Хочу, конечно, – тихо сказала рабыня. – Он сильный, красивый, мужественный. Каждая бы захотела…

– У вас будет сын, – заговорила Агата. – Он и станет сторожем храма после тебя. Нет, погодите, мне надо сосредоточиться и сесть на треножник… Дело очень серьезное. Хотя… я и так вижу… Ты, Архип, вот что: рабыню освободи и женись на ней. Тогда твой сын женится на дочери моего брата. А их дочь… у нее будет дар пророчества. Я возьму ее в ученицы.

– Аполлон милостив к нам, – выдохнула Дафна. – Забирай женщину и иди. А брат пусть пришлет тебе денег за твою половину дома. Когда у нас будет посланник из Милета?

Агата подумала:

– Осенью, месяц после праздника Деметры, не раньше.

– Вот через него и передашь письмо брату. Как раз и напишешь, что жена твоя на сносях.

Феодосия искала случая поговорить с Дафной наедине. Днем Агата была в святилище, а вечером, если Дафна приходила в гости, сидела дома. Отослать ее с поручением к соседке Феодосия не могла – даже мать не распоряжается сивиллой. Оставалось ждать удобного случая.

В один из жарких вечеров, когда Дафна навещала Феодосию и Алексайо, они заболтались дольше обычного. И вино Дафна разбавляла не водой, как всегда, а отваром хмеля – она находила в этом растении все новые лечебные свойства и пробовала добавлять его в свою стряпню и напитки. Так что, собираясь домой, Дафна, смеясь, призналась, что ее шатает, как настоящего пьяницу, и Феодосия, отвергнув раба, взялась сама проводить приемную мать до дома. Они вышли под звездное небо. Шли неторопливо. Разговаривали, громко смеясь, вспоминая забавные случаи. Когда подошли к храму, Дафна спросила:

– Ко мне зайдешь или здесь спросишь, чего хотела?

– Зайду, – вздохнула Феодосия.

Много лет прошло с тех пор, как она утратила дар пифии. Вместо него получила мужа, четверых детей, свой дом и жизнь, какой позавидовала бы всякая. А все же иногда тонкая, пронзительная иголочка зависти колола ее сердце. И она корила себя, потому что завидовала дочери и матери – двум женщинам, самым дорогим ее сердцу.

Они зашли в ойкос и устроились у очага на удобных сиденьях со спинками.

– Про Сандрика хочешь поговорить? – предположила Дафна.

– Ну да! Он решил жениться на Глафире. Есть тут одна… с лукавой мордочкой. Он просто как с цепи сорвался. Меня не слушает, братьям рта раскрыть не дает. Свет клином сошелся на этой потаскушке! И Агата за нее. Но ты ведь понимаешь: про своих мы ничего точно не знаем. Понять не могу, чем она понравилась Агате…

– А Алексайо как? – поинтересовалась Дафна.

– Стыдно сказать, – вздохнула Феодосия. – Ему вроде все равно. «Как скажешь, так и сделаем», – передразнила она мужа.

– А чем плоха эта Глафира? – спросила Дафна. – Что тебе не нравится?

– У Андроника и Артема свои дома, – стесняясь, пробормотала Феодосия, – мы друг к другу в гости ходим. А с этой мне жить. – Голос ее окреп. – Она хитрая, лживая… Только притворяется почтительной. Мать ее говорит, что муж их привез из Фессалии. Врет! Врет! Я по выговору чую, фракиянка она. Рабыней небось была. И отчего мой Сандрик должен жениться на дочери фракийской рабыни?

– Ладно, – вздохнула Дафна. – Пойдем! Я сяду на треножник. Поздно уже, и устала я, но попробую. Пойдем…

Она, кряхтя, забралась на высокий треножник, выпрямила спину и замерла, закрыв глаза. Феодосия беспомощно стояла перед ней, опустив руки. Потянулось время… Дафна будто задремала, но Феодосия не шевелилась – негоже тому, кто вопрошает оракула, мешать сивилле.

Наконец Дафна подняла голову, оперлась на плечо Феодосии и тяжело спустилась на пол.