По правде говоря, грамота не далась ему, он не умел читать и мало что знал о сивиллах. Однако, увидев двух величавых женщин, сидящих на треножниках в мерцающем свете очага, Илларион несколько оробел и приветствовал предсказательниц так почтительно, как только умел. В этом деле он был не мастак.

Женщины молча смотрели на него. Потом младшая велела поставить шкатулку на маленький стол перед статуей Аполлона, а старшая жестом приказала подать свиток. Она прочла письмо Тиндарея вслух и задумалась. Младшая молчала, улыбаясь.

– Вижу, – сказала Дафна, вставая. – Кое-что вижу… Если Одиссей женится на Пенелопе, она двадцать лет будет его дожидаться и ткать день-деньской. Жалко девочку… Пусть на Пенелопе женится Менелай.

– Прекрасно! – захлопала в ладоши Феодосия. – Ты видишь! Я знала, что ты сможешь!

Она вскочила со своего места, обняла Дафну, и обе закружились в восторге. Илларион стоял, оторопев…

– А ты иди, иди, – крикнула Феодосия, – нечего стоять! Так и передай царю.

Илларион выбежал за дверь, взлетел на коня и помчался вскачь…

Женщины пили вино и ели жареное мясо. Они уже были немного пьяны и совершенно счастливы.

– Теперь тебе не придется никого обманывать, – говорила Феодосия. – Аполлон признал тебя своей служанкой. Еще немного, и ты будешь видеть не отдельные кусочки, а всю картину.

– А что? – обеспокоенно спросила Дафна. – Что-то не так?

– Ты не огорчайся, – сказала Феодосия. – Гонец все перепутает. Он ведь дурачок. Запомнит только твои слова: «Одиссей женится на Пенелопе». Так и передаст царю. А потом начнется Троянская война… Но мы тут ничего не можем сделать. Это боги решают. Мы только предвидим.

Зимой Дафна простудилась. Она тяжело кашляла. И, хотя горела в жару, ей было холодно. Феодосия укрыла ее шерстяным одеялом, которое они вместе сшили из домотканого холста, затолкав внутрь целый мешок шерсти. Шерсть им подарил купец за прорицание даты, когда ему следует отплыть в Милет, чтобы не попасть в бурю. Шерсть была лучшая, одеяло теплое, но Дафна все равно дрожала.

Феодосия зарезала курицу и сварила бульон, но больная не могла есть – ее тошнило. В середине дня привратник, смущаясь, вошел в их ойкос и сообщил, что посланник из Эфеса ждет прорицания уже несколько часов. Он достойный человек, привез храму дары. Хорошо, если бы сивилла вышла к нему. Феодосия молча поднялась и пошла в святилище. Она уселась на треножник у очага, выпрямила спину и кивком приказала впустить гонца.

Богатый хозяин из Эфеса спрашивал, как ему вывернуться. Надо заплатить выкуп за брата, попавшего в плен. Продавать ли оливковую рощу? Феодосия закрыла глаза и спросила себя: «Почему я отчетливо вижу, что произойдет летом в Эфесе, но не знаю, как кончится болезнь Дафны? Верно, я боюсь узнать…»

Гонцу она ответила:

– Рощу не продавать. В будущем году урожай будет очень хорош. Роща принесет отличный доход. Твоему хозяину будет больно смотреть на нее, если вся прибыль достанется другому. Продавайте овец. Весной случится мор на ягнят. В следующем году от овец никакого приплода. А коз берегите. Брат хозяина привезет с чужбины новый способ готовить козий сыр. Такого сыра, как у вас, не будет во всей Элладе. Ступай!

Она вернулась к ложу Дафны. Больную сотрясал кашель. Феодосия вложила свою ладонь в ее горячие пальцы.

– Я умираю? – спросила Дафна.

– Не знаю, милая, – чуть помедлив, ответила Феодосия. – Про себя и про тех, кого люблю, я вижу только на день вперед. Может, моя душа страшится узнать неотвратимое и не решается требовательно вопрошать бога. Завтра ты не умрешь… Хотя, погоди! Завтра к вечеру тебе станет лучше. Нет! Ты не умираешь, моя дорогая! Ты выздоравливаешь! И вот еще что: теперь, когда я больше не боюсь за тебя, я вижу дальше и подробнее. После болезни твой дар прорицания укрепится. Мы с тобой еще позанимаемся, и ты станешь настоящей пророчицей. Не хуже меня. Тогда я смогу оставить храм. Со мной что-то происходит… Не хотела тебе говорить, а теперь, раз ты больше не будешь во мне нуждаться, расскажу: в прошлом месяце я встретила на рынке скульптора Алексайо. Мы не разговаривали, но мне приятно думать о нем. И он видит меня во сне каждую ночь. Похудел от тоски, работу забросил… хочет на мне жениться. Аполлон, конечно, отберет у меня дар прорицания – это дозволено только девственницам. Хотя… – она задумалась, – совсем не отберет. – И Феодосия радостно засмеялась: – Кое-что оставит!

Феодосия подоила овцу, нарубила ягнятину небольшими кусками, посыпала ее солью, добавила лук, чеснок и сушеные травы, растертые между пальцев, сложила мясо в горшок, залила молоком и поставила на очаг. Ей хотелось побаловать Алексайо любимым блюдом, но стряпуха она была неважная. Частенько задумывалась, а такое кушанье требовало особого внимания – надо было следить за огнем в очаге. Чуть отвлечешься, и молоко выкипит. Она очень любила мужа и надеялась, что похлебка получится не хуже той, какой угощала их его мать. Теперь она была женой, и это было интересно и удивительно. Особенно приятно было не знать, что случится: придет ли Алексайо на закате или раньше, принесет ли ей какой-нибудь подарок… даже получится ли ее варево или муж похвалит, только чтобы не огорчать? Что похвалит – она не сомневалась, но знала это не как сивилла, а как любая новобрачная, какую муж взял сиротой без родни и приданого, только из горячей любви.

Неожиданно дверь распахнулась – она даже засмеялась, так ее радовали всякие неожиданности, – и в дом вбежал привратник храма. Он запыхался и был испуган.

– Дафна умоляет тебя немедленно пожаловать, – сказал он без приветствия. – К ней пришел кто-то… Она велела бежать за тобой.

– Да ведь я теперь ничего не знаю, – удивилась Феодосия. – Какой от меня толк? Я ведь замужем, уже не девственница.

– Пойдем, пойдем! – твердил привратник. – Не моего ума дело. Сивилла велела привести тебя.

Феодосия помедлила секунду, сняла ухватом горшок с очага, поставила его на пол, прикрыв доской, на которой резала лук, и бросилась из дверей вслед за привратником.

В храме было прохладно и сумрачно. Дафна сидела на своем треножнике. Напротив нее на клисмосе[5] отдыхал мужчина лет сорока. Он был бос, небрит и запылен. Седеющие волосы покрывала грязноватая повязка. Оба молчали. Феодосия бросилась в глубину храма и тотчас же вернулась с кувшином и чашей. Она налила вина и подала посетителю со словами:

– Выпей, господин! Ты устал с дороги!

Мужчина взял чашу и выпил с удовольствием.

– Чем мы можем служить тебе?

– Как обычно, – ответил тот.

– Ты пришел из-за меня, – сказала Феодосия. – Дафна ни в чем не виновата. Она старается, как может.

– А ты почему не стараешься? – спросил посетитель и сурово поглядел Феодосии в глаза.

Она не отвела взгляд:

– Любовь, мой господин! Ты знаешь, как это бывает… но ведь я расплатилась – я больше не вижу будущего.

– Жаль… – ответил тот. – Ты мне всегда нравилась. Даже и сейчас еще нравишься. Как ты меня узнала?

– Глаза моей души ослепли, – медленно сказала Феодосия, – но глаза тела видят. Я не могла ошибиться. И Дафна чувствует твое присутствие. Вот она сидит как статуя, совсем потеряла соображение. Встань, Дафна! Поклонись господину.

Дафна резко вскочила, всплеснула руками и потеряла сознание. Аполлон легко подхватил ее и уложил на пол.

– Ты предпочла мне мальчишку-скульптора, – сказал он. – Я пришел отомстить, но передумал. Вообще-то я измен не прощаю, но ты была так забавна, двухлетняя, когда лепетала пророчества, едва умея говорить. Я часто смеялся, стараясь понять твои слова. Не бойся! Я не сделаю плохого ни тебе, ни ему. Прощай! Раз в год ты даже можешь спросить что-нибудь важное, и тебе откроется. Только один раз в год! Мужу не изменяй. Он не так снисходителен, как я. Он не простит.