– Да не чешись, паршивка, когда говоришь от имен Апполлона.

Феодосия снова хихикнула и ответила наставительно:

– Если бы Аполлон не хотел, чтобы я чесалась, то комар бы меня не укусил.

От подзатыльника она легко увернулась и, когда Дафна пошла в ойкос посолить козлятину и нарезать в котел овощей, выбежала на воздух. То, что она увидела, изумило ее. По дороге к храму двигалась целая процессия. Впереди шел огромный, как дом, зверь с двумя холмами на спине и лапами льва. Между холмами было устроено кресло с балдахином, в котором сидел восточный царь в невиданно прекрасных одеждах. Зверя за уздечку вел молодой воин. Следом караваном двигались восемь всадников, а за ними еще четыре груженных поклажей мула. Сивилла величественно вошла в святилище, уселась на треножник и выпрямила спину, успев стереть с лица улыбку, вызванную презрительным выражением морды безобразного страшилища, на котором ехал царь.

Привратник заскочил в дверь и хотел что-то сказать, но слова застревали у него в горле. Феодосия одним мановением руки велела ему успокоиться и впустить пришельцев. Она не видела, как они спешивались. Внутрь вошли царь с двумя вельможами и воин с ларцом, в котором лежали дары. Вельможи и парнишка поклонились девочке. Царь стоял неподвижно. Наконец он заговорил, заклекотал тяжелым низким голосом на непонятном языке. Феодосия зажмурилась и надолго замерла. Когда она наконец открыла глаза, Дафна сидела на соседнем треножнике и неприлично пялилась на владыку и его приближенных.

– Этот бедолага хочет, чтобы я открыла для него шкатулку Пандоры, – тихо сказала Феодосия Дафне. – Попробую. Раньше никогда этого не делала. Смотри, сивилла.

Она встала, наклонилась и двумя руками с огромным усилием вывела из-под земли бесплотного старца в сером хитоне и с длинной седой бородой. Царь ахнул и пал на колени перед духом. Они заговорили на своем языке, а Феодосия почти в обмороке опустилась на табурет. Старец что-то грозно вещал и грозил царю пальцем. Тот умолял и каялся, бия себя кулаком в грудь. Через пару минут дух ушел обратно в подземное царство Аида, а пришельцы низко поклонились обеим сивиллам и вышли из храма, оставив на полу ларец с драгоценностями.

– Откуда они? – спросила Дафна, отирая пот на лбу у девочки, баюкая ее в своих объятиях и поглаживая по голове.

– Не знаю, – еле слышно ответила Феодосия. – Откуда-то с восхода. Дай мне бульона…

– Как зовут волшебницу? – тихо спросил царский летописец у казначея.

– Кажется, она сказала Пандора или Аэндора, – так же тихо, чтобы не нарушить мрачное молчание царя, ответил казначей. – Запиши: «Аэндорская волшебница»[4].

Царь был уже немолод, но физическими упражнениями не пренебрегал. Он пробежал со щитом и копьем пять стадий, поупражнялся с привратником в выпадах и отражениях на мечах, пострелял из лука, но все делал механически, без души. Поэтому, когда подошел к столбу, на котором висела соломенная мишень, только головой покачал, собирая стрелы обратно в колчан. Мысли царя были далеко от гимнасия. Искупавшись в бассейне, он переоделся в сухую тунику и зашел в дом. Он был мрачен – никто из приближенных не решался с ним заговорить. Наконец царь велел позвать врача. Артемий предстал перед повелителем и взял его за руку, щупая пульс.

– Оставь, Артемий, – раздраженно сказал царь. – Я совершенно здоров. Меня снедает тревога. Скажи мне, жена моя родит благополучно?

– Прости, господин, – ответил врач, – этого я знать не могу… Она еще очень молода, тонка в кости… Обращайся к богам…

– Ты прав! – сказал царь. – Отправляйся в Дельфы. Скажи Пифии, что я бездетен. Первая жена оказалась бесплодной, и я отправил ее к родителям. Скажи, что вторая умерла в родах. Скажи, что третья, которую я люблю, как свою душу, еще девочка. Она беременна и радуется, что родит мне сына и царя Фив. Ничего не боится, глупая. – Царь улыбнулся. – Пусть Пифия ответит, родится ли мальчик, будет ли здорова царица. Меня грызет тревога. Кажется, такое беспокойство за полгода сведет меня в могилу. Передай в храм золотую чашу, а пророчице – ожерелье из перламутровых лепестков. Ступай. Спеши! Я жду тебя с ответом через двадцать дней.

Артемий взял дары, собрал припасы на долгую дорогу, велел ученику погрузить на осла мешок с продуктами, кувшины с вином и водой и запасные сандалии для обоих и вышел со двора, простившись с домочадцами и обещав жене быть осторожным и в жаркие дни прикрывать голову повязкой.

В дороге он учил мальчика, как находить источники воды, какие растения съедобны и как различать типы людей по преобладанию в них меланхолии или бодрости. Урок о том, как влияет погода на холериков и сангвиников закончился, как раз когда храм Аполлона Дельфийского предстал перед путниками во всем своем величии. Они остановились в деревне, искупались в речке, сменили одежду, поели горячей похлебки и заснули не на земле под деревом, а на удобном ложе, покрытом мягкими выделанными шкурами.

На рассвете Артемий стоял с ларцом перед закрытой дверью храма. Еще несколько человек бродили под портиком, но Артемий показал привратнику свои дары, дал ему серебряную драхму, и привратник впустил его первым, как только солнце поднялось повыше и он отворил высокую тяжелую дверь. Врач с трепетом вошел в полумрак. В глубине золотилась статуя Аполлона, в центре зала неярко горел очаг. Возле него стояло два треножника и – Артемий ахнул – сидели две сивиллы. Он поколебался и вручил ларец старшей. Та благосклонно покивала и посмотрела на младшую. Артемий начал пересказывать слова царя. Внезапно младшая встала с треножника, подошла к нему, двумя руками повернула его лицо, всмотрелась в глаза и хрипло сказала:

– Дафна, не бери у него ничего! Я вижу! Вижу!..

– Мы все поняли, – сказала Дафна торопливо. – Бог даст ответ завтра. Иди! Иди уже!..

Артемий выскочил за дверь и с бьющимся сердцем вернулся к хижине, к своему ослу и ученику.

А в храме сивиллы вели жаркий разговор.

– Дафна, Дафна! – говорила девушка. – Этот ребенок – он убьет отца и женится на матери! Ужас! Ужас! Надо сказать вестнику!

– Ну что ты, деточка, – успокаивающе шептала Дафна, обнимая Феодосию и гладя ее по голове. – Мы даем предсказания только на пятнадцать лет вперед. Вон и папирус на стене. Там написаны условия. Роды пройдут успешно, мать выживет, ребенок будет здоров и доживет до совершеннолетия. Унаследует отцовский трон. Так и сообщим. Гляди, как тебе идет это ожерелье.

У царя Спарты Тиндарея росли две девочки – дочь Елена и племянница Пенелопа, дочь его брата, рано погибшего в бою. Обе были красивы, умели читать, играть на кифаре, ткать, быстро бегать и прекрасно плавать. Несмотря на то что росли они в Спарте, ухаживали за ними очень прилежно, умащивали египетскими притираниями и волосы мыли ромашковым настоем. Так что к пятнадцати годам они оказались самыми желанными невестами для окрестных царских сыновей и неженатых молодых царей. И правда, вокруг толклось множество претендентов.

Однако через несколько месяцев большинство разъехались по домам: иным отказали, другие сами поняли, что лучшие невесты Эллады не про них. Остались двое: златокудрый красавец с мощной мускулатурой и сияющей улыбкой – Менелай и черноволосый худощавый остроумец с курчавой благовонной бородкой и черными сверкающими глазами – Одиссей. Оба нравились Тиндарею, и девушки были неравнодушны к обоим. Царь колебался, не зная, на что решиться. У него не было сына, и Спарта должна была после него достаться мужу Елены. Не сумев твердо решить, который из двух станет царем Спарты, а который увезет с собой Пенелопу, Тиндарей послал гонца к Дельфийскому оракулу.

Гонцом он назначил молочного брата Елены, сына ее кормилицы, шестнадцатилетнего Иллариона.

Как подобает спартанскому воину, Илларион был отважен, закален и неутомим. Он добрался до Дельфийского храма Аполлона быстрее, чем это сделал бы любой другой всадник, не стал заезжать в Дельфы, а спешился у самой оливы перед портиком. Достал из вьючной сумки царские дары и письмо, бросил привратнику драхму и бестрепетно вошел в полумрак святилища.