Чувствовали поступь Весны и люди — дети пускали по ручьям кораблики, коробейники переобулись из валенок в сапоги, солидные господа пересели из отапливаемых карет в брички и тарантасы, господа менее солидные начали предпочитать пешие прогулки извозчикам. Служивые люди по привычке пересчитывали деньги в кубышке, тоскливо взирая на потертые «летние» мундиры — латать уже нечего, придется шить новый. Они же посреди процесса вспоминали, что «пошивочную» компоненту жалования им батюшка-цесаревич нарастил и расправляли плечи пошире: чуть больше ценят нынче «маленького человека» из чиновничьей и армейской среды, и дальше, говорят, станет еще лучше, но взятки брать придется перестать — от этой непривычной мысли многие потеряли покой.

Так-то у меня возникала мысль шить мундиры стандартных размеров и просто выдавать их служивым, но понимания я не встретил вообще ни у кого: это же просто униформа, это — мундир! За ним тысяча лет русской государственности стоит, и сидеть мундир на государевом человеке должен так же ладно и крепко, как сам Император на троне. Не человек мундир красит, а мундир человека под себя прячет так, что и не найдешь — остается только функция. Актуально для чиновника любого ранга, если чин им получен не в качестве поощрения за заслуги — как Менделеевым, например. Вынь человека из мундира, отбери у него казенную печать, и останется самый что ни на есть обыкновенный подданный Российской Империи. Надень мундир на другого, всучи ему печать, и сразу от человека ничего в нем и не останется, превратится в шестеренку большой имперской государственной машины.

Потому и должен государев человек мундир свой почитать, носить бережно, ушивать и наращивать по мере надобности да класть заплатки на протертые локти — мундир в тебе, уважаемый коллежский асессор, главная нынче ценность. Верно это и для меня с поправкой на атрибуты. Были Шапка Мономаха, Держава да Скипетр, а если оплошаю станут маузер, трубка и фуражка. Традиция — с ней не поспоришь, и монархия так или иначе возродится. Де-факто — по документам совсем не она. Потеряет свое сакральное значение и мундир — будут выдавать государевым людям фабрично изготовленные комплекты, и как он сидит всем станет все равно. Не «булкохруст» я, прекрасно вижу минусы нынешнего устройства общества, но вижу и огромный общественный запрос на толкового царя. Вижу запрос на сохранение чести и достоинства на всех уровнях. Нельзя государство ломать — от этого всем становится только хуже. Что я, без слома Традиции поликлиник, школ, квартир и ДК не настрою? «Царь-бомбу» мне ученые не сделают? Товарища Гагарина (я его обязательно найду!) в космос не запустим? Еще и качественнее получится — патриотизм в эти времена в головах ценнейших кадров страны крепко стоит, и часто выигрывает у личного благополучия: немало за время своего пребывания в этом мире слышал историй, как к какому-нибудь Кулибину на мягких лапах подкатывали зарубежные рекрутеры с солидными грантами и соцпакетом, но получили лишь твердый отказ. Мне таких деятелей специальные люди в отдельный списочек заносят — патриотизм должен работать в обе стороны: человек добросовестно служит Родине, а Родина ему за это выдает прямые и опосредованные плюшки.

Увы, не все так радужно, и в каждом обобщении есть прискорбная доля исключений — с одним из них этим погожим мартовским утром, под приглядом сидящих на крыше армейского склада ворон, мы с Военным министром и столкнулись.

— И как это понимать⁈ — взревел Петр Семенович Ванновский.

Вороны осуждающе каркнули — пришел тут, понимаешь, мешает тварям божьим весну встречать. Пришли мы сюда по делу — как я и обещал Александру, выдернул Петра Семеновича на внезапную проверку материальной части. Склад на окраинах Петербурга, считай перед носом, однако первый же попавшийся под руку сапог из ящика около входа с печальным треском порвался в моих руках, обнажив старую добрую бумажную подошву.

Каптенармус, Николай Оскарович Гартман, тощий и длинный русский немец в третьем поколении и пенсне, нашему визиту конечно же не обрадовался — если незваный гость хуже татарина, то внезапно нагрянувшее начальство хуже нашествия чумных крыс. Непосредственный начальник тоже есть — командир части, полковник Савельев, грузный сорокалетний мужик с бакенбардами и не до конца сгибающимся мизинцем левой руки — осколок турецкого снаряда неудачно (или удачно — жив и почти цел) поймал.

— Не могу знать, ваше высокопревосходительство! — образцово-показательно вытаращив на начальника глаза и вытянувшись в струнку, проорал полковник и переадресовал вопрос. — Как это понимать, господин каптенармус?

Отзеркалив позу и тон, Гартман решил скопировать и содержание:

— Не могу знать, ваше высокоблагородие!

«Вассал моего вассала — не мой вассал» в армии соблюдается, и орать непосредственно на «каптера» Военному министру не по рангу: для этого полковник есть, ему и жалование за это платят. Я, как И. О. Императора, теоретически могу орать на кого угодно, но по частично писанному социальному договору делать этого не стану — это же потеря лица, а Высочайших нервов на всех не напасешься.

Где-то там, на плацу, унтер-офицеры выстраивали солдат для Высочайшего смотра. Сдавленные матюги, звуки оплеух, грохот впопыхах роняемых вещей и отчаяние в достигающих моих ушей командах исчерпывающе демонстрировали, насколько непросто армии даются реально неожиданные проверки. До недостаточно сияющих блях и сапог мне дела нет — просто поговорю с мужиками, они солдатскую лямку честно тянут, в отличие от тех, кто отправится в острог уже сегодня. Не помешали им честь и чувство долга бюджет военный пилить, зато про патриотизм, больше чем уверен, рассуждать очень любят.

Переварив первую вспышку гнева, Военный министр понял, что выяснять отношения в непосредственной близости от подчиненных невместно и посмотрел сначала вглубь склада, потом на меня. Я молча пошел туда, и министр с полковником, каптенармусом, пятеркой моих казаков и свитой моих и министерских гофмейстеров со стряпчими направились следом.

Военный министр у меня на глазах отката просить, естественно, не посмеет, поэтому всё, что ему осталось — это войти во вкус и образцово-показательно выпороть недобросовестных поставщиков и как минимум каптенармуса:

— Господин полковник, я настоятельно рекомендую вам попытаться доказать, что найденное нами непотребство — исключение, и остальное имущество на ваших складах достойного Императорской армии качества, — выкатил Ванновский дельный совет командиру.

— Я подам в отставку! — попытался отделаться малой кровью каптенармус.

— Это решит военный суд, — неприязненно осадил его министр.

Русский немец поник — ящик с «попильной» обувью, очевидно, не один. Министр дал отмашку, и специалисты распределились по складу, принявшись проверять содержимое ящиков и мешков.

— Солдат в плохой обуви — плохой солдат! — пустился в размышления министр. — Устав и традиции службы требуют от солдата стойко переносить все тяготы и лишения армейской жизни. Они требуют от солдата самоотверженности и героизма. Однако проявить все эти достойнейшие качества сбивший ноги в кровь за первые версты марша солдат не способен! Выдать такие сапоги солдату значит подыгрывать нашим врагам. Благодаря мудрости Его Императорского Величества, в нашей Империи появилось понятие «диверсия», в нашем случае — умышленное нанесение вреда обороноспособности государства.

Пока министр переводил дыхание, полковник проявил армейскую смекалку, попытавшись примкнуть к силам порядка — прищурившись на каптенармуса, он спросил:

— На кого работаете, Гартман? На австрияков или турок?

— А на кого работаете вы, полковник? — пресек ловкий маневр министр. — Молчать! Сидеть здесь! — указал на ящик, сам отправившись к гофмейстеру Андрееву, который с полупоклоном позвал Ванновского посмотреть на состояние припаркованной здесь телеги — и отсюда видно, что лет пять не чинена.

Местные уселись, я поковырял подгнившую доску бочонка с сушеным мясом — не очень-то полезно для здоровья выглядит такая тара — и опустился на мешок с надписью «Горох».