— А мой — под Ржевом, — говорит Татьяна.

— А моего немцы расстреляли, — говорит Нина. — Он партизаном был.

Илья разливает водку по рюмкам, а из проигрывателя уже несётся новая песня.

«Бьётся в тесной печурке огонь, на поленьях смола, как слеза. И поёт мне в землянке гармонь про улыбку твою и глаза. Про тебя мне шептали кусты в белоснежных полях под Москвой. Я хочу, чтобы слышала ты, как тоскует мой голос живой. Ты сейчас далеко-далеко, между нами снега и снега… До тебя мне дойти нелегко, а до смерти — четыре шага. Пой, гармоника, вьюге назло, заплутавшее счастье зови. Мне в холодной землянке тепло от моей негасимой любви».

— Бессмертная песня, — говорит Татьяна. — Под неё я даже ещё выпить готова.

Проигрыватель начинает играть какую-то совершенно неизвестную мне и очень торжественную мелодию. Юрий Андреевич поднимает свою рюмку.

— Это наша, — говорит он. — Артиллерийская.

«Горит в сердцах у нас любовь к земле родимой, — поёт хор. — Мы в смертный бой идём за честь родной страны. Пылают города, охваченные дымом, гремит в густых лесах суровый бог войны. Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовёт Отчизна нас. Из многих тысяч батарей за слёзы наших матерей, за нашу Родину — огонь! Огонь!»

— Знаете, как действовало это, — говорит Юрий Андреевич. — Когда уже вообще сил не было никаких, а мы это пели.

«Узнай, родная мать, узнай, жена-подруга, — продолжает хор. — Узнай, далёкий дом и вся моя семья, что бьёт ещё врага стальная наша вьюга, что волю мы несём в родимые края!»

И когда опять звучит припев, Юрий Андреевич вдруг начинает подпевать хору:

— Артиллеристы, Сталин дал приказ! Артиллеристы, зовёт Отчизна нас. Из многих тысяч батарей за слёзы наших матерей, за нашу Родину — огонь! Огонь!

С последними аккордами он опрокидывает в себя рюмку «Гордона».

— Музыку Хренников написал, — говорит он. — Никогда не мог понять, как люди такое сочиняли. Откуда это в них бралось. Хренников, Александров, Богословский, Новиков, Мокроусов. Такая мощь. Как в опере.

— Ну что, пойдём, может? — говорю я Татьяне. — Десять часов уже. Опоздаем ведь.

— Боишься, что без нас всё съедят? — говорит Татьяна.

— Не только съедят, — говорю я, — но и выпьют.

— Так выпить мы и здесь можем, — говорит Илья и опять разливает по рюмкам водку.

— Сейчас весёлая будет, — говорит Юрий Андреевич. — Моей жены любимая была.

Из проигрывателя действительно звучит заводная, танцевальная мелодия, и хор начинает петь:

«На солнечной поляночке, дугою выгнув бровь, парнишка на тальяночке играет про любовь. Про то, как ночи жаркие с подружкой проводил, какие полушалки ей красивые дарил».

Музыка как будто рушится в пропасть, а потом выныривает оттуда с припевом:

«Играй, играй-рассказывай, тальяночка сама, о том, как черноглазая свела с ума».

— Ну, давайте, — говорит Юрий Андреевич, и мы опять пьём.

«Когда на битву грозную, — продолжает петь пластинка, — парнишка уходил, он ночкой тёмной, звёздною ей сердце предложил. В ответ дивчина гордая (шутила, видно, с ним): «Когда вернёшься с орденом, тогда поговорим».

Мелодия опять проваливается, но следующий припев мы уже поём всё вместе:

— Играй, играй-рассказывай, тальяночка, сама о том, как черноглазая свела с ума.

— Станцевать бы сейчас, — говорит Юрий Андреевич, — но боюсь, сердце не выдержит.

На диске начинает опять звучать медленная мелодия.

— Вот это тоже Исаковского песня, — говорит Юрий Апдреевич. — Внимательнее слушайте.

«На позиции девушка провожала бойца, тёмной ночью простилася нa ступеньках крыльца. И пока за туманами видеть мог паренёк, на окошке нa девичьем всё горел огонёк. Парня встретила славная фроитовая семья, всюду были товарищи, всюду были друзья, но знакомую улицу позабыть он не мог: «Где ж ты, девушка милая, где ж ты, мой огонёк?» И подруга далёкая парню весточку шлёт, что любовь её девичья никогда не умрёт. Все, что было загадано, всё исполнится в срок, не погасиет без времени золотой огонёк. И просторпо, и радостно на душе у бойца от такого хорошего, от её письмеца. И врага ненавистного крепче бьёт паренек - за Советскую Родину, за родной огонёк».

Когда начинается следующая песня, Юрий Андреевич опять говорит:

— И это тоже Исаковского слова.

«Где ж вы, где ж вы, где ж вы, очи карие, — начинает петь хор. — Где ж ты, мой родимый край? Впереди — страна Болгария, позади — река Дунай. Много вёрст в походах пройдено по земле и по воде. Но Советской нашей Родины не забыли мы нигде. И под звёздами Балканскими вспоминаем неспроста ярославские, рязанские да смоленские места. Вспоминаем очи карие, тихий говор, звонкий смех… Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех. Хороша страна Болгария, а Россия лучше всех».

Последние слова мы опять поём всё вместе, а Дима Илюнин говорит:

— Эту песню даже я знаю. её Чиж записал.

— Какой ещё Чиж? — говорит Юрий Андреевич.

— Рок-певец такой есть, — говорит Дима. — Сейчас вообще многие старые песни записывать стали. Егор Летов даже целый диск сделал.

А на пластипке опять начинается что-то невероятно суровое и значительное.

«Шумел сурово брянский лес; — медленно поет хор. — Спускались синие туманы, и сосны слышали окрест, как шли… как шли на битву партизаны. Тропою тайной меж берёз спешили дебрями густыми, и каждый за плечами нёс винто… винтовку с пулями литыми. И грозной ночью нa врагов, на штаб фашистский налетели, и пули звонко меж стволов в дубра… в дубравах брянских засвистели. В лесах врагам спасенья нет. Летят советские гранаты, и командир кричит им вслед: «Громи, громи захватчиков, ребята!» Шумел сурово брянский лес. Спускались синие тyманы, и сосны слышали окрест, как шли… как шли с победой партизаны».

— Потрясающе, — говорю я. — Я ведь тоже всё это слышал в детстве когда-то, но забыл давно.

— Ну вот, — говорит Татьяна. — А ты: «Пойдем, пойдем…»

— Сейчас опять лирическая будет, — говорит Юрий Андреевич. — Одна из лучших.

«Я уходил тогда в поход, — поёт высокий мужской голос, — в далекие края. Платком взмахнула у ворот моя любимая. Второй стрелковый храбрый взвод теперь моя семья. Привет-поклон тебе он шлёт, моя любимая. Чтоб дни мои быстрей неслись в походах и боях, издалека мне улыбнись, моя любимая. В кармане маленьком моём есть карточка твоя. Так, значит, мы всегда вдвоём, моя любимая…»

— Ладно, — говорю я, окончательно покорённый. — За такие песни и остаться можно.

— Вот и прекрасно, — говорит Юрий Андреевич. — Вместе Новый год встретим.

— Ну, тогда давайте выпьем ещё, — говорю я.

— Давайте, — говорит Юрий Андреевич. — Сейчас и песня подходящая будет. «Наш тост» называется. Может быть, вас это удивит, но её Арсений Тарковский написал.

— Почему удивит? — говорю я.

— Послушайте, — говорит Юрий Андреевич. — Это уже под конец войны было. Когда переломилось всё. Когда raдов этих гнали уже.

— «Если на Родине с нами встречаются, — начинает хор, — несколько старых друзей, всё, что нам дорого, припоминается, песня звучит веселей. Ну-ка, товарищи, грянем застольную! Выше стаканы с вином, выпьем за Родину нашу привольную! Выпьем и снова нальём».

Я уже готовлюсь подпевать повтору припева, но вместо него звучит только проигрыш. Мелодия повторяется, а слов нет.

«Выпьем за русскую удаль кипучую, — начинается второй куплет, — за богатырский народ! Выпьем за армию нашу могучую, выпьем за доблестный флот!»

— Наливайте, — говорит Юрий Андресвич Илье, и тот послушно разливает остатки водки по рюмкам. В это время начинается последний куплет:

«Встанем, товарищи, выпьем за гвардию, равной ей в мужестве нет. Тост наш за Сталина! Тост наш за Партию! Тост наш за знамя побед!»

На этот раз припев повторяется уже со словами, и мы все, невольно поднявитись с наших мест, поём его хором:

— Тост наш за Сталина! Тост наш за Партию! Тост наш за знамя побед!