Впрочем, плакать не буду, если университетское начальство не увижу. Моровский, конечно же, тут без вопросов. Мой преемник и правая рука в Москве. Соучредители «Русского медика» — обе. Не пригласить — оскорбить. Да и вряд ли у них хватит дури выяснять отношения со мной. Может, обидятся и не приедут? Вот самое лучшее было бы. Моя любовь к маме и дочке Талль прямо пропорциональна квадрату расстояния между нами.

Местных — само собой. Романовского, Склифософского, разных нужных профессоров из императорского госпиталя. Впрочем, переживать и накручивать себя незачем, у меня секретарь для таких вещей есть. Не Должиков, но почти. Со всеми свяжется, встречу организует, до места довезет. Для меня затраты не критические.

Добравшись до клиники, я первым делом принял Жигана.

Бывший хитрованец окончательно раздобрел, приобрел даже какой-то лоск. Блестящие галоши, заколка для галстука с бриллиантом карат на десять, явно добытым на алмазных копях Гусевского хрустального завода…

— Ну, рассказывай, что удалось узнать.

— Вам бы Евгений Александрович, присесть! — Жиган разгладил усы, подвинул ко мне стул.

— Неужели такие шокирующие новости?

После «зеленого» платья у императрицы меня уже трудно было чем-то удивить.

— Мы проследили за аптекарем. Я лично ходил за ним. И знаете, кто с ним еще раз встречался?

— Кто?

— Из английского посольства, — Жиган достал из внутреннего кармана записную книжку, прочитал. — Какой-то Джек Вайт.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Пошла совсем высокая политика, век бы ее не видать. Посольский шпионаж это дело серьезное, государственное. Тут… даже не знаю, что делать.

Жиган терпеливо ждал моего решения, крутя папиросу в пальцах. Я таки сел на стул, подвинул ему пепельницу.

— Кури. Такой вопрос. Сможете тайком сфотографировать, как этот аптекарь встречается с посольскими? Кажется, у Кодака появилась секретная миниатюрная фотокамера…

— Не слышал про такое. Но всё равно надо близко подходить, — вздохнул «хитрованец». — А это риск.

— Только никаких эксцессов! — я вскочил со стула, начал ходить по кабинету. Так думается лучше — Никаких поджогов и прочих твоих штучек-дрючек

— Нешто я не понимаю! — обиделся Жиган. — Тут большая политика.

— Я поговорю с Сергеем Александровичем, — решение пришло быстро. — Но не сразу, а как только его назначат председателем Государственного совета. Вроде бы скоро ожидается объявление.

— Великий князь переезжает в Питер⁇

— Пошел вверх наш «патрон», — я усмехнулся. — Не завидую я теперь столичным евреям.

— Вышлет, как в Москве?

Я пожал плечами.

— Ты вот что. Вызови из Москвы еще людей. Слишком уж у тебя приметная физиономия. Посольские разведчики — не пальцем деланные. Срисуют тебя и прирежут тайком этого аптекаря. Ищи потом концы…

— Сделаю, — Жиган тяжело вздохнул. — Не по мне эти игры. Может, в охранку передать?

— А если попадем на людей прикормленных лимонниками? Есть у тебя гарантия, что красного петуха не пустят уже к нам в клинику? И все шито-крыто.

— Ох, как все сложно…

— А то брат. Это столица. Тут тонкий подходец нужен.

Сразу после Жигана порцию новостей вывалил на меня вернувшийся из «отпуска» Кузьма. Памятные знаки от сражения с неравными силами подлых захватчиков на его физиономии начали выцветать. Еще пару дней — и следов не останется. Пользовался бы дамскими ухищрениями, даже сейчас легко можно замаскировать. Хотя все эти временные изменения его внешности волновали больше меня, чем самого пострадавшего. Получил по мордам — тоже, нашли заботу. Со всяким случиться может.

Деятельность мой слуга развил бурную. А как же — столько отсутствовал. Тут и в квартире за порядком проследить, и с дворником общение возобновить, и с персоналом приятельские отношения укрепить. А это всё требует и времени, и усилий определенных. С учетом трезвого образа жизни легкой стезя не была. Раньше как — выпили по стаканчику, вот и дружба до доски гробовой. Когда крепче чая ничего — уже труднее. Потому что бутылку в кармане спрятать легко, а самовар за собой не потаскаешь.

Но мелкий шпионаж в виде сбора местных новостей дал свои результаты. И сейчас Кузьма делился информацией. Не иначе, все остальные слушатели вне зоны доступа. И мои уши захлестнул неструктурированный девятый вал сведений: у кого прислуга проворовалась, кто на дачу не уехал, а в городе остался, у кого любовник появился. Я занимался своими делами, и воспринимал бесконечный поток сознания в качестве фонового шума. Кузьма Невструев как предвестник службы новостей.

— А вдова Третьякова совсем умом тронулась, — вдруг услышал я.

— Это какая? Которая вдова товарища министра?

— Она самая. Приходила еще ругаться, помню, требовала лечебницу убрать. Вздорная баба. Вот и Мика говорит…

— Кто такой Мика? — я попытался ограничить круг вовлеченных лиц.

— Так дворник наш, чухонец. Он и рассказал, что Лидия Гавриловна заговариваться начала, бормочет что-то под нос себе. Грозилась вас, барин, застрелить. А давеча видели, как она ружье из окна высунула и высматривала кого-то.

Ну вот, только сбрендивших старушек мне не хватало. Предположим, даже если она умудрится зарядить охотничье ружье, попасть из окна по кому бы то ни было она вряд ли сподобится. А если на лестнице подкараулит? Да и мало ли кто пострадать может. Срочно надо сливать ее в сумасшедший дом. Только как это сейчас делается? Никогда не интересовался. На скорой буйных мы полиции передавали. А с тихими не сталкивался. Надо спросить у специалиста. А где-то у меня визиточка была. Вот, кстати. Бехтерев Владимир Михайлович, заведующий кафедрой нервных и душевных болезней Медико-хирургической академии, ординарный профессор, действительный статский советник. Нижегородская, десять. Телефончик имеется, четырнадцать семьдесят пять. Звоним.

К счастью, психиатр оказался на месте. И в положение вошел. Сказал, что ради помощи коллеге сам приедет, вместе с врачом из больницы Николая Чудотворца, Скржинской Еленой Владимировной. Ибо для недобровольной госпитализации нужна комиссия врачей и прочее. Вот и славно. Безумную старуху — на Пряжку, и жить дальше спокойно.

А Кузьма терпеливо чего-то ждал, не уходил. Неужели важные новости не все прозвучали?

— Что еще? — спросил я, когда закончил разговаривать с Бехтеревым. — Кстати, сейчас метнись, сладостей к чаю купи. Профессор приедет, большой человек, угостить надо.

— Так и вы, барин, тоже профессор. Всех угощать, что ли? Вон, баранки есть.

— Розог тебе не хватает, много говорить начал.

— Весточка вот из Знаменки пришла, почитайте пока, — вдруг выпалил слуга. — А то подумали, небось, что вру.

Он вытащил из кармана слегка примятый и сложенный пополам конверт. Адресован Невструеву, от какого-то Иванникова Петра.

— Это кто? Зачем мне твое письмо?

— Так это кум мой отправил, запутался маленько. А писано вам, не сомневайтесь даже.

Писал явно какой-то профессионал, почерк аккуратный, с завиточками, речевые обороты мелкобюрократические. Вначале стандартное «Милостивый Государь наш, барин дорогой! Покорно обращаемся к вам, ваши верные и преданные крестьяне с просьбой и жалобой на тяжкие наши обиды и несправедливости. Не на кого больше нам надеяться, кроме вас, нашего милостивого господина, что защитит нас и рассудит по правде». И дальше традиционные жалобы на жизнь: «Управляющий ваш, Иван Петрович, и староста деревенский, Михайло Ильич, совсем без меры над нами измываются. Управляющий на нас тяготы накладывает невыносимые… Более того, свои дела тёмные он творит, присваивая себе часть наших трудов и стараний. Говорит, что якобы на нужды общие идут, а сам вон как разбогател. Наша жизнь стала невыносимой, совсем нет спасения… Надеемся на ваше доброе сердце и справедливый суд. С поклоном низким и верностью неизменной, крестьяне села Знаменка, числом сорок две души».

Писарь там наклепал, конечно, от всей души и мелким почерком, хоть и разборчиво. По старой памяти вставил про тяготы и прочее, умершее с крепостным правом. Но все эти «приезжай, барин, и рассуди нас» мне читать как-то не хочется. Вот отыграем помолвку, провожу Гамачеков, а там и на родину знаменитых волков выдвинусь. И силовая поддержка в виде Жигана на месте. Так что ждите, и сорок две души просителей, и негодяи, позарившиеся на мой карман. Скоро, как водится, буду награждать непричастных и карать невиновных.