— С собой сыновей заберу. Смогут — в услужение возьму, нет — на хорошую работу устрою. В беде не оставлю.

— А когда? — охнула Авдотья.

— Завтра, после похорон. И вот, возьми, пока не видит никто, — я подал ей приготовленные заранее и завернутые в бумажку двести рублей. — На житье.

ЦЮРИХЪ. 16-го iюля, вечеромъ, происходили крупные свалки в кварталѣ Виндиконъ: разгромленъ домъ, въ которомъ жило 70 итальянцевъ; разнесенъ итальянскiй ресторанъ. Неоднократно получавшая подкрѣпленiя полицiя вынуждена была пустить въ дѣло револьверы. Ранено много людей, одинъ смертельно.

ПАРИЖЪ. Россiйскiй 3% золотой заемъ, выпускъ котораго во Францiи порученъ братьямъ Ротшильдамъ, какъ въ Парижѣ, такъ и въ департаментахъ, покрытъ болѣе чѣм в 25 разъ.

ПЕТЕРБУРГЪ. «Бирж. Вѣдом.» сообщаютъ, что общiй результатъ подписки на 3% русскiй золотой заемъ 1896 г. достигъ 11 миллiардовъ франковъ, взамѣнъ предложенныхъ 400 миллiоновъ. Въ Петербургѣ заявлено требованiй на 177 миллiоновъ. Разверстка составитъ приблизительно 3,5–4% подписанной суммы.

КЕНИГСБЕРГЪ. Отъ солнечнаго удара заболѣло въ четвергъ много рабочихъ; умерло 18.

СТОЛИЧНЫЯ ВѢСТИ. 24-го iюля въ петербургскомъ почтамтѣ, на центральной телеграфной станцiи, въ присутствiи представителей почтово-телеграфнаго вѣдомства, произведены были опыты вновь изобрѣтеннаго г. Н. П. Кильдюшевскимъ телефона, для разговора на дальнiя разстоянiя. Опыты увѣнчались полнымъ успѣхомъ. Разговоръ и музыка ясно были и вполнѣ отчетливо слышны на разстоянiи 1,300 верстъ. Вновь изобрѣтенный телефонъ не требуетъ никакихъ особыхъ приспособленiй и примѣнимъ къ обыкновеннымъ желѣзнымъ проводамъ, что до настоящаго времени считалось невозможнымъ.

ВАРШАВА. Въ прошломъ году пултусскiй корреспондентъ «Утренняго Курьера» сообщилъ, что будто бы скончавшiйся въ Пултускѣ мясникъ Р. неожиданно поднялся въ гробу и свалился съ гробомъ на землю; тогда перепуганная родня послала за фельдшеромъ Iоскевичемъ, который, разъяснивъ семьѣ, что покойный Р. былъ «вампиромъ», вырвалъ у мертвеца всѣ зубы, за что взялъ 50 ₽ Фактъ этотъ въ свое время былъ категорически опровергнутъ въ «Варш. Дн.» начальникомъ пултусскаго уѣзда, какъ плодъ фантазiи автора корреспонденцiи. Между тѣмъ, фельдшеръ Iоскевичъ привлекъ редактора «Утр. Кур.» г. Фризе къ суду за клевету въ печати, требуя вмѣстѣ съ тѣмъ 2,000 рублей въ возмѣщенiе врѣда и убытковъ, причиненныхъ ему корреспонденцiей. Варшавскiй окружный судъ, признавая обвиненiе доказаннымъ, приговорилъ г. Фризе къ двухмѣсячному тюремному заключенiю, отказавъ Iоскевичу въ гражданскомъ искѣ.

На похоронах выяснилось, что детей у Кузьмы четверо. Псарь Фома объяснил, что пацанов покойный особым вниманием не баловал — учиться заставлял, это да, но не более того. Считал, что те сами должны устроиться, потому как мужику сопли утирать никто не обязан. А дочек очень любил. И когда приезжал, всячески баловал их — покупал одежду и всякие финтифлюшки. Обещал собрать им приданое такое, что из женихов очередь выстроится.

Где мой слуга, беспробудный пьяница, собирался взять средства на такую затею, история умалчивает. Не иначе как клад надеялся найти. Впрочем, не страшно, я могу им дать такое приданое, что и дворяне в очередь встанут. Хотя для начала им вырасти стоит. Ибо одной семь лет, второй — девять. Даже с учетом ранних современных браков ждать еще немало.

Теперь, естественно, их судьба явно станет другой. Девчонок такого возраста, хоть и крестьянского происхождения, пристроить можно. Не в Смольный, конечно, но есть учреждения рангом пониже, дающие вполне себе хорошее образование. Мариинская гимназия, к примеру. Вернее, целая их сеть по всей России. И вдову… Не знаю, какими талантами она обладает. И планы ее мне неведомы. Может, скажет, что в моей помощи не нуждается, а я тут уже благотворительность развел во все стороны.

Похороны прошли быстро. Отпевание в церкви, соседи на руках отнесли гроб на знаменское кладбище. Даже повозка не понадобилась. Я бросил в яму пару комков сизого грунта, и отошел в сторону.

То же самое и на поминках. Хорошо, сейчас не устраивают пир на весь мир с десятком перемен блюд и бесконечными тостами. Тихо, быстро, скромно. Прощай, Кузьма. Я чувствовал его отсутствие, как кто-то говорил, будто зуб удалили, и теперь дыра в бывшем прежде сплошном строе мешает и мучит одним своим наличием.

Авдотья даже не пыталась изобразить вселенское горе. А что для нее изменилось? Была соломенной вдовой, стала простой? Лишилась средств к существованию? Но похоже, что любая неприятность для нее сюрпризом не была. Наоборот, оказалась собрана и руководила процессом как натуральный профессионал. Бесполезно шарахвшиеся накануне во все стороны женщины оказались каждая приставлена к делу.

И после поминок я подошел к ней опять.

— Почему про девочек не сказала?

— Так разве то ваша забота, барин? Вы и так для нас много сделали. Ребят моих обещали к делу пристроить. А уж девок я как-нибудь сама подниму…

— Как-нибудь не надо. Сделаем хорошо. С хозяйством управишься?

— Сколько лет, считайте, сама, научилась, — с гордостью сказала Авдотья. — Всё на мне.

— Предлагаю переехать ко мне в Питер. Посмотришь, пообвыкнешься, поставлю экономкой. Хозяйство большое — целый дом с клиникой внизу.

— Так я ж у вас… — и она замолчала.

Молодец, сразу не сказала ни да, ни нет. Думает. Это хорошо, не все могут.

— За дочек не беспокойся, пристроим. В поломойки отдавать не придется.

Слезы полились по ее щекам, зависая и капая на концы черного вдовьего платка. Авдотья постояла молча, глядя на землю, потом поклонилась. Низко, поясным поклоном.

— Благодарю, Евгений Александрович. Отработаю. Помнить буду вашу доброту всегда. А когда ж ехать?

— Чем быстрее, тем лучше. Есть кому хату передать?

— Сестре с мужем. Как раз у них старшие подросли, женить пора.

— Договаривайся.

Сразу после похорон и поминок, меня пригласили свидетелем. У старосты начался обыск. Не желая отдуваться одному — позвал с собой Жигана. В качестве, так сказать, силовой и моральной поддержки.

Дом Балакаева был одним из самых больших в деревне — двухэтажный, добротный, с резными наличниками. Солидный забор, конюшня, коровник — чего только не было у Порфирия во дворе. Натуральный особняк.

Становой пристав Чолокаев держал слегка потрепанный кожаный портфель, выглядел важным и даже официальным. Рядом с Александром Сергеевичем стоял, переминаясь, чиновник сыскной полиции, представившийся Игнатием Фомичом Соколовым — невысокий коренастый мужчина с острым взглядом и аккуратно подстриженной бородкой.

— Ну что ж, приступим, Евгений Александрович, — сказал Чолокаев, поправляя фуражку.

— К чему именно?

— Жалобу на растраты вашего управляющего подавали?

Однако быстро работает отечественная полиция, когда ей придают пинка сверху.

— Устным образом, — растерялся я. — Официально пока не писал ничего.

— А ничего и не надо писать. Сынок-то дал уже признательные показания, — тихо произнес «тезка Пушкина». — Сознался в убийстве, но там все просто — свидетелей с десяток. Но как начали крутить, и батюшку сдал-c с потрохами с его аферами. Сейчас сыщем доказательства на обыске и в суд Порфирия. Губернатор распорядился не тянуть с этим делом.

Я пожал плечами, и мы вошли во двор, где нас встретила полная женщина лет пятидесяти, с красным от слез лицом и растрепанными волосами. Наверняка супруга.

— Барин, помилуйте! — заголосила она, падая передо мной на колени — Не виноват Порфирий, оговорили его!

Чолокаев аккуратно, но твердо отстранил ее:

— Встаньте, Аксинья Петровна. Мы здесь, чтобы провести обыск. Это необходимая процедура.

— Позвольте приступить, господа, — сказал Соколов, доставая из кармана небольшую записную книжку.

Мы вошли в дом. Внутри было просторно и богато по деревенским меркам — дубовая мебель, иконы в серебряных окладах.