Вот наконец-то и Пасхальный понедельник. Правда, пока еще рано, и никаких признаков волнений, о которых ходили слухи, не заметно. Но Лондон в праздничный день непредсказуем, и может произойти все, что угодно. Обычные правила сегодня не работали. Сити был опьянен кратковременной свободой. У меня возникло тревожное чувство, что это затишье перед бурей для всех нас: для меня и Кэт, для Бекингема и Кромвелей и даже для Англии.

Прибыв в Скотленд-Ярд, я отправился в контору. Дверь в кабинет Уильямсона была открыта, и он заметил, как я вошел. Я не видел начальника с утра субботы. Он позвал меня к себе и велел закрыть дверь. Ох, не нравились мне эти приватные разговоры! Обычно они не сулили ничего хорошего.

– Вы уже слышали новость, как я понимаю?

– Насчет результатов вскрытия лорда Шрусбери?

– Да. Вот уж не повезло так не повезло. Милорд Арлингтон просто в ярости.

– А доктора уверены, что дело не в ране?

– Разумеется, уверены. Думаете, мы бы позволили Бекингему и его сторонникам втирать нам очки? Никакого обмана нет. Одного врача выбрали родственники лорда Шрусбери, а другого я сам. Поверьте, будь у нас хотя бы малейшая возможность обвинить Бекингема в смерти милорда, мы бы ею воспользовались. – Тут у господина Уильямсона иссякли слова, и он сердито уставился на меня.

Я тоже посмотрел на него и уточнил:

– Так, стало быть, герцог свободен, сэр?

– Свободен как птица. – Мой начальник потер лоб, и частицы ороговевшей кожи посыпались на письмо, которое он читал, когда я вошел. – Не сомневаюсь, Бекингем что-то затевает. Если услышите что-нибудь подозрительное, Марвуд, хотя бы даже чей-то невнятный шепот, немедленно сообщите.

Он отпустил меня, и я принялся за работу. Около полудня, поддавшись своему желанию, что случалось редко, ибо обычно господин Уильямсон ставил долг превыше всего, мой начальник решил, что на сегодня с него работы хватит. Он ушел обедать, объявив, что не вернется и что остальные должны продолжать выполнять порученные им задания.

Меня это вполне устраивало. У меня была назначена встреча с нашим печатником господином Ньюкомбом, чья мастерская находилась рядом с моим домом. Переговорив с ним, я пошел обедать на Стрэнд, в таверну с общим столом, где намеренно, чтобы избежать праздных разговоров, положил перед собой раскрытую «Историю мира» Рэли.

А затем, вместо того чтобы возвращаться в Скотленд-Ярд, я отправился в Инфермари-клоуз, рассудив, что работать дома будет удобнее. Я распорядился, чтобы меня не беспокоили, и принес бумаги в гостиную. Работа отчасти отвлекала от невеселых мыслей. Вычитав гранки следующего выпуска «Газетт», я отправил их господину Ньюкомбу со своим мальчиком-слугой Стивеном. После чего принялся составлять отчет для господина Уильямсона.

В комнате было тихо, лишь перо с легким скрипом царапало бумагу. Я опять, в который уже раз, начал прокручивать в уме свои неприятности. Постепенно до меня стали доноситься другие звуки: стук внизу и голоса на кухне. Потом послышались шаги, которые приближались к гостиной, и кто-то осторожно поскребся в дверь.

– Войдите! – крикнул я, злясь, что меня побеспокоили.

Появилась моя служанка Маргарет, с раскрасневшимся от работы на кухне лицом.

– Простите, хозяин, но я решила, что вы должны это услышать. Может, я напрасно вас отвлекаю, но…

– Услышать что?

– То, что рассказала нам Доркас, сэр.

– Какая еще Доркас?

– Она разносит «Газетт». Помните, госпожа Хэксби еще жила у нее в прошлом году неделю или около того?

Тут я сообразил, о ком речь. Я даже виделся с этой женщиной как-то раз: маленькая такая, вся в коричневом, как пыльный воробей. На вид лет семьдесят, хотя, возможно, на самом деле ей не больше сорока.

– Сын Доркас служит матросом и сейчас приехал в отпуск домой. Так вот, хозяин, он говорит, что где-то в Попларе назревают неприятности.

Я отложил перо:

– Какого рода неприятности?

– Целые толпы народа собираются, подмастерья выходят из Сити. Причем они в честь праздника выпили крепкого эля. Прошлой ночью много толковали, – она перевела дыхание, – о публичных домах у реки.

– Подмастерья хотят на них напасть?

– Да, сэр. И сын Доркас слышал, что потом они пойдут в Мурфилдс.

Больше служанка ничего не сказала. Я отослал Маргарет, дав ей шесть пенсов, чтобы отблагодарить Доркас за труды. Мне не сиделось на месте, я встал и принялся ходить по комнате.

Господин Уильямсон считал, что немного насилия, даже небольшой бунт – это вовсе не обязательно плохо. Мой начальник полагал, что это сродни применению пиявок: кровопускание было надежным средством избавиться от лихорадки и вывести из тела ядовитые жидкости. Официальные власти обычно предпочитали локализовать такие мятежи, а не подавлять их: гораздо разумнее рассматривать волнения как нарушение общественного порядка, ведь тогда можно ограничиться штрафами и непродолжительным лишением свободы одного-двух зачинщиков.

Однако эта история, если сын Доркас сообщил правду, была необычной, причем по нескольким причинам.

Во-первых, Поплар находился не в Сити и даже не в близком к нему соседстве. Это была отдельно стоящая деревушка на берегу Темзы, вниз по течению от Тауэра, на расстоянии не менее пяти миль от Савоя. Почему волнения начались именно там, да еще в такой ранний час?

Во-вторых, речь шла о борделях. В стародавние времена, еще до Великого мятежа, бытовала традиция: в Жирный вторник подмастерья сбивались в кучу и нападали на публичные дома. Я помнил, как об этом с явной ностальгией рассказывал мой отец. Он изображал такие бунты как возможность бороться с грехом в лице падших женщин, но даже тогда я чувствовал, что ностальгия его произрастала также и из других источников. Видимо, возможность выступать орудием Господа, нападая на проституток и круша рассадники греха, выглядела для похотливых молодых подмастерьев особо привлекательной.

Но Жирный вторник отмечался накануне Великого поста. Пасхальный понедельник наступал через шесть недель после него, поэтому сегодняшнее нападение вряд ли было попыткой возродить давнюю традицию.

Я выглянул в окно. День выдался ясный, и мне надоело сидеть взаперти. Не устроить ли себе выходной? Я подозревал, что при пересказе история о волнениях обрастала новыми подробностями. Быть может, кучка рассерженных матросов и пьяных подмастерьев немного пошумела, и только, а из этого раздули бог весть что. Я рассудил, что в любом случае не будет вреда, если прогуляюсь до Поплара и посмотрю, что же там происходит.

Если Уильямсон спросит потом, почему я покинул контору, я смогу оправдаться тем, что до меня дошли слухи о беспорядках. Скажу начальнику, что в сложившихся обстоятельствах было разумно оценить ситуацию на месте. В конце концов, я не имел возможности доложить о положении дел ему самому, поскольку его не было в Скотленд-Ярде.

Я велел подать мне плащ. Было время отлива. Неплохо вырваться из дымного города на часок-другой. А по возвращении можно будет даже заглянуть в театр.

«Ну что ж, – подумал я, – меня ждет прогулка на свежем воздухе, быть может, даже небольшое приключение, а потом приятный вечер. Вообще-то, у всех сегодня выходной. А я чем хуже?»

Я отправился по воде к Старой Лебединой пристани у Лондонского моста. Вода под его пролетами бушевала так сильно, что я запретил Вонсвеллу проплывать там. По мосту со стороны Саутуарка двигались толпы отдыхающих лондонцев. Люди выглядели веселыми, жаждущими развлечений, а вовсе не бунта.

На берегу вниз по течению, за серой махиной Тауэра, я взял другую лодку, велев доставить меня в Лайм-хаус, где и сошел. Светило солнце, и становилось теплее. Я двинулся в сторону Поплара пешком, справа от меня вдоль реки тянулись болота.

Я шагал, вдыхая свежий соленый воздух, и мое настроение улучшалось. У дороги сушились длинные канаты, и даже в праздничный день парусные мастера трудились. Здесь все было связано с морем и с Темзой. До Великого мятежа начали перестраиваться доки Ост-Индской компании в Блэкуолле. Сейчас работы шли полным ходом. Но в целом район этот был сельским и довольно сильно отличался от Лондона.