– Что вы здесь делаете, Марвуд?

– Господин Уильямсон послал меня справиться о здоровье милорда. Узнать, как он перенес переезд.

Чиффинч потер губы, красно-пунцовые от вина, выпитого за обедом.

– Понятно.

Его голова внезапно исчезла. Я слышал, как он вздохнул. Я подошел поближе к огню, стараясь не загородить ему тепло.

– Хозяин сказал кое-что своему слуге, – неожиданно произнес Чиффинч, – а слуга посылает мальчишку.

Я промолчал. Смысл его слов был вполне ясен: лорд Арлингтон велел Уильямсону передать послание Шрусбери, а Уильямсон перепоручил это мне.

– В таком случае, – продолжал Чиффинч, пристально глядя на меня, – у хозяина имеется особый интерес к здоровью милорда, не правда ли? Поскольку он прежде всего в ответе за это… за это абсурдное бесчинство.

Мне с самого начала показалось, что в истории с поединком крылось нечто большее, чем Уильямсон счел нужным сообщить. Теперь я в этом уверился. Чиффинч переоценил мою осведомленность. Он ясно дал мне понять, что за дуэлью стоял лорд Арлингтон. Как только я это узнал, все встало на свои места: измена леди Шрусбери была лишь формальным поводом; Арлингтон и его союзник Тэлбот инициировали дуэль в надежде убить Бекингема, своего главного политического врага, или, по крайней мере, опозорить герцога и подорвать его власть.

Если Чиффинч знал об этом, тогда и король должен был знать. Вероятно, он послал сюда хранителя своих личных покоев, дабы оценить не только здоровье Шрусбери, но и состояние его ума. Дело было щекотливое. Чтобы добиться от парламента того, что он желает, Карлу II требовались услуги как Арлингтона, так и Бекингема.

Дверь в дальнем углу комнаты отворилась, и вошел слуга. Он поклонился Чиффинчу:

– Вы можете повидать милорда, сэр.

Я занял место Чиффинча в кресле и закутался в плащ. После чего прождал еще час. Наконец вернулся слуга и вполне учтиво велел следовать за ним.

Выйдя из комнаты, мы поднялись по потайной лестнице на этаж выше. Я догадался, что там располагались апартаменты, занимаемые Говардами и их близкими, куда посторонних обычно не допускали. Слуга вел меня через анфиладу комнат, украшенных картинами, гобеленами и побитыми античными мраморными скульптурами. Наконец мы оказались в просторной спальне, где было довольно холодно и пахло лекарствами.

Мой взгляд сразу устремился на кровать, помещавшуюся в алькове за позолоченной аркой, украшенной гербом Говардов. Занавеси были подняты. Лорд Шрусбери лежал с закрытыми глазами. Он был обложен подушками, и его тело под одеялами выглядело тщедушным, как у ребенка.

У постели на коленях на молитвенной скамье стоял католический священник. Он молился и перебирал четки. Служанка с ночным горшком в руках на цыпочках шла к двери. У окна вполголоса совещались два доктора. Было холодно, и они кутались в свои мантии. В очаге ярко пылал огонь, но его тепло по большей части уходило вверх, согревая дымоход и небо над ним.

Ко мне подошел какой-то джентльмен и представился Фрэнсисом Велдом, родственником лорда Шрусбери.

– Как любезно со стороны лорда Арлингтона прислать вас, – проговорил он сухо и холодно; было трудно понять, иронизирует этот человек или нет. – Прошу, не задерживайтесь долго. Визит господина Чиффинча и без того утомил милорда.

– Как его светлость чувствует себя сегодня?

– Вчера утром милорд прекрасно себя чувствовал, поэтому мы решили рискнуть и перевезти его сюда из Челси. Он хорошо перенес дорогу и вечером не испытывал боли, с аппетитом поужинал и почти час беседовал с господином Говардом. Но утром вдруг ощутил слабость, и его опять начало лихорадить. Рана воспалилась. Милорду поставили пиявок, но это не помогло. – Велд кивнул в сторону врачей. – Они собираются пустить в ход голубей, если ему станет хуже. Возможно, понадобится целая стая.

– Мне жаль, – сказал я. – Неужели положение и впрямь настолько серьезное?

– Надеюсь, что пока еще нет. К тому же сам милорд и слышать об этом не желает. Но если ночью ему станет хуже…

Известие было тревожным. Мертвые, только что убитые голуби считались последним средством в арсенале докторов. Их часто применяли в случае чумы и других гибельных недугов. В комнату больного приносили живых птиц. Голубям сворачивали шею и, пока они еще были теплыми, вскрывали им грудную клетку и, окровавленных, прикладывали к коже пациента, как правило на подошвы. В данном случае, вероятно, врачи собирались прикладывать птиц непосредственно на воспаленную рану. По слухам, это была крайне неприятная, а зачастую и бесполезная процедура.

– У меня частное сообщение от лорда Арлингтона. – Я повернулся к фигуре в постели. – Я могу поговорить с его светлостью?

Велд поджал губы:

– Сейчас проверю, не спит ли милорд.

Он направился через комнату к постели больного. Я пошел следом, отставая на пару шагов. Священник замолк, когда Велд склонился над кроватью и прошептал несколько слов.

Веки лорда Шрусбери дрогнули, и он произнес низким отчетливым голосом:

– Если надо.

Его бледная рука шевельнулась на покрывале. Он поднял палец и подозвал меня. Велд представил меня.

Я поклонился:

– Мне жаль видеть вашу светлость столь нездоровым.

У Шрусбери было худое лицо, бледная кожа туго обтягивала выпуклости и впадины на черепе. На лице блестели капли пота. Подбородок почернел от щетины.

– Вы от лорда Арлингтона? – спросил он.

– Да, милорд. Он просил передать вам письмо. – Я подошел ближе. – И еще кое-что на словах.

Внезапный прилив энергии преобразил больного.

– Оставьте нас на минуту, – велел он Велду и повернул голову в сторону священника. – Что до вас, прекратите уже свое глупое бормотание и молитесь за меня где-нибудь в другом месте. – Он указал на меня пальцем. – Давайте письмо.

Я подчинился. Шрусбери вскрыл печать и развернул бумагу. Я не мог прочесть содержание письма, но видел, что там было всего несколько строк. Его светлость скомкал письмо и отбросил в сторону, оно упало на пол.

– У меня болит голова, – сказал он. – Я хочу пить… Что за устное сообщение?

Я склонился над ним:

– Милорд велел передать, что он у вас в долгу, и заверить, что герцог Бекингем заплатит за причиненный вам вред. Пока же он просит вас быть осмотрительным.

– Осмотрительным? Говорят, что, когда меня одолевает лихорадка, я лепечу, как дитя. Если это и впрямь так, то я понятия не имею, что несу. – В нем нарастало возбуждение, от разговора щеки Шрусбери покрылись нездоровым румянцем. – Как же болит голова… Я хочу видеть герцога в могиле. Опозоренного и мертвого. И свою жену вместе с ним.

Мне вдруг стало жаль этого человека. На прикроватном столике стояла чашка с какой-то коричневой жидкостью. Я поднес чашку к его губам, и он сделал несколько глотков. Часть жидкости потекла по подбородку.

– Где он сейчас? – спросил Шрусбери, отталкивая чашку.

Я вытер его лицо салфеткой.

– Кто, милорд?

– Этот дьявол Бекингем, разумеется.

– Никто не знает, ваша светлость. Он скрывается.

– Наверное, вместе с моей сукой-женой.

Я видел, что Велд приближается к постели так, что милорд его не видит. Он знаками показывал мне, что пора заканчивать разговор.

Шрусбери повысил голос:

– Когда я лежал на земле, то слышал, как этот негодяй говорил со своим сообщником, высоким и худым. У него уже тогда был план. Кобель идет к суке, сукин сын лежит с никчемной сукой, спариваясь в своем дерьме у себя во дворе. Кобель и сука, кобель и сука…

– Милорд, – сказал Велд, подойдя ближе и положив руку на предплечье больного, – милорд, вы не должны себя утомлять. – Он поднял голову и велел мне: – А теперь уходите. Уходите же.

Врачи перестали переговариваться и смотрели на нас, вытаращив глаза. Мне ничего не оставалось, как удалиться. Я поклонился больному и пошел к выходу.

– Кобель и сука, – повторил Шрусбери у меня за спиной слабым, но настойчивым голосом. – Кобель и сука.