Враг почти не стреляет, не тратя времени на пальбу, все силы вкладывая в последний рывок к нашим окопам в надежде на рукопашную.

А вот мы патронов не жалеем — оглушительный рокот пулемётов, частая сухая трескотня винтовочных выстрелов.

Перезаряжать винтовку некогда, пускаю в ход револьвер. Враги падают, как подкошенные под нашими пулями, но их много, и натиск их, похоже, не остановить.

Тут ещё в бегущих на нас цепях кое-где возвышаются великанские фигуры синекожих демонов-оно с палицами и гигантскими мечами в лапах. А уж пасти у них, как говорили в анекдоте из моего мира, «таким хавальником бы да медку откушать».И это не простые они — а они-хитокути. И пасть у него не просто так, а целиком и живьём глотать нас, людишек.

Этих монстров не то, что обычная пуля не возьмёт, но и серебряная заговоренная — как слону дробина. На такого зверюгу есть особый боеприпас.

Нашариваю свой ручной гранатомёт, вставляю особую гранату, прицеливаюсь, ловя на мушку уродливого «синяка-живоглота». Палец жмёт на спусковой крючок.

С громким хлопком граната летит в цель. Грохот взрыва — снаряд угодивший точнёхонько в грудину демону, разрывает чудовище на части.

Успеваю сделать второй выстрел по ещё одному они-хитокути. На этот раз не столь удачный — заряд попадает демону в колено и отрывает ему ногу. Ну, по крайней мере, двигаться он больше не сможет.

Зато крику… Раненое чудовище дико воет, истекая зеленоватой кровью. Но радоваться некогда.

Передовые вражеские пехотинцы достигают наших окопов и сыплются на нас сверху вниз. Успеваю заметить замах направленной на меня вражеской сабли.

Это ж кто тут такой горячий?

Молоденький тюи — поручик — с жидкими усиками под носом. Кричит что-то тонким голоском с грозными интонациями и явно хочет отчекрыжить мне что-нибудь ненужное.

А вот хрен!

Еле успеваю принять удар его сабли на гранатомёт — в бедолаге что-то жалобно хрустнуло, но удар он выдержал. Мой противник теряет равновесие и, не удержавшись на ногах, падает на дно окопа. Не до сантиментов — бью его в голову гранатомётом, словно дубинкой. Хрустнуло на этот раз не только в гранатомёте, но и в черепушке юного поручика.

Эх, не дослужится он до капитана, не судьба…

В револьвере ещё есть патроны. Оглядываюсь по сторонам в поисках подходящей цели.

Вокруг кипит дикая свалка. Выстрелы, удары прикладами, штыками, крики ярости. Мешаются наши «Ура» и японские «Уй-а», стоны и крики боли и ярости, лязг металла. Стреляю под очередной обрез жёлтого околыша. Кровь и мозги брызгами летят во все стороны. Бой уже давно разбился на череду отдельных схваток.

Вот кто-то из моих, кажется, Измайлов сжимает руки на шее своего противника. У того закатываются глаза, вываливается набок язык, синеет лицо. Измайлов бьёт его головой в зубы, и враг оседает с залитым кровью лицом бесчувственным кулём на дно окопа.

Здоровяк Мельников, ещё недавно праздновавший труса и пристыженный собственными товарищами, в этот раз ведёт себя молодцом — схватил двух мелких японцев за шкирки и стучит их головам друг о друга, словно бильярдными шарами, оба уже не в себе, если вообще живы, болтаются в его руках, словно тряпичные куклы. Куда тому Котовскому из старого советского кино…

А вот его товарищу — Фёдору, кажется, не повезло — сразу трое японцев одновременно насаживают его на штыки и поднимают извивающееся и кричащее от смертельной боли тело вверх, словно на вилах, а затем сбрасывают под ноги на землю.

Вскидываю наган и всаживаю в них остатки пуль из барабана. Двое падают замертво, третий успевает уклониться и бросается на меня, выставив перед собой красный от крови Фёдора штык. Успеваю уклониться в сторону, пропустив противника мимо себя, и бью наотмашь рукояткой револьвера врагу в висок. Противных хруст треснувших костей.

Японец заваливается на бок и сучит ногами в агонии. Жизнь быстро покидает его тело. Ни мы, ни японцы не жалеем себя и бьёмся с предельным ожесточением пока… пока смерть не разлучит врагов.

Мельников сбивает прикладом на дно окопа очередного своего противника. Тот падает, но уже снизу бьёт Мельникова штыком в живот.

— Ах ты ж гнида ползучая! — Кричит осатаневший от боли боец и молотит ранившего его японца прикладом по голове. И только после этого оседает сам на дно окопа, держась обеими руками за живот.

Плохая рана… И в моём мире человек с таким ранением почти не жилец. А уж здесь без антибиотиков и обезболивающих…

— Господин ротмистр! — Измайлов хватает меня за плечо, — противник пытается закрепиться в наших окопах.

Так и есть, часть нашего окопа занята японцами. Пока их там немного, десятка полтора, но наших бойцов на этом участке никого — все перебиты. Противник разворачивается в нашу сторону, намереваясь расширить занятый ими плацдарм. Рукопашки с ними нам не выдержать.

— Гранаты с собой?

.Измайлов кивает.

— Давай одну.

Он протягивает мне одну из наших самоделок. Срываю чеку и бросаю в противника.

— Ложись, дурында! — Сбиваю Измайлова на землю.

Грохот взрыва. По спине барабанят комья земли и… куски чего-то, что ещё недавно было живыми и яростными телами противника.

Промаргиваюсь — рядом с глазами лежит какой-то кровавый ошмёток с ещё шевелящимися пальцами. Вскакиваю на ноги.

Нормально так вышло — из полутора десятков врагов четверо лежат неподвижно. Пятеро лежат, слабо шевелясь и стеная от боли — то ли раненые, то ли контуженные. Остальных дефрагментировало. В окопе враги закончились.

Уцелевшие мои бойцы и люди Кошелева приходят в себя от горячки рукопашной схватки.

Выглядываю наружу. Осторожно, чтобы не словить вражескую пулю.

Ничего хорошего — мы худо-бедно отбились от первой волны атакующих, только на этом «кино» не кончилось. Вражеские колонны разворачиваютсяв цепи.

— Миномёты! Приготовиться к стрельбе! Залп!

Новая порция мин со свистом уходит по назначению.

— Залп!

Свист и взрывы в разворачивающихся цепях противника.

— Залп!

Всё, теперь у нас мин ещё на три залпа.

Приказываю миномётчикам сократить прицел до тысячи шагов. Остальным — максимально пополнить боезапас. Пулемётчикам дополнительно залить свежую воду в радиаторы охлаждения «максимов». Нам только перегрева стволов не хватает.

Подхожу к Мельникову. Он смертельно бледен, лицо покрыто мелким бисером испарины. Сквозь прижатые к раненому животу пальцы продолжает сочиться кровь, и видны сизые петли кишок. И запашок… Мельников поднимает на меня полный боли взгляд.

— Пить, вашбродь…

— Нельзя тебе пить, дружок. Никак нельзя.

Отправить его к Соне? Спасёт ли его берегиня? Дотащат ли его живым до неё?

— Легкораненые есть?

Подходят двое: один из моих бойцов, слегка прихрамывает — вражеский штык зацепил ему бедро, располосовав мышцу. Крупные сосуды не задеты. У второго перевязана голова — японская пуля задела вскользь, оторвав мочку уха.

Помогаю устроить из шинели и двух винтовок импровизированные носилки. Осторожно укладываем на них Мельникова. Небольшая вереница раненых тянется в тыл. «Лёгкие» остаются в строю, перевязав, по возможности, свои раны.

— Банзай!

Японцы бодро движутся по полю густыми цепями. Надеются сломать нас второй волной? Ну, поглядим.

— Поручик, — трогаю Кошелева за плечо, — а что наша артиллерия молчит? Нам бы артприкрытие сейчас очень даже не помешало бы.

— Послать вестового?

— Посылайте, не медлите.

Приказываю бойцам собрать винтовки и полностью снарядить их патронами, используя и вражеское оружие, и боеприпасы. Перезаряжаться в бою будет некогда, а плотный заградительный огонь, наш единственный шанс остановить вторую волну японской атаки.

— Огонь открывать по мой команде.

Ружейная трескотня со стороны противника усиливается. Враг двинулся на второй приступ. Разрывы вражеских снарядов накрывают наши позиции. Вжимаемся в землю.

Слышен свист снарядов с нашей стороны. Над вражескими атакующими цепями вспухают в небе ватные облачка разрывов шрапнельных снарядов — лучше средство от пехоты противника до появления пулемётов.