Японцы легко сомнут нас.

— А ведь вы буквально вчера сочувствовали господам революционерам, — замечаю я.

Дядя Гиляй мрачнеет.

— Эти люди не ведают, что творят.

— Наоборот! Очень даже хорошо ведают.

— Но не все же из них желают нам поражения?

Пожимаю плечами. Все… Не все… Любой из тех, кто сейчас ставит палки в колёса русской армии, достоин только верёвки.

Казалось бы — легко к складам не попасть, там всегда стоит охрана, часовые… Вот только двое солдат возле караульной будки вместо того, чтобы остановить капитана и вольноопределяющегося, козыряют и спокойно пропускают, после того, как артиллерист показывает им какие-то бумаги.

Вряд ли это предательство… Скорее всего, враг заранее подготовился, раздобыл или состряпал нужные документы.

Сейчас узнаем.

Жандармы налетают на часовых, быстро обезоруживают, когда капитан-артиллерист и Всяких пропадают из виду.

Сухоруков проводит экспресс-допрос, в результате которого выясняется: капитан — отвечает за хранение артиллерийских снарядов. Солдаты прекрасно его знают.

А на спутника тоже есть пропуск. Его-то и показывал капитан.

Подбираемся к складам поближе, прячась в одной из канав. После дождей воды в ней по колено, как и грязи. Теперь мы смахиваем на золотарей, да и пахнем примерно так же.

Разумеется, взлетать на воздух вместе с боеприпасами, капитан не собирается, поэтому видим, как заминировав одно из помещений, он вместе с вольноопределяющимся тянет длинный бикфордов шнур.

Затем достаёт спичечный коробок.

— Сейчас начнётся потеха, — хмыкает Сухоруков.

Шнур горит, капитан и Всяких бегут в соседнюю канаву и… с разбегу плюхаются туда.

Секунд через пятнадцать, сначала поднимается недоумённая голова артиллериста, а чуть погодя выныривает вольноопределяющийся.

— Какого хрена⁈ — ругается офицер. — Склад уже должен был взорваться!

— Николай Михалыч, — обращается в мою сторону Сухоруков.

— Да, штабс-ротмистр.

— Давайте прогуляемся до тех господ и сообщим, что взрыва не будет.

— С большим удовольствием, — киваю я и беру в руки револьвер.

Поскольку никогда не знаешь, как обернётся дело, в барабане его всегда сидит парочка серебряных пуль.

[1] Пистолет или револьвер, выпущенный для велосипедистов отстреливаться от собак

Артиллерист крепко держит Всяких за грудки и трясёт его, куда там твоей груше в осеннем саду. Голова эсера болтается, словно у китайского болванчика.

— Почему нет взрыва, щенок! — Капитан-артиллерист визжит так, что кажется сейчас перейдет на ультразвук.

— Гос-спода! — командный голос Сухорукова заставляет капитана-артиллериста отвлечься от вольноопределяющегося эсера и обратить внимание на нас. — Пат-трудитесь поднять руки! Вы арестованы.

Мы с Сухоруковым держим заговорщиков на мушках наших револьверов. Не будь ситуация столь трагична, её можно было бы назвать потешной — четыре человека, измазанные грязью с ног до головы, стоят друг напротив друга, сверкая глазами от ярости и ненависти.

У нас за спинами целятся в террористов жандармы Сухорукова и дядя Гиляй.

— Провокатор! Предатель! — шипит капитан Всяких, брызгая слюной.

— Руки, господа, руки вверх немедля! — Навожу револьвер на лоб капитана артиллериста.

— Извольте! — кричит он мне в ярости.

Артиллерист отталкивает от себя вольноопределяющегося, медленно поднимает руки… короткое движение пальцами, он вкидывает в рот горошину таблетки, коротко дергается кадык, проталкивая таблетку вглубь горла.

Вот зараза! Он, что отравиться вздумал?

— Модест Викторыч, а капитан-то, похоже, решил живым нам в руки не даваться!

Поздно. Тело артиллериста скручивает в немыслимой судороге. Изо рта вырывается немыслимый не то крик, не то рык, не то вой. Тело и внешность претерпевает быстрые и удивительные метаморфозы: руки и ноги превращаются в лапы с мощными когтями, морда вытягивается, превращаясь в хищную звериную — полосатую рыже-черную с торчащими из пасти острыми клыками, одежда трещит по швам, нитки лопаются, а клочья ткани разлетаются во все стороны.

Перед нами бьет себя хвостом по бокам и яростно рычит красавец-тигр. Капитан-оборотень? Странно, но мой амулет н подал на этот раз никакого знака… Сломался что ли или на оборотней не настроен⁈

Всяких в ужасе смотрит на метаморфозу своего товарища по заговору, он только испуганно икает и пытается отползти подальше от чудовища.

Тигр коротко разворачивается в его сторону — короткий, но мощный удар лапой. И эсер валится на землю с разорванным в клочья когтями лицом, а тигр прыгает на нас с Сухоруковым, словно распрямляющаяся стальная пружина.

Время словно замедлятся, становится тягучим и вязким.

Мы с Сухоруковым стреляем в летящее на нас чудовище. Из-за наших спин трещат выстрелы остальных жандармов и Гиляровского. Пули впиваются в тело оборотня, но единственное, что могут эти кусочки свинца и серебра, только несколько притормозить его полет.

Последнее, что мы успеваем с жандармским ротмистром — порскнуть в разные стороны.

Тигр-оборотень пружинисто приземляется на все четыре лапы, готовый к новому прыжку, уши прижаты, шерсть вздыблена, клыки оскалены, желтые глаза сверкают адской яростью, полосатый хвост колотит зверя по бокам, словно греми в барабан. Он водит мордой из стороны в сторону — на кого из нас прыгнуть или атаковать ударом лапы.

И, похоже, выбирает меня…

Ну, хренушки! Бездействовать не собираюсь. Выпускаю ему в морду последние две пули из нагана и швыряю в морду ставший бесполезным револьвер.

Тигр оборотень с утробным рыком мотает своей башкой. Приседает на задние лапы и… прыгает.

Все, что у меня есть — трофейный вакидзаси — так привык к нему, что таскаю повсюду с собой. Не раз уже выручал меня этот трофей из Страны Восходящего солнца.

С шелестом клинок покидает ножны, обшитые кожей ската. Блеск клинка. Две смерти устремлены навстречу друг другу. Тигр-оборотень сбивает меня с ног, но заговорённая сталь входит в его плоть, рассекая шкуру, мышцы, жилы и артерии.

Лежу на спину, придавленный тяжеленой тушей, чьи острые желтоватые клыки замерли в паре сантиметров от моего горла. Смерть меняет тело оборотня. Оно стремительно теряет звериную форму и обличие.

Подбегают Гиляровский, Сухоруков и жандармы, стаскивают с меня обнаженного человека. Покойника… С развороченной моим коротким клинком утробой. Его кровь и сизые кишки на мне.

Еще одна смерть, смотревшая мне в лицо.

Кого-то из особо впечатлительных жандармов неудержимо рвет. Он отбегает в сторону, зажимая руками рот и сгибается в выворачивающем его кашле-спазме.

— Ну, вы, ротмистр, даете… — Сухоруков протягивает мне руку, помогая подняться с земли.

Кряхтя встаю.

— Глядите, господа!.. — Гиляровский указывает на тело оборотня.

А оно продолжает меняться. Черты капитана-артиллериста оплывают, усыхают, скулы выдаются, широко раскрытые европейские глаза сужаются, прикрываясь типично азиатским разрезом глаз… Короткие с сильной проседью волосы, редкие усики, жилистое, без капли лишнего жира тренированное тело. Что же получается — дважды оборотень, не только в зверя может перекидываться, но и человеческие обличия менять?

— Вам когда-нибудь случалось такое видеть, Модест Викторович?

— Видеть не доводилось, а слышать пару раз доводилось. Вы что-то почувствовали, Николай Михалыч? Демона или что-то по части магически-спиритуалистического?

Отрицательно мотаю головой.

Жандарм смотрит на меня недоверчиво.

— Вы же охотник на демонов, если не ошибаюсь?

Развожу руками.

— Амулет не подал мне никакого знака. Значит, магии здесь не было. Но, что же это было, черт возьми?

— Господа, — вновь обращает на себя наше внимание Владимир Алексеевич, — может быть, вы обратили внимание, но перед тем, как обернуться тигром, этот… к-хм… господин что-то проглотил.